путь.
Двери Богов уже рядом, если отсюда взглянуть.
Но долгой будет дорога под легкой твоей ногой,
И я бы хотел, чтоб счастье не разлучалось с тобой.
Чтоб лишь мир и покой ты знала, чтоб за доброго вышла бойца,
Чтобы судьба сковала воедино ваши сердца.
Чтобы твой полдень видел рожденных тобою детей,
А вечер их мудрость и силу – и так до скончания дней.
Только ведомо мне, что счастье, дочка, такое дать
Не смогли мы – ни я, отважный, ни твоя прекрасная мать.
Быть тебе душою народа, сердцем Вольфингов быть,
И своего только плода тебе, увы, не родить.
И все же если блаженства жизнь тебе не сулит.
Узнаешь покой, если будет он сегодня добыт.
И пусть последней печалью, пережитой тобой,
Станет прощальная песня, спетая надо мной.
Посмотрев на него снизу вверх, она улыбнулась сквозь слезы и ответила:
Этот день принесет мне горе, но в нем горечи больше нет.
Пусть тело не даст мне плода по прошествии будущих лет,
Память по мне останется и после дней моих.
Я останусь в песне об утре, в памяти дней живых.
Будут помнить тогда мое слово, будут помнить деяния рук,
Нераздельна теперь я с народом, каждый будущий
Вольфинг мне друг.
И если с Земли, о отец мой, вести входят в посмертный удел,
Услышишь ты, что потомки станут звать меня Матерью
Радостных Дел.
Поплакав как следует, но недолго, продолжила она свое слово:
Ты же помни, отец мой, что мне памятен каждый из дней.
Как поднял ты к сердцу девчонку, что жила с волчицей своей.
Да, я помню все наши прогулки – меж буков, берез и осин,
Ты, могучий, ко мне наклонялся, в цвете славы
Вольфингов сын.
Помню счастливое время в светлых палатах лесов,
На солнечных луговинах мы не считали часов.
Травы вокруг и воды, и лесное зверье —
Горя тогда не знало юное сердце мое.
Мудрых лет твоей жизни, отваги не знала я,
Был ты тогда мне братом – и любовь помогала твоя
Мне, застенчивой и неловкой, средь людей лесовичке жить.
Это было, но ныне дней твоих кончается нить.
Словом, в твой день последний, правду зачем скрывать
Запомни – ты был моим старшим братом, другого мне не видать.
Тут горькие слезы остановили ее, и, не говоря более слова, Тиодольф заключил дочь в объятия, и не выпускал, и утешал и прижимал к себе; а когда расстались они, широкими шагами, не оборачиваясь, направился прямо к месту Тинга.
Там встретились ему воины и из его рода, и из Бэрингов, и младших родов Мидмарки, выстроившиеся уже и готовые к походу через лес. Рассвет приближался, но в лесу еще оставалось темно. Но во главе были Вольфинги, и каждый из них знал лес как собственные пять пальцев; словом, без всякого шума и беспорядка менее чем через полчаса Тиодольф вместе с первым полком уже оказался среди орешин, что росли позади чертога, еще до того как лучи зари легли на Кров Рода. На востоке уже светлело, и все, что творилось вне леса, было прекрасно видно.
Глава XXVIII
Об Утреннем Натиске
Тут Тиодольф приказал Лису и еще двоим воинам украдкой пробраться вперед и разведать, кто из врагов сейчас находится перед Готами. Но едва вышли они, как все услышали топот приближавшихся людей; тут Тиодольф, прихватив с собой дюжину мужей из своего рода, украдкой направился к опушке; оттуда, едва укрытый тенями буков, он увидел перед собой людей, направляющихся прямо к их укрытию. Их было много – в основном изменников-Готов, однако среди врагов находились Римский сотник и кое-кто из его родичей. Посему Тиодольф решил, что сим Готам приказали собрать ночной дозор, вступить в лес и напасть на тех, кто был изгнан из Дома. Тогда он велел своим людям отступить, а сам оставался на самом краю леса с острым мечом в руке, внимательно вслушиваясь и вглядываясь. Враги остановились под ясным лесом, не доходя до него нескольких ярдов, и словно бы по команде стихли, не произнося даже слова; утро выдалось очень тихим, и когда топот их и шелест травы прекратились, Тиодольф различил дальнюю поступь новой колонны. Тут ему пришло в голову, что Римляне послали разведчиков вызнать, остались ли Готы на пригорке у брода, и не обнаружив их там, решили всей силою навалиться на собравшихся на месте Тингстеда, что посоветовали им лживые и вероломные Готы, вызвавшиеся идти впереди, потому что умели находить дорогу в лесах. Поэтому стремительно отступив от опушки, он положил руку на плечо Лису, прятавшемуся поблизости по приказу Походного Князя, и велел ему пробираться лесом к Тингстеду и вернуться обратно с вестью о том, нет ли врага и с другой стороны леса. Сам он вернулся к своей рати и приказал готовиться к натиску; выстроил воинов узеньким полумесяцем, выставив стрелков на рожках серпа и велев им стрелять в Римлян, едва пропоет Боевой Рог Марки. Все это было исполнено быстро и бесшумно – все и так успели почти полностью подготовиться.
После ждали они, и светло стало даже под буковыми листьями, а восточная сторона неба успела пожелтеть. Витязи Готов рвались в битву как псы с поводка; но Тиодольф стоял недвижно, возвышенным духом обращаясь к памяти прошлых дней, и времени, казавшимся тогда долгим, но счастливым.
Не успело пройти и двадцатерицы минут, Римляне, густой тучей скопившиеся за стайкой изменников-Готов, еще не зашевелились, когда Лис вернулся назад и сообщил, что наткнулся еще на целый полк Римлян, вступавших в лес в другом месте и явно направлявшихся к Тингстеду под водительством своих трэлов из Готов.
– Князь Похода, – промолвил Лис, – им противостоят наши люди, врага ждет отпор и погибель; солнце встанет для нас, а не для них.
Тут повернулся Тиодольф к тем, кто был ближе к нему и тихо сказал:
Внемлите же слову, о люди, узнайте мудрость врагов,
Они стоят перед нами, и каждый к смерти готов.
Они как мальчишки со псами, зачуявшими лиса след,
В сердце своем веселятся, не предчувствуют бед,
Покуда листву
