это убедительным, однако не особенно торопился направить стопы к дому на той стороне бухты. Мало было шансов найти там Алису (кроме мотеля и забот с коптильнями, ее еще, оказывается, втянули в киношные махинации), но он все же опасался, что, не дай бог, так и выйдет. Она могла, например, заметить его на Набережной, доехать вслед за ним до дома, потребовать нудных объяснений. А Кармоди не думал, что способен повторить сейчас только что придуманную линию рассуждений – по крайней мере, в напряженной обстановке и уж точно до того, как либо протрезвеет, либо, черт подери, дохрена вскипит. Оттого он и бормотал кому-то за рулем чего-то, подобравшему его со вздымающейся мостовой перед «Крабб-Потте» и везшему теперь куда-то, что если безразлично куда, то он охотно бы вернулся на свою новую лодку, да, спасибо… а неприятные береговые дела отложил бы на завтра, когда рассеются тучи… бормотать, бормотать… расслабиться, отметиться в журнале, покачаться в колыбели бухты, что утоляет печали.
К счастью, все эти свои просьбы он бормотал белому полицейскому. Любой другой, более азартный и менее приверженный порядку шофер повез бы Кармоди домой мимо мотеля в надежде полюбоваться на рогатую Алису во всей ее отвязности. Этот же любезный, исполнительный и мирный служитель закона доставил Кармоди прямо к лодке, как и просил пьяный мореман, помог забраться по сходне и благоразумно удалился. Мудрые белые полицейские приучены избегать ситуаций, чреватых домашним насилием, ибо знают, что такие протоколы составлять труднее всего. При этом, уезжая, служитель закона держал руку на зеркале, чтобы видеть у себя за спиной лодку: мудрые белые также стараются избегать ситуаций, во время которых захмелевшие граждане плюхаются в воду.
Майкл Кармоди знал, что за ним следят. Он принял соответствующую позу: образ хозяина, величественного и гордого, одна рука на поручне, другая – сжата в кулак и слегка отведена за обширную спину… ноги театрально расставлены для равновесия, хотя волн не было и палуба отнюдь не вздымалась. Когда же патрульная машина пересекла парковку и скрылась из виду, старый человек пошевелился и обхватил себя за голые локти – на пустой палубе его била дрожь. Все чаще и чаще в последнее время пустота заставляла его дрожать. Еще и поэтому он не хотел ехать в свой дом. Алиса, скорее всего, не придет туда вообще, а больше некому. В противоположность Айку Салласу, мечтавшему об одиночестве, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше тосковал по компании.
Лодка мрачно скрипела резиновыми кранцами. Гулкий алкоголь плескался меж бритых висков Кармоди, словно волны радиопомех, густые и вялые, как дерьмо. Нахрен это реконское пойло! Бережет печенку, но не дает ни капли драйва. Ни драйва, ни пыла! Он вдруг понял, что потерял контроль и дрожит так сильно, что с трудом держится на ногах.
– А ну, стоять, Майкл! – приказал он себе. – Ля-ля-ля-ля, бум-бум! – После чего исполнил короткий номер на металлическом настиле палубы:
Жил Генрих Восемнадцатый,Он храбрый был король,Любил вино и драться,Но мрачен был порой.Ля-ля-ля-ля, бум-бум…
Дрожь утихла. Довольный, что может не только стоять, но и с божьей помощью плясать, Кармоди решил, что готов предстать перед своей командой. Потерев как следует онемевший нос, он крикнул:
– Нельс! Твой капитан на борту.
Нельс не отозвался. Нельс не выскочил энергично из трюма. Кармоди почувствовал, как одинокая дрожь начинается снова.
– Всем на палубу! – гаркнул он опять, еще громче. – Всем, кто есть. Мистер Каллиган! А ну, живо!
Лодка качалась на мягких волнах, разбегавшихся по отмели, точно ртуть. Свисавший с антенны корейский флаг слегка развевался. Кармоди глубоко пожалел, что ушел из таверны, и плевать на мудрые маневры. Что за капитан без команды, какой бы грандиозной и новой ни была его разбойничья лодка? Он уже набрал в легкие воздух для полноценного рыка, когда из раскрытого люка вдруг донесся гнусавый голос:
– Вашего мальчика нет сейчас на борту, капитан. – В рамке люка показалась седовласая голова с черной глазной повязкой, пригнутая ниже, чем обычно необходимо, чтобы просто высунуться из люка, ни обо что не ударившись. – Йа несу его вахту.
– Кто там, черт возьми? – поинтересовался Кармоди у одноглазого привидения. – Встаньте и представьтесь, сэр! Что побудило вас взойти к нам на борт без разрешения?
– Зовусь Стюбинс, капитан, и извиняюсь за несогласованный визит. Я спросил вашего молодого человека, нельзя ли мне побыть на борту. Естественно, его заинтересовали подробности. Когда же я сказал ему, что я есть большая шишка в этом большом фильме, если именно эти подробности его интересуют, оказалось, что да, именно эти, а еще больше его интересует, почему именно его поставили на вахту, лишив возможности лично посетить съемки и в особенности взглянуть на старлеток. Так что признаюсь, позволил себе сказать, что он свободен, йа к его услугам, принимаю вахту. – Закончив объяснения, великан возобновил подъем по узкому трапу. – Понимаете, я и сам шкипер.
– Только не на этой палубе! – провозгласил Кармоди, чье негодование быстро нарастало по мере того, как из темноты люка возникала длинная серая фигура – словно большая костлявая рыба прорывала сеть в замедленной съемке. Свободный серый твил окутывал этого человека, подобно скроенному савану, и совпадал по цвету с серебряной гривой. Даже обветренное лицо и шея у него были серебристо-серыми, как старая кедровая черепица. Будто само солнце взяло себе эту цветовую палитру вместо обычного красноватого загара, которым оно наделяет кожу моряков. – Здесь я хозяин, – счел своим долгом добавить Кармоди.
– Я это вижу. – Голос Стюбинса был столь же продуманным, как и его внешность – тягучая масляная пленка на взбудораженной воде. – И клянусь, я отдал бы вам честь, капитан, когда б у меня не были заняты обе руки.
Только теперь Кармоди заметил, что человек держит в одной посеревшей на солнце руке бутылку, а в другой – пару наполненных льдом стаканов. Эти стаканы напоминали с виду большие стаканы из прессованного стекла, которые когда-то клали бесплатно в коробки с овсяными хлопьями, – сейчас они были практически бесценны, а в бутылке, кажется, находился самый настоящий «Олд Бушмиллс», одна пятая галлона ирландского виски, запрещенного во всем мире санкциями ООН. Золотистая жидкость соблазнительно поблескивала в знаменитой квадратной посудине.
– Я вижу, – сказал Кармоди, обуздав негодование: гость, явившийся знакомиться и притащивший в подарок бутлегерский ирландский виски со стаканами из прессованного стекла, достоин кредита доверия, каким бы длинным, серым и несогласованным он ни казался вначале. С другой стороны, необходимо соблюсти протокол и видимость. Кармоди сменил простой взгляд на грозный. – Но даже полные руки любезностей не дают человеку права освобождать от вахты матроса, который ему не подчиняется.
– Да, капитан, вы совершенно правы. – Стюбинс склонился снова, на
