большая приписка, которую Никита не своей волей скрывал от жены.
Никиша, сынок, — сообщал милый тестюшка, — тольке на той неделе отписал под диктантий вам свою писульку, а уже соскучилси, как малое дитё. Наехали мы сегодня с хозяйкой на секунд к вам в Новую Криушу. Постояли на вашем меловом бугре, на милой вашей Лысой горушке, посмотрели на вашу усадьбушку и всё в нас заплакало… Спускаться к соседям вашим побоялись — ещё неизвестно, что потом бы связали… Сынок, где усадьба ваша жила — теперь голая ладоша… Дом ваш взял себе колхоз под правлению. Землюшка ваша при доме брошенная плачет. Обижают её осот, лебеда, лопух, незабудь, калачик… Я писал уже, скот ваш колхоз прибрал. Колхоз прозвание имеет «Безбожник». Ох, «Безбожник», он и есть безбожник.
По обычаю, писала вам письма под мой диктантий Анюта. Написала она и это письмо. Я его не отправил сразу. Отложил. Сегодня у меня писарчук надёженец, я и говорю, чего б не сказал при Анюте. Она писала, писала, много пустого места осталось. Не пропадать же, я и диктую ещё. Ты это Полюшке не читай пока.
Не соли лишний раз душу… Добежали до нас окольные слухи, нету Горбыля в Калаче. Перебросили не то в Нижнедевицк, не то в Лиски, не то за Лиски. Можа, возвернулись бы к нам? Мы с хозяйкой истаяли, как воск. Ишшо не таять! Нам же в субботу будет по сто лет. На том свете семеро колёс объездили, никак не сыщут нас, а мы-то ещё на этом свете. Я совсем слабкий… Кабы человек, а то хуже нашего старого кота. Старость, сынок, не младость, не красные дни. Поджалели б нас, возвернулись. А Полюшка не захочет, не сымайтесь с места. Было б вам хорошо, а нам и Боженька подхорошит…
Вчера полез на печь, подул ветер навстречь. И надул мне в уши… Что вы вцепились в тот север, как грешник в праведника? Грешника ещё поймёшь. В рай за компанию разлетелся пролизнуть. А вот вас я не понимаю. Что вы, каторжанцы, убёгли в холод? На север по тюрьмам засылают, а вы своей волькой туда вскочили! Скажете, как же это своей волькой, раз нас под ружьём на спецпоселенку… на те чёртовы выселки везли?! Смехота куриная эти ваши выселки! Вы б наших покушали, хоть нас никто никуда не выселял! Время какое отбежало, и только теперь видишь, что все мы на выселках. Только вас кудай-то вывезли, а нам наши выселки подали дома, до-ома… Вот так я сверяю и вижу, что ваши выселки слаще. Вы не стали вступать в колхозий-бесхозий и правильно сделали. Вас и повезли нашармака мир показать. А так бы, на свои кровнушки, куда б вы поехали и когда? А то везли с каким почетищем! Под прожекторами! Под охраной! В сталинских красных вагонишках! Как царей! Никто чужой не подойди! А поедь сами… Доро́гой ещё какие бандюры и приплантовались бы… А так… Подходи! Пулемёт на вагонной площадушке ждёт-с!.. Вы там свои часики отгрохали на лесозаводе и вы в свободе. А мы у себя дома? В колхоз столкали, как щенят слепых в отхожую яму покидали. Цвети и пахни, Владимирушка! До последнего обобрали. Всю живь, всё зерно под метёлку выдрали… Вы по часам отбываете свой завод. А мы горбатимся с ночи до ночи. А за что? За палочки-стукалочки! Палочек тебе можно с миллионий нарисовать. Только на них и мешка зерна не дадут за год. Что с огорода у хаты сгребёшь, то и твоё… Ни выходных, ни проходных… Беспросветь вечная. Так чем ваши выселки не лучше наших? Охо-хо… Прежде, до коммунизмии, мы жили не тужили; теперь живём — не плачем, так ревём! «Оглушены трудом и водкой В коммунистической стране, Мы остаёмся за решёткой На той и этой стороне». Ну разве неправду сказал дядько поэт?
В Криушу вам не к чему возвертаться. И в Собацком вам делать нечего. А что позвал, так это так, от дури старческой. Ну чего вам, молодым, тонуть вместе с нами в нашей общей отхожей яме? Можа, перемахнёте в тепло в Казахстаний? Бабка Олена уже тамочки коптит свои косточки. Дед её Борохван примёр, угорел на службе. Пошёл сторожить, уснул в певчей и позабыл проснуться. Горе какое… Детишков у них не было. Олёнушка-свахонька и съедь к замужней приёмной дочке-выселенке куда-то в Казахстаний. Видишь, дочка — выселенка, Олена — вольная, а живут под одной крышой. Навприконец Вы тоже выселенчуки. Начальство ваше разве не отпустит? Какая разница, где жить на высылках в Заполярье или в азиатском тепле. Так у вас козырь какой. Трояшка детишков! Всё про Олену, генералиху над дочкиными детьми, знает мой новый писарчук, в новом письме он даст точный ихний адрест. Спишись, уведай всё до точности. Понаравится, можа, и скакнёте на теплышко. Внучка́м там было б ладно. Поле и про Казахстаний не читай. Чего допрежде время болты болтать? Уведай, расспроси письмом всё хорошенько. Устроит вас всё, тогда и пой. А так не баламуть бабу в пустой след. Не пристало мужику ходить в болтунцах…
Криуша отпала сразу. Ну с какими глазами ехать домой? Все ж травинки знают, от какого сраму убегали. И на́, явились, как красны солнышки… Не станут ли Горбылём стебать по глазам? В сторону и Казахстан. Что мы там забыли?
Но примерно через месяц пришло новое письмо от Полиных стариков с припиской поперёк. На полях. Снова была рука не Анюты, а надёжного писарчука. Не читая вслух адрес-приписку, Никита мрачно отбубнил письмо, тут же его сжёг и тайком от Поли каракулисто настрогал бабе Олене целых полтетрадки. И как только отнёс бегом на почту, стало легко, ясно на душе, будто уже получил ответ и было в ответе всё как хотелось.
Не удержал себя. Однажды невзначай возьми и ахни под настроение:
— А чего б нам да не увеяться куда отсюда? Лично у меня один глаз на Кавказ, а другой на тёплые воды!
— Кавказ? — удивилась Поля. — Зачем?
— И правда, зачем? — Он спутал Казахстан с Кавказом. Подумал и не стал ничего уточнять. Весело подпустил: — Ну как зачем? У нас три женишка. Что им в промозглой ночи преть, в вечной темноте в этой? По полгода без солнца!
— Зато полгода и ночью сонце! — возразила Поля. — Сплять при сонци.
Было в доводе Никиты что-то дельное. Тогда чего он о солнце молчал раньше? Солнца не было и раньше по полгода, хотя ребята
