на визг щенка.
…Наташа заглянула в лицо Батурину.
– Она похожа на Нелидову, эта женщина.
А Берг сказал:
– Было бы хорошо для вас, если бы вы почаще видели такие сны.
Батурин вспыхнул, резко спросил:
– Берг, зачем это?
– Затем, что по существу вы хороший парень. Вот зачем.
Он медленно пошел вперед, прокладывая по снегу свежий след. Шуршали лыжи, и воздух резал легкие тончайшими осколками стекла.
Деньги выдали только в марте. Капитан тотчас же уехал на Кавказское побережье. За ним следом уехал в Одессу Берг. Батурин уехал позже всех в Ростов. Перед отъездом он отвез Миссури вместе со всем имуществом капитана к Наташе.
Последние вечера на даче были угрюмы. С крыш текло, стук капель не давал уснуть. Цезарь с тоски по капитану и Бергу выл по ночам и гремел цепью.
Приехал хозяин дачи, бывший офицер, заика. Днем он стрелял галок, а ночью страшно ворочался на кровати и говорил басом: «Покорнейше благодарю». Во сне он заикался сильнее, чем днем, и это бесило Батурина.
Перед отъездом Батурин пошел с Наташей в Камерный театр на «Андриенну Лекуврер». Играла Коонен. После дачной тьмы и воя псов театр сверкал, как драгоценная коробка. Бледная кожа на ли- це впитывала чистый свет.
Батурин чувствовал легкость, оторванность от постоянного места, – связь с Москвой была нарушена. В театре он опять испытал жалость, внезапную как ужас, – когда умирала маленькая трагическая артистка, отравленная неизвестным ядом.
«Тогда китаец, теперь Коонен», – подумал он с насмешкой над собой, но все же свет, вспыхнувший в зале, был враждебен и туп.
Он излечился от привычки повторять про себя, как бы пережевывать какую-нибудь нелепую фразу, например – «Здравствуйте, здравствуйте, Павел Иванович», или напевать, механически улыбаясь:
«Мадам,
Я вас продам
За фунт конфет», —
Сказал кадет.
Когда он ловил себя на этом, он тяжело краснел и злился.
– Сволочь, дрянной человечек. На что я трачу время.
Теперь это прошло. Мысль о поисках поглощала все, – даже Москва казалась шумнее, интереснее и чище.
«Неужели многое так сильно зависит от личной судьбы», – думал он ужасаясь. Это опровергало его теорию о подчиненности человека эпохе. До тех пор он был убежден, что усталость его – отголосок настроений эпохи, пережившей войны, эпидемии, революции. Казалось, такой пустяк – поездка на Юг, поиски «пропавшей грамоты», мысли о женщине, совершенно неизвестной, о том, что найденный дневник войдет в историю человеческой культуры, – все это вызывало ощущение причудливости переживаемой эпохи, ее неповторимости, ее скрытых возможностей. Ощущение это было смутно, но, главное, Батурин поверил в него и внутренне окреп. Появилась способность действовать (до тех пор всякая деятельность казалась ему противной беготней). Батурин понял, что самые действия вызывают особый строй мыслей, наталкивают на великое множество новых настроений и образов.
«Кажется, – думал он пока еще робко, – этот закал необходим для писателя».
Батурин открыл, как часто бывает с одинокими, что выношенные мысли, целиком принадлежавшие только ему, оказывались широко распространенными, почти общепринятыми. Первое время это его обижало. Потом он понял, что замкнутость сыграла с ним скверную шутку, и начал с интересом приглядываться к людям.
Перемена эта произошла с ним за последнюю зиму. Однажды на вопрос Наташи, доволен ли он своей ролью искателя «пропавшей грамоты», он ответил:
– Как вам объяснить? Эта история меня отогревает. Я сделал много горьких открытий, направленных против самого себя.
Батурин часто бывал у Наташи в Гагаринском переулке, на седьмом этаже. Было тихо в высоте над Москвой, и казалось странным, как доходит сюда электричество, вода, тепло в чугунные батареи.
Зима мягко и сыро лежала на крышах. С высоты Москва была зрелищем почерневших крестов, галок и кривых антенн. Над всем этим было небо, не видное снизу, – очень простое и неширокое.
Батурин застрял в Москве из-за капитана. Капитан заехал по пути в Ростов и должен был оттуда прислать инструкции. Наконец, инструкции пришли.
Капитан писал:
Выезжайте в Ростов. Думаю, след вы здесь найдете. Советую связаться со спекулянтами и скупщиками контрабанды. Уверен, что Пиррисон занялся контрабандой, соответствующей достоинству Соединенных Штатов, то есть спекуляцией золотом и драгоценностями. Держите постоянную связь. На Берга надежды мало, – он неизбежно собьется с пути в потопе за материалом для новой повести. Пусть его!
В апреле Батурин уехал. Провожала его одна На- таша, – инженер плевал кровью (весна была жидкая, навозная).
До Воронежа земля туманилась от моросящего дождя. Он плескал по лужам на пустых станциях. Батурин первый раз проезжал по этой части России. Ее неизмеримое уныние даже понравилось ему. Вот куда бы уйти отдыхать, бродяжить по-настоящему, а не по театральным крымским шоссе.
Под Ростовом была сырая, но теплая весна. Станицы зеленели в степи, закаты в полнеба горели на лакированных стенках вагонов. Батурин висел в окне вместе с четырехлетним мальчиком Юрой. Они сдружились и разговаривали, сталкиваясь головами.
– Река пошла спать? – спрашивал мальчик.
– Пошла.
– Как же она спит без одеяла, – ей холодно?
Батурин говорил, что река укрывается туманом: под ним очень тепло. Юра долго и печально смотрел на реку, длинные его ресницы были неподвижны, – он думал.
– И птичка спит, – говорил он чуть слышно.
Батурин ощущал теплый запах его соломенных, подстриженных в кружок волос.
– Чем ты пахнешь? – спросил Батурин.
Юра долго думал, потом ответил:
– Воробышком.
В Ростове шел дождь. Он мягко, по-южному, шумел по горбатым мостовым, просеивал многочисленные и тусклые огни. На западе догорал сизый закат.
«Как донская вода», – подумал о нем Батурин.
На бестолковом ростовском вокзале Батурин слегка растерялся. Куда идти? Теперь одиночество уже явственно и недвусмысленно тяготило его. Он сел в зале первого класса и заказал чай. Около него долго вертелся, приглядывался пожилой еврей в промокшем пальто.
Когда еврей останавливался, вода капала с пальто на пол, он затирал калошей лужицы и с опаской поглядывал на официантов. Он боялся останавливаться и бродил между столиков. Его походка и жалобный вид, выработанный годами как средство самозащиты, намекали на профессию, не пользующуюся уважением у вокзальных властей.
Батурин следил за ним. Наконец, еврей подошел.
– Молодой человек, – сказал он тоном хитрого прозорливца, – вы не имеете, где остановиться?
Батурин кивнул головой.
– Какие пустяки. Я вам покажу приличную комнату. С вас возьмут рубль в сутки. Вы будете иметь удобства и хорошее обращение, а мне вы дадите полтинник.
– Лучше в гостинице.
Еврей попятился, замахал руками.
– Вам? – спросил он с ужасом. – Вам в гостиницу? Боже мой! Такой приличный молодой
