пришлось хвататься за старый шестистрел…
– Где ты, черт побери?
Голос звучал не просто близко, а так, словно угрюмый шершень выбрался из своей бутылки специально ради того, чтобы залезть Айку в голову.
– Деус, с другой стороны, – это знаменитый Деус Икс из греческой драмы. Деус Икс, Бог из Машины, понимаешь? Да не волнуйся ты так. Ни об одном ни о другом. Ты сделал, что мог, Айзек, но мы уже прошли точку призывов и проповедей. Давно. И не отчаивайся: Деус Икс уже в пути. Воздуходув, как ты знаешь, гонит дерьмо.
– Черт побери, Беллизариус, я ничего не вижу!
– Кто говорит, огонь. – В паре дюймов от щеки Айка возникла искра голубого пламени, а под ней зеленая зажигалка, похожая на язык ящерицы, – но лед тоже подойдет. Добрый вечер, Айзек. Нет ли у тебя настоящего алкоголя? Есть, ведь правда? Я, как только тебя услышал, сразу понял, что ты под настоящим градусом. И я сказал себе: «Никогда не видел Айзека Салласа настолько под градусом. И как говорит! Чтоб я так жил, у него завелся натуральный продукт, и чтоб я так жил, он принесет его мне». Айзек, у кальмарчика уже совсем пересохли чернила…
Айк заметил, что зеленая зажигалка отчаянно дрожит. Он достал из заднего кармана бутылку ирландского и протянул ее синему бутановому свету. На дне бутылки еще мерцала примерно четверть. Первой на свет появилась худая рука и схватила бутылку, затем возникло лицо Билли, четко в профиль. Резкий и застывший, как глиф на стене известняковой пещеры. Лицо подалось вперед, чтобы припасть к ирландскому, но это было непросто: Беллизариус лежал на дощатой полке шириной не больше фута. Айку пришлось держать для него бутылку.
– Что ты здесь делаешь, Билли? Народ тебя уже обыскался.
– А то я не знаю, – сказал Билли. – Особенно кое-кто из народа.
– Ты про Гринера? Брось эту ерунду, старик, на черта ты ему сдался? Я – может быть, если он надумает свести счеты, но с какой стати ты?
– С той, что он знает, что я знаю, Айзек. Он знает, что только я способен увидеть изъян в его фантазии. Он продает адский огонь, а я вижу лед. Выпей со мной, Айк, в память о старой псовой кормушке.
Айк взял бутылку, сделал глоток и протянул ее обратно. Он разобрал сквозь мрак, что Билли обустроил свою полочку со всем возможным комфортом. Одеяла служили ему матрасом, и они же скрученные – подушкой. У него имелся кувшин с водой и полиэтиленовый пакет с походной смесью. У головы были сложены книги и блокноты, шнур удлинителя тянулся к старомодной лампочке на гнутой ножке. Также имелась маленькая электроплитка и железная кружка. Полку и пол усеивали использованные чайные пакеты, всегда парами.
– Да, лед. Помнишь замороженных мамонтов со свежими лютиками во рту? Мгновенное охлаждение! Когда горят тропические леса, воздух на экваторе становится все теплее и теплее, верно? Поднимается все выше и выше, все быстрее и быстрее, а с полюсов стекает холодный воздух, чтобы заполнить вакуум. Тот же принцип, что и с бутановым пламенем в холодильниках. Быстрее и выше, выше и холоднее, пока газы не конденсируются в жидкости. Кислородный град. Водородная наледь. Первая же искра вызовет эффект «Гинденбурга» [90]. Ледяные штормы пробивают звуковой барьер. Ртутный столб падает. Гидроэлектрические турбины останавливаются. Ледниковый период, Айзек, отныне в любой день.
Айк не мог не восхититься, с каким восторгом этот коротышка отдается своей паранойе.
– Вижу, ты с интересом смотришь в будущее, Билли. Ты бы вышел на воздух, порадовался напоследок?
– Ты прелесть, Айзек, что заботишься о бедном Кальмаре. Дело в том, что мне нравится здесь прятаться. У меня тут высокоинтеллектуальная медитация.
– Но невозможно же прятаться вечно.
– Ой, я даже и не знаю. Вечно? Я только надеюсь, что оно придет сюда раньше Гринера. Меня не пугает рука судьбы: когда равнодушная система сойдет с ума, я предпочитаю стать случайной жертвой катастрофы риску принять спасение от рук этого трахнутого Библией монстра из раздевалки. Потому что он придет, Айзек, а я не обладаю твоей ковбойской твердостью. Кальмар – это мозг, а не хребет. – Он приблизил бутылку к пламени. – Вот, брат, остальное твое. Пожалуйста. Я знаю, мы никогда не были друзьями – почему я должен делать для тебя исключение? У меня нет друзей – но я всегда чувствовал, что мы актеры одного фильма.
Зеленая ящерица втянула язык, и комната вновь погрузилась в темноту, сигнализируя, что интервью с оракулом подходит к концу.
– В моем фильме Дестри снова в подвале. Но волноваться не о чем. Горожане избегнут лап злодея независимо от наших действий, брат Айзек. Ибо грядет Деус.
– Меньше всего меня волнуют горожане, – сказал Айк в темноту. – Класть я хотел на этот дебильный гадюшник. Я что говорю, Кальмар… они все ненормальные, пускай идут к черту.
Жужжание у него в ухе стало мягким, почти нежным, милосердным, сочувствующим:
– А куда же еще нам всем идти, Айзек.
В затяжных сумерках переулка Айк постоял, пока не услышал, как тяжело скользнула на место задвижка по ту сторону узкой двери, и направился к прокатному двору. От двери он отходил по-прежнему немного согнувшись – после кладовки. Плотное небо над головой было словно чем-то нагружено и давило, как та заваленная бинго-призами темная полка, нависшая над бедным запутавшимся дезертиром.
Айк шел по-крабьи и слегка шатась, но ступал уверенно; он чувствовал, что пьян, хотя голова была до странности ясной. Старый дрянной переулок был сейчас самым подходящим для него местом: вонючим, бугристым, бестолковым и черт знает чем заваленным. Груды пустых посылочных ящиков, переполненные мусорные баки, обломки механизмов. По крайней мере, понятно, что это настоящий мусор, настоящий хлам – если выйти на сумасшедшую Главную, ни за что не поймешь наверняка: вдруг это полезный мусор, вроде четко организованного бардака в «Пиратах Карибского моря» [91].
В конце переулка он посмотрел в обе стороны и повернул на пустой тротуар Кука. До конца улицы он идти не собирался, немного раньше от Кука отходила тропинка, которая приведет его через заросли кипрея, гаультерии и ракитника прямо к верхам Набережной, а по ней уже совсем близко до проката. Если бы он сразу пошел по Набережной, вышло бы короче, чем по тропе, но там был риск нарваться на любопытного доброго самаритянина, который непременно захочет его подвезти, а заодно пораспространяться о неудачной попытке возобновить публичные выступления. Уберечься, однако, не получилось. Он уже почти свернул на тропу, когда за спиной вдруг возник свет фар от поворачивавшей на Кук машины. Его собственная тень от этого света протянулась над колеями и выбоинами до самого Кладбища Битых Псов. Айк не стал
