присказка, слушай теперь саму историю: свидетелем я, конечно, не был, но, поверь, не раз слыхал её и от самого Мариноса, упокой его душу! Ну, значит, убрался далеко он от берега, всю дорогу был злой, как зверюга, долго и угрюмо молчал, но вдруг оживился и обращается к своим дружкам:
– Помните, сколько выручал я вас из всяких передряг?! Пришла, наконец, и ваша очередь оказать мне услугу! Эту девицу я украду – будет мне женой. В стольких сёлах и городах побывал, по стольким островам мотался в поисках женщины, от которой сердце бы дрожало и сжималось, но все без толку! А тут вдруг повстречал её, и что теперь – всё так оставить, забыть?! Либо она моя, либо, видит бог, вместе с нею погибать буду!
Дружки-то его знали, что Кондару сейчас не до шуточек.
– Слушай, – робко говорит один из них, – ну, а если не люб ты ей?
– Чё сказал?! – ухмыльнулся в ответ Кондар. Дурында! Это кого не любит?! Не заметил, что ли, как раскраснелась вся, стоило мне только глянуть на неё! Эх ты, чуня, будто женщины никогда и не видел! Значится, укроемся мы сейчас в той бухте, что напротив, а как только свечереет, к селенью поближе подберёмся и у мола пришвартуемся; я в нищего переоденусь, а вы у берега меня дожидаться будете!
Так всё и случилось. Поздно вечером, когда совсем стемнело, в дверь Фисеки осторожно постучали. Григория не было дома, веселился он в этот самый момент со своей компанией в кофейне – музыканты ещё не успели разъехаться. Старуха-мачеха, так и не оправившись от потрясения, с самого утра всё причитала и неслышно вздыхала, а теперь пропадала где-то у соседей. Ирина оставалась одна и хлопотала по хозяйству. Целый день её душа тихо болела и ныла от стыда, щёки полыхали, а глаза воспалились от нескончаемых слёз. Дай бог здоровья соседкам-подружкам, что взялись её утешать, каждая по очереди, и заверили, что не станут позорить её и срамить или смеяться над ней, и ни словом, ни шуткой, ни намёками не припомнят произошедшего, поскольку нету в том никакой её вины. Успокоилась она только под самый вечер и принялась с печалью воображать: насколько было б лучше, когда как по-людски показал бы Маринос свою к ней любовь, и недолго тогда пришлось бы брата уговаривать – а теперь куда уж там! Нет ему больше к ним дороги! Именно в тот самый момент и раздался стук.
– Кто там? – спрашивает девушка через дверь.
– Благословит господь тебя и твоих сродников, дай бог вам здравия и усопшим упокоения! Сжалься, добрая душа, над слепым и старым человеком – вынеси мне что-нибудь поесть.
Приоткрыла входную дверь Ирина и просовывает в щель руку с краюхой хлеба.
– Дай боженька тебе здоровья! – бормочет по-стариковски Маринос и врывается силою в дом.
Сразу опознала она в дряхлом старике пирата Кондара и рухнула на пол без чувств. Не теряя времени, оглядел Маринос на всякий случай дом, завязал своим платком Ирине рот, водрузил её к себе на плечи, в два прыжка пересёк двор и ловко перемахнул через ограду, пробрался украдкой через руины старого соседского сарая на задворках, а оттуда – бегом в поля. Через некоторое время, убедившись, что нет погони, укрылся за деревом, аккуратно прислонил к нему Ирину и принялся брызгать ей в лицо лавандовой водой, которую предусмотрительно захватил с собою. Девушка приоткрыла глаза, Маринос удостоверился, что с ней всё в порядке, вновь завязал ей рот – и прямиком к шлюпке, где, сидя на вёслах, наготове их поджидали его дружки. Через час пиратский бот Кондара уже встал на якорь вблизи Калохори.
По дороге девушка опять очнулась, но, боже праведный, как страшно и отвратительно ей было. Маринос же нянчился с Ириной, словно родная мать, уговорами и ласковым обращением он не оставлял попыток её успокоить, ни грубым поступком, ни даже дерзким помыслом не смел он её оскорбить.
Помаленьку, по чуть-чуть начала она приходить в себя, задышала спокойнее, будто сердце ей что-то подсказывало, будто утишало оно разыгравшееся страхом и паникой девичье сознание. Вспомнила она о доме, о брате, о соседях… О, боже, каким посмешищем, каким позором станет теперь она среди односельчан! И снова обморок, и снова приводит её в чувства Маринос. Догадался Кондар, что так терзает и мучит совесть девушки, и опять ласковым словом пытался он её утешить: обещал, что не прикоснётся к ней, прежде чем их обвенчают, и не обвенчают их, доколе не даст она своё согласие, а поручителями его твёрдого слова пусть будут его верные друзья!
Уж зашла лодка к пристани у Калохори, но ни единого словечка так и не проронила Ирина. Напомнил ей Кондар, что нет более времени на раздумья – разрыдалась совсем бедняга, а пока швартовались и вязали узлы, набралась вдруг смелости и обратилась к пирату со словами:
– Если принесёшь мне клятву пред иконами Богоматери и Николы Чудотворца, перед священником, что нас обвенчает, о том, что жизнь твоя прям-таки с этого момента и навсегда будет мирной и доброй, под стать твоим речам, если бросишь свой жуткий промысел, оставишь оружие и вернёшься к нам в селение, а там пред всеми засвидетельствуешь, что в чести и правде взял меня себе в жёны, и если ты будешь верен мне до самой смерти, то даю тебе своё согласие.
А ничего другого ему и не надобно – на всё был готов Маринос Кондар ради её любви.
Высадились из шлюпки и тихой дорогою поднялись к церкви; нашли там приходской дом, зовут монаха и, не таясь, объясняют ему, что и как. Поначалу тот, конечно, заупрямился, но как разглядел на них сабли и пистолеты, пришлось ему на всё согласиться. Надел пресвитер свою епитрахилью и обвенчал их. Но прежде была принесена святая клятва: первый раз на Евангелии, а потом и пред иконою Николы Чудотворца, которого ох как боялся Кондар, ещё пуще Святого Евангелия.
– А теперь все за мной! И поп тоже пойдёт, – строго приказал Маринос.
За час до рассвета пиратский бот выбросил якорь неподалеку от нашего причала. Вся команда Кондара была вооружена до зубов, на всякий случай, если вдруг прознают об их возвращении.
Первым на берег высадили пресвитера, и он тут же отправился в дом Григория. Ах, что ж там творилось! Всю ночь напролёт целым селеньем, да с факелами и светильниками искали пропавшую Ирину, даже вознамерились отправить людей по соседним сёлам. В краткий миг всё для
