Ознакомительная версия.
Валерий Хазин
Труба и другие лабиринты
Всем Хазиным: близким и далеким; тем, кто уехал, и тем, кто остался; тем, кто рядом, и до кого не дотянуться; и особенно – моему талантливому брату Александру – он сам знает почему.
Когда прогудела труба в городе Вольгинске[1]? Нетрудно сказать.[2]
Летом, на седьмой неделе, в то семилетие, что протекало между тремя миллениумами-плывунами, в которые по Волге мало кто верил, но погудели многие: где-то между тысячелетием крещения Руси, близняшным приливом двадцать первого века и тысячелетним юбилеем Казани.[3]
А точнее никто не скажет, ведь не было от трубы ни гула, ни грохота, и не слышали ничего ни первые лица города, и не дрогнули даже ни толстые животы, ни крутые задницы, ни выдающиеся члены самых важных собраний, клубов и диаспор[4]. Ибо была труба не видна никому из жителей Вольгинска, а нашел ее гидротехник по имени Муса[5] – там, где была сокрыта она, – в подвале дома номер девять по улице Завражной.
Звали же Мусу просто Мусой – звали все: и знакомые, и соседи, поскольку был он из волжских татар, или мишарь[6]. А по отчеству и фамилии никто не звал, и сам Муса улыбался, если спрашивали, и словно бы шутя отмахивался, когда настаивали, – потому, объясняя, что целиком имена мишарские непереносимы и на самый бойкий русский язык. И с Мусой не спорили долго, а, наоборот, делались веселее – особенно узнавая, что жену его зовут Миниса Сисятовна, а дальнюю, но богатую родственницу из Казани – Венера Мукадясовна[7]. И если, случалось, Муса выпивал водки с добрыми друзьями, и накрывало выпивавших теплой волной глубокого разговора, Муса начинал посмеиваться, говоря, что даже среди званых гостей не стоит русскому произносить мишарские имена так, как они должны звучать, – а то выходит, будто ругаются матерно или читают вслух «Спид-Инфо»[8].
Муса ли добрался до трубы в продуманном розыске, труба ли просто попалась ему на глаза – этого никто не скажет.
Но известно, что на седьмой неделе того лета случилось небывалое – такое, чего не мог припомнить ни Муса, ни кто-либо из соседей его за все семь лет проживания в доме номер девять на улице Завражной. То есть, горячую воду после обыкновенного городского ремонта не подали в срок. Вместо нее на всех девяти этажах краны принялись вдруг выхаркивать теплую темно-рыжую жидкость жуткого запаха. И не один вечер, а семь дней и ночей вытекала она, клокоча, сколько ни сливали ее на всех девяти этажах, – карминная по утрам, в полночь – бурая, как бы цвета спекшейся крови; и сколько ни звали слесарей – никто не пришел.
А на седьмой день, к вечеру, нашла дурнота и на самых тихих старух, и зашипели они и закашляли во дворе под шелестящими тополями.
«Нехороший излив, – зашептали они. – Ни горяч, ни холоден. День и ночь теплый. Не беда бы, если б был холоден или горяч. А как тепл, – значит, не только Волга, но и притоки все воссмердели…».[9]
И кто-то уже заспешил к Мусе уговаривать его взломать подвальные двери, чтобы самим добраться до труб, а некоторые стали подбивать соседей выступить всем домом и взять в осаду жилищную контору. Но до безобразия не дошло. Пошумев, разошлись. А наутро упругой, уверенной струей ударил из труб надежный, привычно дымчатый кипяток.
Однако что-то, видно, разладилось в единственном подъезде дома номер девять.
Никуда не девалась вонь, сочившаяся из-под гнутых, проржавленных, но запертых на три замка дверей подвала. По утрам ее слышали только внизу, выходя на улицу. А к вечеру она заполняла все темные углы и лестничные складки до самого верха, и нельзя было понять, откуда несет и чем.
Потом зароились вдруг – не по времени и не к месту – мошки, зеленые и глазастые, как жабы, и злые, как псы.
Через неделю на пятом, седьмом и девятом этажах покрылись струпными проплешинами полуперс, сибирский голубой и два беспородных кота.
А еще через три дня сразу нескольких жильцов свалила в постель мигрень, а четверо почти потеряли дар речи – кто от колкого кашля, кто от затяжных приступов удушья…
И когда уже устали ждать и бояться новых напастей – пронеслась над Вольгинском такая гроза с градом, что ее показали даже столичные телеканалы – и все кончилось внезапно, как будто смыло и продуло всё вокруг и внутри дома номер девять по улице Завражной.[10]
Но многие отчаялись и пошли к Мусе, человеку уважаемому и технически грамотному, и стали просить его спуститься в подвал. Что-то там не так, в подвале, говорили пришедшие Мусе, и пусть беды оставили дом, и пусть газ и водопровод с канализацией работают бесперебойно, что-то все равно не так в подвале, и не навалилось бы на нас болезни посерьезней, как случилось в городе Ухта, – не той, что на карельских озерах, а той, что в земле зырян за Тиманским Кряжем[11], и мы устали бояться, говорили они, ведь, сколько ни приходили электрики после грозы, так ничего и не смогли, и лестница который день во тьме кромешной, с первого этажа по девятый, а с жилконторы какой спрос – закончили ремонт горячего водоснабжения, и теперь – кто в отпусках, кто в запое, а дальше слесарей и вовсе не сыскать – пойдет подготовка к пуску тепла, а после, глядишь – и зима на носу…
Так говорили пришедшие Мусе[12], а он только хмурился. И отправил всех по домам, пообещав подумать.
