оборачиваться. Он продолжал шагать, по-крабьи переставляя ноги, пока машина не остановилась рядом. Тот самый новый лимузин, рядом с которым они втискивались на парковке. Стекло потекло вниз, как лист серебряной плавки.
– Залезай, Айзек. Скажешь, как тебе нравится моя новая тачка. На старой прокатной как-то загадочно разболталось левое переднее.
Он сел сзади рядом с Левертовым, но ничего не сказал. Внутренность лимузина была тоже плотной, как небо. Серебро потекло обратно, закрывая окно, но машина не сдвинулась с места.
После нескольких секунд молчания Левертов спросил:
– Quo vadis? [92]
– Наверное, обратно на Набережную. Я собирался срезать по тропе, но не думаю, что твоей новой тачке стоит туда соваться. Если не хочешь разболтать еще одно колесо.
Левертов что-то сказал в темноту, и большая машина, беззвучно развернувшись, поехала к городу.
– Я рад, что у нас появилась возможность поговорить, кореш. – Слова Левертова будто прогибались под унылой учтивостью. – Есть одна надоедливая заноза, которую нам с тобой надо вытащить. Мне не понравилось, что ты хотел сказать в этой своей волнующей речи. Нет, не понравилось. При всех твоих надменных околичностях ты выставил меня злодеем, так мне кажется, и при этом без всякого повода.
– Я не заметил тебя на этой гулянке, Ник.
– У ночи тысяча глаз [93].
Левертов, должно быть, коснулся контрольного пульта, ибо за водительским сиденьем вспыхнули три монитора: два угловых показывали внутренность зала и один высокий и длинный – то, что происходило снаружи. Из двух внутренних один был неподвижный, из-под потолка. Второй, скорее всего, от скрытого передатчика Кларка Б. Наружный общий план явно снимали с какой-то очень высокой точки, выше любого известного Айку городского здания.
– Это с верхушки крыльевого паруса, – ответил Николас на незаданный вопрос. – Четко, а? Но ты никогда не любил эти современные штучки-дрючки, правда, Айзек? Может, ты и прав. Просто игрушки. – Он щелкнул, и экраны снова стали темными. – Теперь мы можем поговорить? Ни штучек, ни дрючек, ни наколок, ни подколок. Как кореш с корешем, в открытую. Я искренне не знаю, чем я тебя обидел, Айзек. Я понимаю, конечно, что я невыносимая и вероломная змея, но такова моя рептильная сущность, ничего личного. И все же есть у меня смутное подозрение, что я чем-то задел тебя лично.
Айк уже давно не сомневался насчет старого Марли и был уверен, что Левертов это понимает. Тогда к чему такая бальная учтивость? Левертов проверяет его на прочность или просто злорадствует? Его разбирало злобное желание ответить на шпильки правдой и выложить грязную карту, которую они подобрали у Колчеданного мыса, – он мог поклясться, что тысячеглазая ночь еще не обзавелась шпионским объективом в тех краях, – но быстро передумал. Нет смысла так рано открывать ладонь. Это, кроме всего прочего, в определенном смысле нарушит протокол. Дело не в игре. Своими маневрами Левертов втягивал его в некий психогенный танец, и каждое движение должно быть выверено.
– Да нет, Ник, ничего тут нет личного. Ты же сам говоришь, что ты невыносимая вероломная змея, в этом все и дело. На собрании я сказал то, что сказал, потому что у меня еще хватает тюремного нюха, чтобы учуять жареное мороженое. Вы кормите им город, жареным мороженым с лопат, Ник, с полных лопат.
– Они, однако, этого не чувствуют, Айк.
– Мелюзга никогда ничего не чувствует, Ник. Ни раньше, ни теперь. Оттого она и мелюзга. Но позволь мне сказать тебе одну вещь, – может, она тебя утешит: ты больше не услышишь от меня обличительных речей. Сейчас меня куда меньше, чем два часа назад, заботит, за каким именно жареным мороженым выстроилась эта мелюзговая дыра.
Откинув назад длинные волосы, Левертов восторженно заблеял:
– Айк, я тебя люблю. Ты сокровище, это чистая правда. Таких, как ты, надо держать в Палате мер и весов. Куда ты собрался? Может, лучше поедем на яхту и пропустим там пару лопат, как старые кореши?
– Не стоит, Ник. Если хочешь меня подвезти, мой фургон до сих пор стоит у Тома на прокатном дворе, и я хотел бы его забрать, пока Херб еще на собрании. У него тоже заноза и тоже из-за меня. А пока я отвалюсь ненадолго, если не возражаешь. Я устал. Можешь включить обратно свои штучки-дрючки, если хочешь, мне даже слегка интересно, если из зрительного зала.
Остаток пути по Набережной они провели в молчании, наблюдая за тройной видеотрансляцией из Дома Битых Псов. Уэйн Альтенхоффен читал с огнетушительной трибуны свою едкую передовицу, но его никто не слушал. Все говорили. Группировались группировки, делались дела. Когда они доехали до шлагбаума у въезда на причал, Айк показал, в какой стороне стоит его фургон, и Ник проговорил что-то в кольцо микрофона. Большая машина беззвучно въехала на площадку Тома Херба. Но когда они приблизились к тому месту, где Айк несколько недель назад оставил фургон, машины там не оказалось. Вместо фургона стоял джип. Грир опять увел у него из-под носа автомобиль, воскреснув в прежнем обличье стараниями девиц Босуэлл и вновь обретенного ямайского акцента. Айк усмехнулся про себя и выбрался из лимузина, ничего не сказав Нику: если джип не заведется, наконец-то будет возможность погулять в одиночестве.
Перед тем как закрыть дверцу, он наклонился и заглянул внутрь:
– Не волнуйся и не жди никакого дерьма с моей стороны, Николас. Я решил все передать в руки Деуса, – и захлопнул дверь, чтобы не продолжать разговор.
Джип еще не остыл и завелся легко. Айк подождал, пока лимузин скроется из виду, потом сдал назад, выехал со двора и направился обратно в город. Он чувствовал себя легко и свободно. Приятно было рулить этой старой гологрудой колымагой. Удобно. В воздух с залива, толкавший его в щеку, загадочным образом примешивалась гниль тлеющего мусора, словно вонь со свалки пустили по трубам на другой конец города, специально для него. Он морщил нос, но этот воздух все равно был лучше ионизированной затхлости лимузина.
На подъезде к городу он свернул, чтобы обогнуть Главную и попасть на свою дорогу чуть ниже водонапорной башни. В тусклом натриевом свете под железной конструкцией горбились три больших экскаватора и один трактор. Машины выглядели весьма благочестиво в своей неподвижности, как пилигримы, пришедшие помолиться туда, где по предсказаниям должно произойти чудо. Постройки Лупа казались такими же темными и благочестивыми. Потом Айк повернул на колею к трейлеру, фары джипа прокатились по ровной площадке, и загадка гнили в прибрежном ветре была решена. Тлеющую горную мусорную гряду убрали. Выскребли дочиста! Остались только лоскуты на месте нескольких предгорий. Вот откуда бралась дымная вонь на другой стороне бухты – они строили из мусора основание для новой посадочной полосы. Ублюдки! Потом Айк напомнил себе:
