В Большом Городе, в крохотной каморке бабули и деды ей нравилось даже ложиться спать! Ей стелили на диване именно то, вкусно пахнущее бельё из гардероба. Потом деда брал журнал «Огонёк» и приделывал его бельевой прищепкой к проводу от люстры, чтоб свет лампы не падал Аделаиде в глаза. Ровно в половине комнаты с диваном наступала ночь, ну не совсем, конечно, но ночь. А на люстре висел и улыбался маленький пластмассовый Буратино с азбукой. Ровно в девять деда осторожно и торжественно брал в руки свою гордость – переносную «Спидолу» и начинал «ловить сказку». У «Спидолы» ручка была очень тонкая, из пластмассовой ленточки и ни за что бы не выдержала веса чуда техники – переносного лампового радиоприёмника. Поэтому деда брал его исключительно за блестящие бока и неимоверно нежно переставлял только на небольшие расстояния. «Спидола» шипела, трещала, отчаянно хрюкала, деда упорно крутил ручку, но вдруг, словно из уважения к нему, сквозь помехи и шумы прорывался ласковый, бархатный голос:
Здравствуй, мой маленький друг! Я сегодня расскажу тебе сказку…
Аделаида замирала.
И останавливалось время!
Она верила, что она действительно «маленький друг» загадочного голоса в «Спидоле»! Что он так соскучился по ней, так ждал, когда, наконец, наступит вечер, чтоб снова встретиться с Аделаидой. Чтоб рассказать ей, и только ей сказку своим тёплым, как сладкое молочко, голосом. Так проникновенно и просто не умел рассказывать больше никто на свете! Если потрогать этот голос… он, наверное, похож на бабулину чёрную юбку… как это называется? Ах, да… бархат… чёрный бархат…
Аделаида, не дослушав сказку, медленно засыпала. Вот таким оно и было, счастье, – с запахом лаванды и с тихим голосом из «Спидолы», с мягкой, перекатывающейся как речная вода по камушкам, буквой «р».
Утром Аделаиду никто не будил. Деда, зимой красиво укладывая вокруг шеи шикарный белый шарф, который назывался «кашнэ», а летом надев белоснежную рубашку, уходил на работу, а бабуля, пока ждала, что Аделаида проснётся, штопала или вязала. Мама и папа даже в воскресенье считали, что сон Аделаиде вреден. Они её, конечно, не расталкивали и воду холодную не лили, но мама начинала громыхать посудой и разговаривать с папой, как если бы он был в той самой Воркуте, до которой старались докричаться люди в Сочи с «переговорной». Если Аделаида немного капризничала, мама вообще не понимала, что она такого сделала:
Ну ты хамка! Мало того, что ты спишь, а я с утра уже тружусь, так я ещё и разговаривать не должна?! Ну ты наглая, Аделаида!
Деда и бабуля могли иной раз тоже разбудить. Причём когда было ещё совсем темно:
– Просыпайся, лодырь! – Щекотала бабуля Аделаиду за пятки. – Просыпайся! В баню с нами хочешь? Или дома одна останешься?
– Что значит «останешься»?! Конечно, хочет! Ещё как хочет!
Аделаида подскакивала так, что даже добротная немецкая кровать каждый раз стонала и обещала развалиться. Бежала умываться на кухню. Кран был в доме только один – на кухне, поэтому, к нему выстраивалась очередь из трёх человек. Кухня – застеклённый балкон. На ней очень и очень холодно. Зато так славно пахнет розовое земляничное мыло и целует лицо чудесное махровое полотенце.
Баня! Это много бань вместе. Таких бань нет нигде в мире! Они почему-то называются «серными», хотя были совсем не серыми, а выложены какой-то диковиной разноцветной мозаикой. Особенно много голубой, синей и белой. В этих банях внутри, где краны, можно сколько хочешь стоять под душем, можно залезть в бассейн, можно просто сидеть и разговаривать. Тут все женщины моются, моют своих детей, сидят, разговаривают, расчёсывают длинные мокрые волосы. А потом приходит бабуля, достаёт из сумки страшно колючую «кисю» и начинает, не намыливая, катать на Аделаиде шарики. «Кися» – это такая вязаная перчатка, которую надевают на руку. Она сделана из домашних жёстких ниток. Из «киси» торчат шерстинки, похожие на рыжую солому, она противная и страшная… Аделаида визжит, изворачивается, но только для приличия, потому, что всё-таки больше щекотно, чем больно, и катушки грязи рассматривать очень интересно. Серые такие, противные… Потом они долго моются, поливают друг друга водой. Бабуля расчёсывает Аделаиду, стрижёт ей ногти на руках и ногах. Потом они довольные и счастливые идут в раздевалку. Вот интересно – почему это называется «раздевалка», а не «одевалка»? Там же и раздеваются и одеваются?
