конструкция, призванная соединить вместе традиции и эксклюзивность: Херб владел единственным в городе прокатным агентством и был, очевидно, убежден, что эта традиция должна продолжиться. Когда он закончил, зал пофыркал символическими аплодисментами; следующим был Чарли Рыбный Садок. Чарли сказал, что самое главное, по его мнению, – держаться вместе, быть честными друг с другом и не иметь тайн. Битые Псы в ответ зарычали. Брат во Псах Мардж Босуэлл пожелала знать, почему в таком случае брат Чарли якшается с «Морским вороном», несмотря на то что эти подлые сукины дети втихаря от других продали половину клубного дома? После чего взбаламутились пра. Они потребовали разъяснить им дополнительный пункт, который Битые Псы включили в свой вариант договора, – а именно что они откажутся от претензий на свою половину собственности только при условии, если им предоставят право обеспечивать охрану будущего тематического парка аттракционов, причем эксклюзивно. Мардж ответила залпом новых вопросов:
– Разве «Морской ворон» не оговорил отдельно, что только вам одним разрешено продавать пра-артефакты и сувениры? Почему же тогда вам не нравится, что только мы одни будем обеспечивать охрану? Мы уже целый месяц этим успешно занимаемся.
– Именно это я и хотел сказать! – во весь голос согласился Том Херб, снова вскакивая на ноги. – Прежде всего традиции, это самое главное: сохранить традиции.
До Айка постепенно начинало доходить, что большая часть этих споров сводилась к тому, что каждый хотел быть уверен: когда начнут резать жирный новый пирог, они гарантированно получат тот же кусок, который, согласно традиции, получали всегда, а может, и побольше. У него стали возникать нехорошие предчувствия относительно речи, на которую его подбил Альтенхоффен. Он явился весь в мыле бороться с распродажей, а теперь вдруг задумался, не может ли быть так, что борьба проиграна, пирог продан и осталось только решить, как его резать.
Еще до того, как он успел сформулировать эту мысль, Норман Вон постучал, требуя тишины, и жестом пригласил Айка подняться на трибуну:
– Сядь, Чарли. Утихни, Мардж. Давайте послушаем, что нам скажет отец-основатель. Десять минут, Айзек.
Айк поднимался на трибуну, задумчиво опустив голову. Он долго не начинал говорить, и это выглядело так, будто он мучительно соображает, с чего начать. Жужжание разговоров в зале стихло, сменившись любопытством. Эти долгие мучения были давно придуманным трюком – способом выстроить спектакль и одновременно дать людям успокоиться. Ибо он прекрасно знал, с чего начнет – со старого проверенного временем вступления. Еще в школе он выучил наизусть несколько абзацев из книги по американской истории. За декламацию этого текста он получил первый приз на конкурсе чтецов среди юношества: двести баксов и бляшку с золотой лопатой, которую сразу продал. На что он потратил деньги, он уже забыл. Но никогда не забывал эти абзацы. Он использовал большие и малые куски из них для вступлений к своим речам почти на всех митингах. Это зажигало безотказно. Когда в зале стало достаточно тихо, он поднял голову:
– Вы… испуганная толпа, что застыла на перекрестье дорог!
Голос звенел колоколом, что для Айка стало почти такой же неожиданностью, как и для слушателей. Хорошо, что он не прикончил бутылку, – он был у самого края, а то и за ним.
– Вы противитесь независимости и не ведаете, что творите: вы открываете дверь вечной тирании. Я говорю вам: рассуждать о дружбе с теми, кому наш разум запрещает доверять и кого наши страдания, проникая через тысячи пор, приказывают нам ненавидеть, – безумие и глупость. И есть ли причина надеяться, что ненависть иссякнет и на ее месте возникнет любовь?
Он окинул взглядом изумленный зал. Он указал рукой на стену, у которой, вытаращив глаза, сидел Кларк Б. Кларк с командой стряпчих:
– Вы говорите нам о гармонии и примирении, но способны ли вы вернуть времена, что давно в прошлом? Возможно ли вернуть проститутке ее прежнюю невинность?
Он повернулся к толпе «Морского ворона»:
– Есть раны, которых природа не прощает, иначе она перестала бы быть природой. Как не может мужчина простить того, кто надругался над его возлюбленной, так и земле никогда не простить своих насильников.
Затем к Битым Псам, неловко заерзавшим от того, к чему клонит их знаменитый отец-основатель:
– Всемогущий наделил нас этими неугасимыми чувствами ради добрых и мудрых целей. Они стражники наших сердец. Они отличают нас от простого животного стада. Общественный договор будет попран и справедливость исчезнет с лица земли, стоит нам стать безучастными к проявлениям этих чувств. Грабитель и насильник избегут наказания, если раны, нанесенные нашей сущности, устанут взывать к отмщению.
Он глубоко вдохнул, прежде чем обрушить величественный финал на самые задние ряды, где его слушали с ошеломленными и восхищенными лицами Вилли, Каллиганы и мальки. Алиса тоже бросила изучать этот чертов потолок.
– О вы, кто любит человечество, чтит землю и щадит ее слабых обитателей. Вы, кто осмелился противостоять не только тирании, но и тирану, восстаньте! Каждый клочок нашего мира переполнен агрессией. По всей земле попирается свобода, ей выкручивают руки; нагло улыбаясь, ее мучительно насилуют жадные тираны. Так восстаньте же против этих тиранов, приютите преследуемого и приготовьте убежище для человечества – убежище для всего человечества, а не развлекательный дерьмопарк для гребаной фу-ты-ну-ты-элиты, который собрались здесь строить те самые мерзавцы, что разбогатели на нашем изнасиловании!
На этом месте Айк привык останавливаться, чтобы утихли аплодисменты и приветственные крики и он смог бы перейти к более современной части своей диатрибы. Однако на этот раз не прозвучало ни единого хлопка и не раздалось ни одного одобрительного возгласа. Непредвиденное молчание било его в лицо, как холодный ветер.
– Слова Томаса Пейна [89], – объяснил он, – одного из наших истинных отцов-основателей.
Это больше походило на извинения, чем на объяснение. Неужто никто не помнит, кто такой Том Пейн? Айк собирался сказать что-то еще о Великой американской революции, когда его прервал голос из толпы:
– Что вы с Кармоди делали на лодке, Саллас?.. И где бы нам тоже такого взять?
Зал взорвался гулом облегченного смеха. Айк почувствовал, что краснеет, но ответил улыбкой, пытаясь одновременно разглядеть, кто спрашивал.
– Ага, Айк… – Это был другой голос с другой стороны зала. – Я вот лично не понимаю, к чему ты ведешь.
Говорил Боб Моубри, сварщик. Он стоял у одной из ободранных сосновых колонн, подпирающих потолок в зале, зацепив большими пальцами кожаный нагрудник старомодного кузнечного фартука. Рубашку под фартук он надевать не стал, а плечи и руки у него были такими же смуглыми, как и старая кожа, – наверное, с тех пор, как Айк в последний раз его видел, он вколол себе дозу меланина, и приличную.
– Я веду к тому, Боб, что мы все здесь совершаем большую ошибку.
– Аминь! – подтвердил
