тесак и давай один на один, прямо здесь, на песке!
Маринос посмотрел пристально на Григория, ухмыльнулся в ус, зачехлил кинжал, скинул с себя жилетку, растопырился и, потрясая своими огромными руками, шаг за шагом, неспешно попёр на Григория.
– Кто первый рухнет, угощает вечером всю компанию! – поторопился добавить Григорий, приготовляясь к схватке.
– Всю ночь и до самого утра! – подхватил обрадованный Кондар.
– С музыкой и танцами!
– А как же! Конечно, с танцами!
Ещё немного потоптавшись, ринулись стремительно и злобно друг на друга. Ахнуть никто не успел, как Кондар вцепился Григорию в пояс и со всего маха опрокинул его затылком в песок.
– Хватит с тебя, Григорий, и так уж песка наглотался! – смеялись над ним наши.
«Уж лучше бы он винограда моего поел», – поднимаясь на ноги, думал про себя расстроенный Григорий.
Тем же вечером таверна дядьки Феохари гудела и звенела от радушия и гостеприимства! Всем посёлком собрались поглазеть на легендарного Кондара.
Тот, кто на промысле своём слыл беспощадным зверем, сейчас казался ангелом неземным. Только здесь и только у нас, на наших островах, могут народиться такие красивые парни: высоченный, словно кипарис, крепкий в плечах и стройный в поясе, с большущими, как у девицы, глазами и с чёрными, будто смоль, дерзко вздёрнутыми усами. Уставились все на Мариноса, а он тут меж нас сидит и шумно пьёт за здоровье Григория, называет братом и нахваливает его янтарный виноград! Григорий-то на друга своего никак не нарадуется, да и кто теперь ему вспомнит, как опрокинул его Кондар прямо головою в песок.
– Эх, в горле у меня пересохло, скажи-ка, чтоб нам ещё принесли, и я дальше буду рассказывать.
Нам налили по третьей стопке, Фанасис тут же залпом осушил свою…
– Ну, слушай же дале. За скрипками и инструментами послали в соседнее Мегалохори. Пока музыкантов везли, гостей потихоньку разогревали. Вот прибыла музыка, затянулись песни, замелькали платочки, заплелась хороводом верёвочка… К каждому подойдёт Кондар, каждого по отдельности пригласит он на танец.
Только время за полночь перевалило, всей гурьбою, да с распевами, отправились прямиком в дом Фисеки – он тогда у мачехи своей жил вместе с младшей сестрою Ириной. Разбудил Фисеки сестру, наказал по чарочке вина гостям поднести для угощения – был с ним в компании приятель один, которого Фисеки себе в зятья заприметил. Не имела привычки она перечить брату, поднялась от сна, в платья праздничные оделась и выходит к гостям вся нарядная, восемнадцати лет красавица, черноокая и белокурая, а в нежных руках своих поднос держит с угощением. Гости-то как девушку увидели, рты свои поразевали, но более всех в изумлении пребывал Маринос – в стороне стоит, усы теребит, накручивает, делает вид, что не замечает, а взгляд-то его так и мечется, так и тянется к Ирине, оторваться от неё не в силах. Григорий был человеком открытым, простодушным, потому ничего странного не приметил и к сестре своей доверие имел полное – бог миловал! Любил он сестру очень сильно, и гордость его переполняла, что все на неё смотрят как зачарованные. Выносит Ирина поднос, угостились все по очереди, через некоторое время она опять с напитками выходит, а потом ещё и ещё – так, к слову, до самого утра всё на ногах и ни разу не присела.
Песни и танцы в доме Фисеки продолжились с новой силой, но у Мариноса никакого настроения для веселий – словно весь задор куда-то улетучился: притворился, что захмелел, сидит себе в углу и какой-то тревожный сделался, будто подсел к нему сам сатана или прямо из ада что-то на ухо нашёптывает – настолько беспокойным он теперь казался. Уж утро забрезжило, подошёл к нему Фисеки, вцепился в рукав и танцевать тянет.
– Быстро ж, однако, вас, морских, хмелем с ног сшибает, – смеётся он над Кондаром.
Эх, захотелось Мариносу забыться, душу выплеснуть, и не стал он противиться: вышел в самую серёдку, сорвал со своей шеи платок и ну танцевать, исступлённо, словно бешеный, а сердцу его всё равно неймётся, песни оно просит. Бросился он к скрипачам, деньгами сыплет, музыку заказывает. Вот тогда впервые и прозвучали слова, которые мы и сейчас всякий раз на праздниках поём:
Белокура, черноглаза, душа моя, красавица,
Ох, на ланитах нежных озорные ямочки.
Что тут скажешь – и без объяснений всё уж и так понятно! А как умолкла песня, уселся Маринос опять к себе в угол, снова мрачный и снова в раздумьях…
– Эх, Григорий, – взмолился он вдруг, – нет больше моих сил, позови сестру, пусть принесёт нам ещё по одной, и ухожу!
Григорий, уже в стельку пьяный, послушался и зовёт Ирину. Вот тут-то всё и случилось! Поднялся Маринос из-за стола, взял с подноса стопку и, склонившись к девушке прямо лицом к лицу, пристально глядя ей в самые глаза, словно нет вокруг них ни души, ласково произнёс:
Забрёл плодов отведать спелых в твои тенистые сады,
Но слаще нежных губ девичьих мне не найти отныне.
А в довершение ко всему попытался её поцеловать! Вот ведь такому сраму случиться! Для здешних обычаев вещь, конечно, небывалая! Раскраснелась бедняжка от стыда и тотчас скрылась вся в слезах, разрыдалась, как малое дитя. Тут же и мачеха вступилась, да как гаркнет на Фисеки – компания так и приумолкла. Какое тут теперь веселье, кому ж теперь до праздника?! Вмиг протрезвел Григорий, огляделся вокруг, словно в чувства пришёл, – и нахрапом на Мариноса. А ангел снова зверем стал: разом выхватил из-за пояса нож, ощерился на Григория, блеснул по-дьявольски глазищами. Спохватились вдруг его приятели, повязали Мариноса, отняли нож, вытолкали во двор и потащили с собою в лодку, побыстрее убраться вон.
Всполошилось всё село, разошлись гости по домам вооружаться – кто с пистолетом, кто с саблей несётся, а у кого только топор. Собрались мужики на пристани, выстроились рядком, словно ополчение, и кричат Мариносу, чтобы выметался отсюда со своими дружками, иначе ему конец. А у Кондара войско-то не ахти какое, к тому же пьяное.
– Даст бог, ещё свидимся! – проворчал он со злой ухмылкой, схватил багор, отшвартовался и ушёл в море.
Немного погодя заявился и Фисеки с помятым тромбоном в руках, когда сообразил, что Кондара уже нет, распетушился, кинулся вплавь, словно в погоню собрался! Спьяну-то ещё и не такое вытворишь! Достали его из воды и домой отвели отсыпаться.
Тут дядька Фанасис кивнул мне красноречиво на пустой стакан – нам принесли ещё по одной, – он щедро смочил горло и продолжил.
– Это, дорогой мой, только
