указал вилами на деревянную церковную скамью у стены вагона. Арчи и Грир мгновенно подчинились. Айк остался стоять, щурясь на солнце. Он не понимал до конца, что происходит, но ему не хотелось садиться на церковную скамью так, чтобы этот подозрительный гранитный столб оказался между ним и крыльцом. Он и без того чувствовал себя словно в окружении.
Когда стало ясно, что Айк не собирается садиться, Гринер переключил внимание на его приятеля. Прислонив вилы к стене, он достал из-под скамьи складное кресло. Разложил его и уселся прямо напротив настороженного лица Грира.
– Позволь мне спросить тебя, мой нервный брат. – Он опустил тяжелые руки на тощие Грировы колени. – Отчего не принял ты Господа нашего Иисуса Христа как своего личного Спасителя?
– Я принял, преподобный, – решительно ответил Грир. Этот факт никогда раньше не приходил ему в голову, зато сейчас Грир был уверен.
– Слава Господу, я рад, рад от всего сердца. Ибо знаем мы оба, что с такой усталостью, как твоя, воистину потребно прибежище для отдыха. Конец Света труден, не так ли, мой маленький брат? Но твой путь сквозь грязь и глупость почти завершен. Манит свет гавани, манит добрый свет очищающего пламени, сразу за отмелью, добрый, сладкий, всепрощающий Грядущий Огонь.
– Грядущий Лед, – прервал его голос с носилок. – Грядущий Лед, слизень. Я могу доказать это математически!
И опять этот человек никак не показал, что слышит неразборчивые возражения Билли. Он остался недвижим в своем складном кресле, лишь холодно улыбался возбужденному лицу Грира. Айк чувствовал разрастающийся жар, несмотря на эту холодную улыбку, – как оранжевое солнце у себя на щеке.
Мягкий голос продолжал:
– Но не тебе ли знать, брат Эмиль, как тянет больного пса к своей же блевотине? Как ищет грязи отмытая свинья? Не тебе ли знать, как это бывает?
Грир кивнул, выразительно соглашаясь, – а то он не видел этих псов и свиней.
– Я молю тебя, кровный брат, покинь сборище зверей. Восстань. Восстань и приди к нам в «Бьюлаленд». Покинь их. Приди к нам. Нам ведом путь. Дорога к спасению начертана простыми традициями: пот на лбу… плод на поле. Неужто ты не веришь в традицию, мой маленький брат?
– Еще как, – сказал Грир.
– Оглянись вокруг. Мы воздвигли себе дом выше этой грязи. Приди к нам. Выбор за тобой. Возделывать чистую землю здесь, в святилище облаков, или погибнуть там, внизу, среди пламенеющей мерзости, в последнем, великом, ужасном, неотвратимом огне огне огне!
– Во льду, – сказал голос с носилок. – Во льду, во льду, во льду!
– В ОГНЕ, – прогремел вдруг Гринер, вставая. – В огне, богохульный ты кусок педерастического дерьма! Огонь и бедствия, каких этот лятский мир не видел с самого своего начала! Знаю я вашу породу – дух Антихриста есть тайна беззакония, – все вы, мудаки-пидарасы, знаете, что этот мир ждет человека! который выведет его на волю! прочь от смрада вашего же собственного неправосудного варева! И настанет день, когда нельзя будет больше выносить это дерьмо, и больной Дух Антихриста заполнит собою Божьи дома и закатит в них такой пир беззакония, что яд Вавилона проникнет в сердце каждого младенца!
Он затопал по дощатому крыльцу, лупя кулаками друг о друга:
– Мутные воды? Черт побери, да ты шутишь! Это сточная канава – лятская горящая сточная канава! И ты будешь искать через нее мост – где? В церквях? Ага, там теперь богохульства и столы для блэкджека. В сердце человеческом? Там теперь параша, болото, трясина, что утягивает в безумие. Тогда на небесах? Сквозь тайну всеведения небесных врат прямиком в рай? Нет, мать твою кирпичом! Нам не пробраться через грязный воздух, какие там небесные врата. Нет! Нам некуда будет идти. Некуда возвращаться! Моря будут кипеть, скалы гореть, а луна истечет кровью, как чрево, вспоротое дешевым абортмахером. И будет жар! Закроются кредитные карты, а недвижимость обратится в дым. Банковские счета в огне! В огне огне огне!
Гринер молчал, тяжело дыша. Айк порадовался, что Билли не повторил снова свое «во льду». Судя по тому, с какой силой Гринер топал по крыльцу, ему ничего не стоило втоптать этого коротышку в землю. Все так же подставляя щеку заходящему солнцу, Айк не мешал Гринеру реветь дальше.
– Вы трое тупых пидарасов, гребари и сводники при вавилонской шлюхе! Не смейте возражать! Вы пускаете слюни на ее прелести! Вы пьете вино ее блуда, словно это лятская диетическая пепси-кола! Но я говорю вам: Божий суд провозглашает, что мерзкую шлюху должно смести Метлою Истребительною – должно смести… и я знаю, что эта Метла – я! – Казалось, эта мысль его успокоила. – А если и нет, то я – почтовый столб на высокой дороге, что проложена для той Метлы, с этим вы должны согласиться. – Он улыбнулся, оглядевшись вокруг, слегка смущенно. – Но одно я знаю чертовски твердо – и вы знаете, братья: этот бордель должен быть сметен начисто. Великим очищающим огнем. Кто из вас, глядя мне прямо в глаза, сможет опровергнуть то, что я сейчас сказал? Что этот мир требует очищения огнем? – Голос сделался скромным и ровным. – Айзек Саллас, мы солдаты одной армии, ты и я. Зачем ты отворачиваешь от меня свое лицо? Прошу тебя, друг, я всего лишь хочу поговорить…
Гринер встал, его молчание требовало ответа. Айк не поворачивал головы, хотя чувствовал на себе его взгляд. И лишь на долю секунды скрестив свои глаза с карими глазами Гринера, он вспомнил другую сцену, чем-то похожую на эту. Он вспомнил, как мексиканский мальчишка на спор гипнотизировал петуха, – это было в Салинасе, на задворках стоянки для грузовиков.
Хозяин стоянки занимался петушиными боями – на пустой бетонной площадке за станцией у него было то ли сорок, то ли пятьдесят клеток.
– Я специально держу их на горячем цементе, пускай скачут.
Петухам приходилось запрыгивать на флуоресцентный дорожный столб, чтобы набрать в клюв немного воды из чашки, которую петушиный тренер водрузил на самую верхушку.
– Я добавляю в воду скут, чтоб лучше старались. Нет моим цыплятам покоя. Не сказать чтоб они все время побеждали, зато не проигрывают. Все скачут. Храбрость – это хорошо, я не спорю, но надо ж и поскакать. Не это ль решает, кто получит крупный куш на боях? Не тот ли, кто дольше проскачет? Мои птички никогда не стоят спокойно.
– Я могу заставить петуха стоять спокойно, – сказал мексиканский мальчишка из тени пустого скотовоза.
Вспоминая, Айк вдруг сообразил, что это был Охо, задолго до того как отрастил усы. Охо Браво был настоящим брухо [44], но Айк это понял далеко не сразу. Охо научил его метить ногтем карточную колоду, вспомнил Айк, и он же показал несколько фирменных
