вот так завладеть грозной суковатой палкой и смиренно, просительно и не без опаски протянул обе руки принять её.
Казалось, Поля не слышала ни его пустых слов, не видела ни его в услуге простёртых рук. Помахивая перед собой в нарочитой небрежности кривулиной, она перепрыгнула через канаву и пошла по большаку.
Сергей поскрёбся следом.
— Приходи сегодня на улицу на Середянку. Я балабаечку возьму… Потрындыкаю…
— И не забудь выпросить у сеструли Анютки чем подрумянить щёки? — колковато кинула она.
— Для тебя для одной чего ж не подрумяниться?
— Мне без разницы…
— А я дурило думал, обрадую, — с досадой и вместе с тем с какой-то зябкой надеждой удручённо пробубнил он. — Примчался вчера к нам Егорка со своим солнушком ну и вывали, где ты, что ты. А дело к сумеркам. Я вперехватку и кинься на рысях в Криушу. Прождал в Кониковом леске [18] до звёзд ясных… Сёне с зорьки дежурю… Все ножульки отходил… В стаду не пошёл вон!..
— Ка-ак не пошёл? Ты ноне череду [19] не пас?
— Пасу вот. Тебя.
— Шо люди скажуть?
— Эти кулачики? Для них у меня пасёное словцо за щекой. Плевать! Отъем один круг [20] да и шатнусь по найму к другим!
— Ты такой пустодыря?
— Поляха! Ты на меня особо не косись… Я, может статься, ещё в институтцы впрыгну!
— Ты? У тебя ж в кармашке тилько три классы!
— Эка печалища! А я заочным бéгом и школу добью, и до институтского дипломища докувыркаюсь. Так что цени! А ты…
— А ты, последуш, правь иль большаком, иль стёжкой. Тилько не топчи следы мои. Выбирай.
Поля стала у развилки, откуда и той, и той дорогой можно было попасть в Собацкий, чуже ждала, когда Сергей пойдёт вперёд, чтоб потом и себе пуститься другим путём. Но Сергей не уходил, примирительно, извинительно выжидал в надежде, что что-то изменится, вовсе никак не верил, что может быть что-то иное в их отношениях кроме торжества его воли. Он не хотел иной дороги, где рядом с ним не было бы Поли. Поля же стояла совсем какая-то зачужелая, совсем не та, что вчера у криницы. Сурово поджала губы, глаза безучастные. Сергей чутьём угадал открывшуюся между ними пропасть, разом сник.
— Не, — медленно, тяжело повела она головой из стороны в сторону, — не жди. Не ходить одной нам дорогою…
Ей надоело ждать. Она ходко взяла стёжкой. В гору. Так было ближе.
Сергей побрёл за нею.
— Так кому я — ветру сказала? — Поля снова остановилась. — Лошадь за делом, а на шо лошаку бежать вследки так? Да не приведи Господь кто из наших, из хуторянских, побаче нас напару — неславы довеку не оберéшься. Ну на шо такие игрушки?
— Увидят не увидят… Это всё ещё в волнах… А тут вот это благоприобретение… Это солнушко… — Сергей с заботой, осторожно обвёл пальцем просторно севшую на лоб шишку. — Это архитектурное излишество мне как-то вовсе ни к чему. Как бельмо на глазу.
Поля усмехнулась уголками рта.
— То пчёлка меду дала, какого ты и хотел… — И взяла голос построже: — А увяжешься за мной, ще разживэшься медком!
Невесело, через силу улыбнулся Сергей, скрестил руки на груди и с грустью смотрел Поле в спину, покуда не пропала девушка за возвысьем из виду.
Цепкие неспокойные глаза уже не могли отыскать-догнать за горизонтом девушку, а он всё стоял и в тоске думал, отчего же всё так нелепо крутнулось. Насколько он понимал, каждый давешний взгляд Поли сулил высокую радость от уединения. Он ждал, долго выжидал случай, нарочно подгадывал тот момент золотой, чтоб сойтись в лесу с Полей одним-одни. Но вот быть-то были одним-одни, а вылепилась какая-то грязь. Ему стыдно стало всего того; в смятении благодарил он судьбу, что ничего особо худого у них не выплелось — и слава Богу.
Вдруг сердечко пылкое
Зажглось, раскалилося,
Забилось и искрами
По груди запрядало.
На неделе, в среду, Владимир подпылил на своей бричке за семенной гирькой, и Олена насыпала такой ворох новостей, такой ворох пьянящей радости, что у него едва не подломились ноги. Он только на то и нашёл силы, что сгрёб картузишко с головы да и хлоп им об пол.
— Грай, музыка, а то струмент побью! А! Полька! Я думал, она у меня ни куе, ни меле. А она… Ит ты! Говорила ж душа, не чета горбыльский бычок! Сам гол, а руки в пазухе… Ха-ха-ха! Оставайся, Горбуля, как рак на мели да хоть землю гложи! Мне-то шо за печаль?! Девку мою в богатский дом манят. А коли так, так и пышку в мак! Вот моя на то согласность! — Володьша воображаемой иконой перекрестил воображаемых жениха и невесту, что стояли перед ним на коленях в ожидании благословения. — Да, да! За этого за твоего Никитку я с большим сердцем отдам и душа не боли!
Олена привыкла ко всяким житейским разностям и никак не ожидала, что весьма обстоятельный её рассказ про жениха так живо примет Володьша. Неистовый его восторг несколько пугал её.
— Быстро ты, Вовуня, выпихнул не глядючи. А Полька пока молчит? Или как?
— Молчит. И хай молчит! Ит ты, говорить буду я. Я свою Сашоню увидал попервах под венцом. Повезли нас родители в церкву, никто не спросил, ну як ты, Володушка, довольный? Никто! А невжеле я испрошу? Невжеле я испрошу её соизволения? А этих пять братов, — Владимир потряс кулаком, — она у меня видала?
— Угроза не подмощница. Хоть бы для блезиру спросил. Ведь не ранешние, не старопрежние времена.
— Смалкивай, глуха, меньшь греха… Ох и сказанула, як в лужу ахнула. Ну и шо ж из того, шо новые времена? Девка-то моя! Ка-ак ни вертану, а с отчётцем в том не побегу ни к кому.
Минуло полных семь дней.
Однако желанный парубок отчего-то всё не казал носа, и Володьша сам побежал на поклон в Криушу, засуетился полегоньку наставлять свояченицу уму, как его половчей подкатить колёсушки к женишку.
— Оё, Вован, что ж ты старую кобылу учишь, как овёс жевать? — обиделась Олена. — Да я на этом овсе все четыре умных зуба стёрла! Не паникуй, блинохват, — отойдя от обиды, она со сладостью в голосе хватила заверять гостя, что всё будет исполнено в наилучшем духе, и Володьше, и ещё больше самой напрашивающейся в свахи Олене нравились её клятвенные заверения вернуть парня под
