подолок сахарный?
— На провокаторские запросы я не ответчик. Ну чего его лучше… Знай, баба, своё кривое веретено да пряди. У тебя ж семеро! Се-ме-ро-о по лавкам скачут! Вон с ними от души и ворочай до беспамятства! Где пошерстить там кого, где приголубить… Где пошить что, где постирать, где помыть…
— Единственно и свету, что дом — провальная яма эта! Я, Валер, с себя воз не спихиваю этот. Нет… А потом… Всё одно, ну раскинь мозгами… Все наши давнёхонько отпали от груди. От мальства. Большаки уже! Мишатка вон дажно маслится жениться, ёлки-коляски. Когда как не по нонешней поре и выбежать мне с тобой на равность?
— Не-е, девонька…
— Думаешь, как пронекал, так и кончен на том балок? Да на одно твое «не-е» я кладу два своих! В конце концов у нас равное правие!
— Хэх! Да ну с тобой вспотеешь до дыма!.. Ну где ты завидела то равное правие? Вот, в пример, наскоко я знаю, я мужик, а ты баба… Раз киваешь, иду дальше. Ну скажи на милость сама, каким макаром поставить нас на один полоз? Ты эвон со смехом полный надарила мне угол ребятишков…
— И то цена!
— А я, знаете-понимаете, тут Ноль Нолич Нолькин…
— Вот так фунт! Что ж, валенок ты худой, ветром их надуло с Кавказа?
— Ну-у… Ветер я сюда но путаю… Да пойди и дальшь такой глянец по части ребят, тебе и без того сколь почёта прибудет. А мне и пустого спасибочки за пазуху не положат. Но я не пообижусь. Даже не подумаю пустить обиду на душу, потому как всё путём. Каждому кулику — свою кочку. Такое монпансье и с трактором… Это тебе не фокус отбывать иль тазики пинать… Соображай же ты своей понималкой. В повтор захожу, трактор — сугубо мужская это линия. Мужска-а-я!
Хмыкнула я:
— Напрасно отсаживаешь…
Помолчала. Попросила с осторожностью:
— Держал бы язычок накороче… Лучше по-доброму ну чего не пойти в правление да не выхлопотать себе поручение? Возьмéшься учить, как работать на том тракторе. Как в холе держать. Не робь. Век не промучишься. Меня не тяжелей, что собаку натренировать…
Сполоснулся Валера мой до пояса.
Наладилась я вытирать со спины, что и раньше всякий раз делала, когда позывало подсластиться.
Видит такую мою заботу-ласку, говорит с усмешенькой:
— Не распускай, павушка, перья… Всё одно я твоему чоху не здравствую. Не суну свой единственный в наличности скворечник [8] в это рисковое ярмо.
— А как знаешь!
Хватила я его в досаде полотенцем по мослам. А обтирать не бросаю. Со злости до костей тру-терпужу.
— Только, — стращаю, — смотри. Доломаешься… Схлопочешь ещё от бабы шишку на горб. Вот сбегаю в правление к Петруне Золотых. Резоны твои отсталые кину ему в глаза. Попомни, пустоумник ты, ко́щее слово моё. Наведается он к те в загорбок. Покажет, как благое женино хотение в клещи брать!
Слушал мой да знай всё хорохорился. Всё скалился.
— Напугала! Не стало во мне и души! Да хоть к трём председателям иди…
— Ну и враг с тобой! Пойду!
Подмечаю, не в полной уверенности, надвое как-то заговорил:
— Ну и иди, иди… Что ещё?
— А то… Не красивит тебя бычиная упрямь. Ну как чёрт в ступе толкёт. Ничем его не усахарить… Не хошь своей волькой… В непременности вот пойду!
— Дорожка тебе мытым асфальтом!
Пошла раз.
Сдвига никакого.
Пошла два.
Копотуну моему на вид…
Ага, зачесал, где не чесалось…
Смерть до чего не хотел. А снял, а скинул-таки с себя пустую спесь. На попятки отступил.
В прицепщицы взял.
Как мой Валера ни мят крутыми долгими годами, всё одно не повыпустили годы из его рук силу. Не позасыпали пеплом жар в душе…
Только это в сев выедем красной зорькой за околицу, он тебе, ёлки-коляски, лабунится целоваться.
А я не будь простуха, проценты с такого дела стригу.
Заносит руку на плечо…
Я мигом эдак со смешком отшатнусь в бочок.
Глазами на руль:
— А дашь?
Кивает он:
— Дашь.
— Дашь на дашь пойдéть.
Поцелуемся…
В светлом довольстве отсаживается не на сам ли край тарелки-сиденья с дырочками, даваючи теперь на нём полный мне простор.
Теперь я веду наш «Универсал» до самого места.
Я при главном деле, и муженёк не без дела.
Покачивается под локотком у меня, на пташек вроде по сторонам поглядывает, горлопанистых петухов со всех трёх закраин знай в почтении слушает — у нас как раз сходятся воронежские, курские, белгородские земли, — а сам всё время сторожко держит в наблюдении мою ездку.
Как что не так я — сразу подсказки, советы…
С большой охоткой входит в бесконечные пояснения. Только кинь ему на наживу хоть малый какой вопросишко тракторный.
Свои пояснения наторелой трудила [9] прочно крепит поцелуями, отчего мне помилуй как ясно всё…
Приедешь в поле, власть снова меняется…
Сев.
Любо-дорого поглядеть, что за тракторист у меня Валера. Землюшку чует колёсами. Как голой ногой своей.
Работа у такого не плесневеет. Горит!
Бывало, обернётся. Я ему в отметку большой палец выставляю. А он вроде того и не в радости.
Остановит трактор, бежмя ко мне.
— Давай поруководи, — показывает на руль. — Передохни минутушку какую. А я на бойком на твоём местечке повоюю с мешками.
Неловкость заедала Валеру.
Всё не мог присмириться, как это — мужик сиди-прохлаждайся за рулём, а баба чувалы с семенником нянчи.
Подсяду я к рулю и только к вечеру уже, как ехать домой, вспомню, что менялись-то мы на минутку. В сев недосуг и носу утереть!
Ученица я выявилась не пустоколосая какая. Скоро взяла все «универсаловы» университеты.
Сдала всё комиссии ладком.
Время отсаживаться на свой трактор, а трактора нет как нет. Жди-пожди, Марьяна Михална. Да так не с год ли и работала с Валерой напару.
Я не выгораживала себе трактористова трона. Валера, жалеючи меня, сам в прицепщиках у меня бегал.
Наконец и мне дали «Универсал». Правда, старенький. Недели полторы Валера с ним возился.
— Ну, — говорит, — приготовьтесь, мамзель. Взавтре ваш самоличный выезд. К завтрему доведу. Друг за дружкой постреляем в поле. Как на майскую демонстрацию!
— А давай-но взавтре в обед не на стан — в загс прямо на тракторах!
— Ей-бо, — вздыхает, — ты у меня какая-то непонятная.
— А буду вся наружу, буду вся понятная… Тогда я уже не баба буду.
— Мда-а… Логика бабы — в отсутствии всякой логики.
— Ну, это как хошь считай… А загс что, отпихнем до лучших дней?
— Как так?.. Чем тебе