А вскоре, наверное, раздобыл где-то ключи, потому что никто не видел, как он спустился в подвал, и никто не знает, сколько пробыл там. В тот вечер прислали в дом бригаду лучших электриков Вольгинска: все волновались по-соседски – поглядывая, как плавают в гулкой темноте огни их фонариков, вслушиваясь в негромкий мастеровитый матерок. И когда вспыхнули, наконец, в лестничных пролетах новые лампы, кое-кто из жильцов загулял на радостях, а кто и попросту забыл про Мусу.
Он же, ближе к ночи, вернувшись из подвала к себе, долго мылся в ванной, а потом, не сказав никому ни слова, поднялся на седьмой этаж к приятелю, соседу Застрахову.
Застрахов был не коренной житель Вольгинска, но все-таки волжанин: переехал из Саратова еще во времена Империи, надеясь получить место на гордо возводимой городом атомной станции, поскольку считался классным специалистом по газо– и теплоснабжению. Но строительство станции остановили экологи[13], Империя распалась, работы не стало, возврата не было – и Застрахов осел в Вольгинске, осунулся, и теперь преподавал за гроши в строительном институте, давал частные уроки физики и химии да подрабатывал дворником на придворовой территории собственного дома номер девять.
Застрахова звали всяко: кто – Бориской, кто – Славиком, потому что полное имя его – Борислав Вячеславович[14] – никто не мог выговорить сразу даже на спор. Жена же его, Лидия, которую он взял в юности и привез с собой из страны с головокружительным названием Монтенегро, или Черногория, звала его, всегда улыбаясь и как бы лаская каждый слог своим мягким языком, – Славоня. Темноокая Лидия и встретила Мусу на пороге в тот вечер.
Муса попросил ее вызвать мужа, спешно вывел того за дверь, так что Лидия не успела и слова молвить Застрахову, а лишь увидела проблеск его лысины: там, в тени, за углом, Муса переговорил с ним о чем-то в торопливом перекуре, после чего Застрахов вернулся, натянул шерстяные носки и сапоги, надел телогрейку, захватил сумку с инструментами, – и оба направились вниз.
Лидии показалось, что она ждала мужа всю ночь, а на самом деле они вернулись через час и молча прошли в кухню. Застрахов достал бутылку, стаканы, хлеб. Разлили и выпили: Муса – задумчиво, Застрахов – жадно.
За стеной, в темноте спальни, мерцали бессонные глаза Лидии, но слышать мужской шепот мешало ей собственное дыхание.
«Если так, – сказал Муса, – надо идти на девятый этаж».
«Зачем?» – спросил Застрахов.
«К Шафирову», – отвечал Муса.
«К еврею?» – удивился Застрахов.
Муса помолчал. Глухо подвинул табурет. Потом проговорил еще что-то, будто жуя и глотая.
«Да, – сказал он, – К еврею. На то есть семь причин. Во-первых, – сказал он, – какая разница?»
«Во-вторых, – сказал Муса, – никто не любит евреев, но для дела придется потерпеть».
«В-третьих, – сказал Муса, – был Шафиров[15] советником мэров и губернаторов, и знает судей, а его уважают и первые лица города, и выдающиеся члены самых важных собраний, клубов и диаспор».
«Четвертая причина, – сказал Муса. – У нас у обоих, гляди, уж и руки дрожат, и сердце скачет, и мозги всмятку. И, значит, не обойтись нам с тобой без головы Шафирова, если хотим понять, что к чему.
В таких делах, сосед, если пахнет большими деньгами, особенно у нас, в России, без еврея обойтись, конечно, можно, но лучше не пробовать. И это – пятая причина.
Дальше. И ты знаешь, и я знаю – честен Шафиров до изуверства: уж каким начальникам служил, в каких кабинетах сидел, какие бюджеты разворачивал, а всех богатств и нажил – квартиру улучшенной планировки в панельном доме на Завражной. Сам ездит на старенькой «Волге», да еще дочь вышлет изредка что-нибудь от израильских щедрот… Значит, если и правда дойдет дело до денег, не найти нам лучшего казначея, чем сосед наш, Шафиров. Это – причина номер шесть.
Ознакомительная версия.
