стала повторять своё слово.
Никита не смел прервать старшего, слушал, вовсе не вникал, не лез в смысл и слушал скорее так, из вежливости: в чудеса он не верил. Ну не быть же тому, думалось, сказал ветру в поле и та, в ком души не чаешь, без прекослову твоя. Такого ни с кем не бывало. И разве будет?
Но вместе с тем пленительная красота звучания слова снова затягивала его, бередила душу, заставляла с жарким восторгом вслушиваться в музыку слов, льющихся алмазами.
Бабкин голос, что твердил заговор, шёл за Никишей всюду. Никиша даже в удивленье оборачивался поглядеть на бабку, но бабки не было, и голос на тот миг пропадал. А как только Никиша отправлялся дальше, голос снова твердил ему в спину заговор, не отставал от парня.
Слова заговора, казалось, падали зерном на землю, когда Никиша разбрасывал семена, уходили в землю, когда он бежал за плугом. Бабкин голос приходил к нему в тень под бричку в короткий торопливый обед, не давал по ночам скорого сна.
Заговорные слова легли у него в голове свёрнутыми в ком рваными звеньями, вытянуть которые в одну цепь Никиша не мог. Последовательности слов он не помнил, отчего и не просил содействия в делах сердца ни у утренней, ни у вечерней зари, не звал в пособники ветер, а работал в поле не в пример как огнисто, так что старики подивились, и чего это Никишок гужи рвёт с больным усердием.
А старался он завоевать стариков, к коим, как только отсеялись, и повалился в ноги, навёл речь на сватов.
— Про то и кукушка кукук… кукует, что своего гнезда нету, — сказал отец. — Ну что, лишитель покоя, сам приглядел иль свёл кто?
— Сам.
— А где ж ты её милости доискался? Ты ж далей двора вроде и ни ногой?
— Да уж видал единожды…
Отец вгибь повёл сердитой бровью.
— Не многовато ли?.. Единожды!.. Пош-ш-шупай себе затылок, что это ты за околёсную тащишь? Иль ты взошёл в градус? Пьян, как пуговка?.. Иль, може, у тебя загорелось, на пожарь поспешаешь?
Никита дёрнулся было возразить.
Отец сделал знак рукой молчать.
— Подержи свой язычок на привязи. Дай доскажу. Ты мне, умелец, смотри, в струне чтоб всё было. Чтоб девка была ядрёная, в силе, в работу способная да ловкая. Про наружность, про обличье молчу. Конопатая там, рыжéй ли лисы — тебе жить. А вот ежель каличка, убогонькая, тут уж и не стану попусту сорить с тобой словами. Да ты как на духу повинись. Хоть разглядел толком, какая она из себя. Не кривая? Не болящая? Руки-ноги, по крайности, при ней в полной в наличности?
— В по-олной…
— И на том спасибушки… А трудолюбица?.. И чьих она будет?
— А я, — смутился Никиша, — почём знаю?
— А Боже! — В досаде отец было чуть не пустил в тыщи прямо с козыря, не пугнул едва по матушке, но вовремя взнуздал гнев свой, удержался. Пробормотал лишь с ядком: — Ну что ж, дружа…. Эхма, на чём только беда не лежит… Так ты что, в сам деле ни холеры не знаешь про свою красоту?
— Ну кто Вам сказал… Собачанская она. Зовут вот Поля. А чьих там она будет… Поедем сватать, в Собацком и узнаете, если так кортит Вам.
Отец кольнул Никиту насмешливым взглядом, скрестил руки на груди.
— Нам-то, Свет Борич, хоть бы и не кукарекало. Это вам приспичило чёртову лихоманку затеять. Подбивает ехать сватать, а кого — сам не знает! Такого в роду у нас ещё не бывалко.
— А теперь вот будет.
— На резвом коне кто ездит жениться?
— А мне другого не надо. Плотно видал раз — мне по ноздри доволько! Хорошего человека и с первых глаз разве не видать? — твёрдо, но едва слышно проговорил Никиша.
— С горячих молодых глаз уже и ценушка красная выставлена. Хо-ро-ша-я…
Отец замолчал, цепко вглядывается в сына.
Борису Андреевичу нравилось, что Никиша твёрд в своем решении, и непреклонность, уверенность сына неспешной надёжной силой брали в полон и родительское чутьё. Оно подсказывало старику, что не ошибался Никита в выборе.
Может, думал отец, и хорошая: ум бороды не ждёт. Ну что ж, раз нашла такая линия — будь она турецкая! — скованному всё золотой твой верх. Понятно, можно было какой и подождать годок. А кинешь так умком, чего ж его ждать, коли судьба подъехала?
— Без жены, — уже уступчиво рассуждал он вслух, — и при родителях сын на возрасте пускай и не лишний в семье, как перезрелка дочка, а круглый всё ж сирота и сверху, и снизу, и с боков. А вдвоем всё веселей. Семейная кашка всё погуще кипит. И потом, не пускай мимо счёта нас, стариков. Мы с бабкой уже под досадливыми годами. Пособницу в дом край ой надо. Покуда ходим, покуда дышим, надобно тебя в закон произвесть.
За нежный поцелуй, за встречу,
За блеск приветливых очей,
За жар любви, за звук речей
Я б голову понес на сечу.
В сваты Никиша кинулся присоглашать обоих Борохванов. Но дед — сидел у окна за шитьём черевичек бабке — очень сконфузился, когда узнал, чего это Никита припостучал к ним.
— Ну ты, парнюха, учудил, — с ласковой укоризной говорил дед, не пуская из рук дела. — Ну какая из меня ловчивая кошка? Ну какой, едри-копалка, из меня ловильщик лисиц? А? Я ж твою-то лисицу в разнепременности напугать напугаю, а догнать не догоню. Что за резон тебе от такого ловильщика?.. А меж нами, я сам был пойман, как мышонок, во-он той лисой, — старик ткнул шилом в Олену, такую же коротенькую, сухонькую, как и он сам.
Старуха сидела на скрыне с клубком, нитка с которого стекала к лежавшему на полу веретену, и дремала. Она стремительно роняла голову и тут же, через самые малые секунды, ещё стремительней подымала её, не открывая глаз, и снова роняла.
— Никиш, — дед посмеивался одними глазами, толкнул парня локтем в бок, — да ты только полюбуйся, как потешно моя дама-дамесса ловя окунёв. — И так же тихо бросил бабке: — Лови, лови. Вечером наварим ухи.
Бабка не проснулась.
Старик высмелел, заговорил в полный голос.
— Вишь, Никит, какая непотреба. Сповадилась моя королевишна за делом спать. Ночь спать… Ладно. Но в день тоже спать… На меня часом гарчит пояростней цепной волчицы. Но нейдёт всё то ей в пользу, скажу
