надо принять душ и немного отдохнуть. У нас был тяжелый день.
Они смотрели, как Билли вслед за Кларком Б. садится в лимузин. Кальмар никак не показал, что видит Айка. Захлопнулась дверца, задвинулся люк в крыше.
– Может, вас подвезти? Это дело не займет много времени.
– Сами доберемся, – сказала Алиса. – Вон мой фургон. Подвези лучше остатки неустрашимой команды – они там, в баре. Через шесть стаканов начнут вываливаться наружу, и тут выяснится, что их колеса уехали. Пошли, Саллас, я уже достаточно восхитилась модным показом. – Затем обернулась и добавила: – Тебе очень идет, Луиза. Правда красиво.
Погрузив мотовелосипеды через заднюю дверь в фургон, они развернулись и поехали обратно в город, а через него к мотелю, и девушка снова завела свой кувыркающийся рассказ обо всем на свете: наблюдения, замечания, вопросы, которые больше походили на размышления вслух, ибо она явно не ждала ответов. Один на заднем сиденье, Айк с удовольствием откинулся на спинку, предоставив Шуле болтать самой с собой. Он чувствовал себя легко и расслабленно, словно лежал на солнечном лугу у легкого ручья. Это был не совсем сон. Один раз, когда они снова ехали по Главной, Айк расслышал в девушкином монологе упоминание «Крабб-Потте». Подняв голову, он успел рассмотреть, как Кальмар Билли и японский юнга суетятся у лимузина, волоча с двух сторон свой общий груз. Он закрыл глаза и вновь погрузился в словесный поток. Ручей на лугу – правильная метафора, подумал он, смывает все дочиста. Ему самому захотелось в душ. Он ощущал на себе слой грязи – не от недельной работы на лодке, не от рыбной ловли и не от грязного прибрежного ветра, через который они плыли, а от самого города. Что-то нечистое было в этой вылизанности. Когда кто-то приходит куда-то с намерением привести что-то в порядок, это чаще всего делается затем, чтобы забрать это что-то себе.
Услыхав шелест колес по устричным раковинам, Айк резко проснулся. Он решил, что это его двор. Но вместо мусорных гор в окне виднелось мутное небо, и белые домики выстроились полукругом там, где полагалось быть елям и зарослям папоротника. В дверь фургона просунулось смугло-розовое лицо девушки и склонилось над Айком.
– Вы совсем захрапели, мистер Саллас. Алиса велела мне укрыть вас этим одеялом.
Одеяло было ватным и стеганым, но Айк не возражал. Он что-то спросил про Алису, и девушка что-то сказала насчет стиральных и сушильных машин. Он слишком устал, его не заботило… он натянул одеяло до подбородка, и на ум пришли строчки из старого классического Дилана: «Я падаю устало, но обречен стоять…» [62] Через окно он видел, как во дворе мотеля что-то все время происходит: номера прибывают, номера отбывают, номера входят друг в друга, как персонажи виртуальных игр через специальные очки.
– Просыпайся, Саллас. – Это был голос Алисы. – Нам нужно место для сестер.
– Для сестер?
– Для сестер. Им скучно. Они хотят покататься.
Покрутившись, Айк выбрался из-под одеяла. Марли уже сидел сзади, бодрый и улыбающийся. Через боковую дверь было видно, как по двору мотеля торопливо идет Шула. Одна сестренка сидела у нее на бедре, другую она вела за руку. Следом шествовала пожилая эскимосская пара. Они словно сошли со страниц специального выпуска «Нэшнл джиогрэфик» – парки из кишок и все такое прочее. Женщина носила очки, а глаза старика, очевидно, были еще остры – они смотрели с его коричневого лица сквозь тончайшие прорези, словно за все те годы, что ему приходилось щуриться от яркого полярного света, над ними сами собой образовались защитные стекла. Оба возбужденно улыбались, редкозубые, как и старый Марли.
– Они думают, девочкам будет интересно посмотреть на поросят на твоей свалке.
– Это не моя свалка, – сказал Айк Алисе.
– Я знаю, – ответила она. – И собака не твоя, и поросята не твои тоже. Просто подвинься, больше я ничего не прошу, и постарайся несколько миль побыть добрым соседом. От этого не умирают.
Старики остались махать руками. Шула плюхнула девочек на заднее сиденье, а сама заняла прежнее место рядом с Алисой. Ей, похоже, нравилось поворачиваться по пути и заглядывать Айку в лицо. Девочки все время хихикали, посматривая на сестру.
Алиса не видела в этом ничего смешного.
– Шула, прекрати пялиться. Это невежливо, так откровенно таращиться на старых бедных потрепанных морских псов, как бы ни были они похожи на Элвиса. Повернись обратно.
Как только старшая сестра отвернулась, средняя запрыгнула к Айку на колени и прижалась к его груди. Он оставил ее так сидеть. Сначала думал, что девочка уснула, но, когда они проехали мимо последних разбросанных пригородных построек, она оторвала щеку от Айковых ребер и посмотрела ему в глаза.
– Они дети есть? – заговорщицки прошептала она.
– Что? – так же шепотом спросил удивленный Айк.
– В этом городе. Они дети тут живут?
– В Куинаке? Ну да…
– Дети, как я?
– Твоего возраста? Ну да, тут наверняка есть дети твоего возраста.
– Они хорошие дети?
– Да, наверное, это хорошие дети. В большинстве…
Она подождала немного, прежде чем задать главный вопрос:
– Они со мной играют?
Айк почувствовал, как изнутри его хватает что-то холодное, где-то под ребрами.
– Конечно, малышка. Они будут рады с тобой поиграть. Все дети всего мира будут рады поиграть с такой куколкой.
Она изучала его лицо, пока не поверила, что он говорит правду, потом опять прислонилась к его груди. Он закрыл глаза, выключив тряску фургона, мутное солнце, запах мусора – все, кроме этой маленькой горячей щеки у себя на ребрах и холодной хватки под ними. Нечестно, думал он, это нечестно. Одна сторона говорит, все летит вниз, а другая спрашивает: «И что?»
Когда снова зашелестели ракушки, это был его двор.
– Проснись и пой. Ты дома. Нет, одеяло забирай себе, ты наверняка напустил в него морских блох бог знает какой породы. Цыц, девчонки. Хихикать над старым бедным замученным чесоточным морским псом тоже невежливо.
Отодвинув дверь в сторону, он ступил на ракушки, волоча на плечах одеяло. Старый Марли последовал за ним, удивительно гибко проскочив над задним сиденьем. Чем бы его ни лечили, старым суставам это явно пошло на пользу.
– Спасибо, Алиса. Я твой должник.
– Оставь, сочтемся, – сказала Алиса. – Я все равно не знаю за что. Только закрой эту чертову дверь. Не хватало еще, чтобы девчонок размазало по дороге до самого города.
Он вернулся к фургону, чтобы закрыть дверцу, и только теперь увидел колышки – натыканные повсюду, утяжеленные рейками, разной высоты, некоторые пяти футов, а то и больше, они поднимались вдоль подъездной дорожки, поворачивали среди папоротника и гаультерии, окаймлявших небольшую поляну вокруг трейлера… и шли дальше, на сам ракушечный двор! К верхушке каждого колышка прицеплены пластиковые ленты – красные, желтые и зеленые, – а на высоких еще и написаны