После купания деда всегда ждёт их в машине, потому, что ему нельзя долго париться в бане, потому, что он болеет. Сердцем, что ли. Они снова едут домой! Мимо Дома правительства, мимо высоких сосен и знакомых входов в парк. Дома обед за круглым столом и маленькие весёлости.
А вечером шли гулять все втроём. Это тоже целое событие. Можно спуститься в Александровский сад и побродить, шурша рыжими платановыми листьями, по его старым, широким аллеям. Можно просто шагать по центральному проспекту, каждый раз останавливаясь около аэрокасс, где с потолка висят два разрезанных без крыши самолётика с сиденьями в два ряда, и тут же недалеко в продуктовом магазине прямо по стеклу витрины течёт вода и обмокряет шпинат. Вода тонкой занавеской правда похожа на театральную, только та красная, а вода прозрачная, а шпинат лежит внизу, как бы на подоконнике изнутри, его там так много! А если вообще дойти до площади Ленина и перейти на другую сторону, то сразу увидишь огромный магазин «Детский мир» с бегемотом, жирафом и страусом. Им почти настоящий Айболит то ставит, то достаёт огромный фанерный градусник. И там на градуснике красная линия и цифра «37». И улицы залиты почему-то оранжевым светом. И бабуля встречает своих знакомых. Они старее, чем она! На женщинах туфли с тонкими каблуками и чёрные пальто. Плечи вместо воротника покрыты вовсе не рыжей, а чёрной лисой, с болтающимися на ходу лапками, стеклянными безмозглыми глазами и пушистым хвостом. Эта дохлая лиса, оказывается, ужасно дорогая и называется «чернобурка». От её подруг иногда пахнет нафталином, но и этот запах Аделаиде нравится. От бабули тоже иногда пахнет нафталином. Значит, это очень приятный запах. Мужчины в длинных тёмных «макинтошах». Бабуля говорит, что так называется эта одежда с разрезом под спиной. Они в шляпах. Они когда здороваются, как бы приподнимают эту шляпу около глаза. Они стоят, разговаривают с бабулей и дедулей. Аделаида крутит головой по сторонам, рассматривая витрины и прохожих. Кто-то спрашивает:
– Дочка?
Бабуля весело улыбается:
– Нет! Внучка!
Аделаида сердится и топает ногой:
– Я тебе говорила – отвечай: «Дочка!»
Знакомые хохочут:
– Не сердись! Смотри, какая у тебя молодая бабушка!
Потом они медленно идут домой. Надо пройти через подземный переход, где один и тот же старичок продаёт малюсенькие букетики фиалок. Бабуля говорит, что настоящее название цветов «цикламены» но фиалки звучит роднее. Дед покупает себе в киоске подземного перехода «Большой Вечерний Город», а Аделаиде покупает в гастрономе на углу пирожное «корзиночку». Она не очень любит «корзиночку», она любит «трубочку» с заварным кремом, но честно лижет цветочек в корзиночке. Они втроём поднимаются по довольно крутому подъёму вверх, снова мимо Дома Правительства, мимо большого гаража под землёй, который видно в зеленоватые маленькие окна из твёрдого стекла прямо в тротуаре, вверх на улицу, которую Аделаида так и не может понять, как называется. Когда бабуля берёт такси, она говорит то «Судебная», то «Атарбекова». Может, у неё два названия?
Зимой ещё интересней! От оранжевого света снег тоже становится оранжевым. Он лежит недолго, всего несколько дней. Поэтому надо постоянно выскакивать на улицу за чугунные ворота под разными предлогами: то воробьям мякиша покрошить, то… ну… то снега побольше в ладони набрать и засыпать его в раковину на кухне. После того, как ей вырвали гланды, она хоть не похудела, как обещали, ни на сто граммов, но болеть действительно почти перестала. Поэтому снег можно было хватать голыми руками. Дворник-курд запирает зимой ворота на засов гораздо раньше, чем обычно. Поэтому надо вовремя «взять» в булочной хлеб и сушки, или бублики с маком на завтрак, и проходя мимо огромной липы, выросшей прямо на тротуаре, не забыть посмотреть вверх. Только там, на самом освещённом участке улицы видно, как из серого неба выпадают, летят и кружатся в воздухе оранжевые, сверкающие снежинки.
Аделаида, – дед лежит на диване и сажает её себе на живот, – летом снова поедем вместе на море и на этот раз я научу тебя плавать. Хочешь?
Она недоверчиво громко сопит. Счастье не может повториться дважды!
А пока у меня для тебя другой сюрприз, – дед делает вид, что не видит как загораются её глаза:
– Как ты думаешь, какой?
Она ничего не думает, она ёрзает по дедовскому животу всеми своими килограммами. Дед крякает и не выдерживает:
– Завтра поедем в цирк! Я достал билеты на гастроли московской труппы! Представление называется «Ёлка в цирке»! Но, может, ты не хочешь? – он вдруг становится серьёзным и внимательно всматривается в её лицо. – Тогда можно, конечно, остаться дома!
