Ознакомительная версия.
Толечка успокоился и развеселился. Малыш потянулся к пирожку.
– Ням-ням, – сказал Толечка пирогу. Пирог аж прослезился начинкой. И, благодарно помахивая поджаристым бочком, растворился.
В темноте послышался негромкий рокот.
– Что это? – удивился Сгущёнкин.
– Кексы, – раздалось из дальнего угла.
Сгущёнкин вздрогнул и повернулся на звук голоса.
Он не видел, как Шалтай, который посмотрел в угол первым, побледнел. В углу над полом парил бледный, подёрнутый первыми признаками разложения, толстяк. На голове у него красовалась поварская шапка, а на животе – грязный фартук.
Шалтай дико взвизгнул и подскочил:
– Бежим! Хватай ребёнка и сматываемся.
– Не спешите, – мягко попросил призрак и вплыл в стену. – Мне просто одиноко, вот я и решил, что раз Вы не испугались пирога с черникой, то и меня не испугаетесь.
– Что это за место? – удивлённо спросил Сгущёнкин, которого призрак не напугал.
– О-о… – из стены высунулась синюшная голова. – Здесь дом погибших продуктов. Они все приходят сюда. Бедняжки. Они не дают мне скучать.
– А ты-то кто?
– Что-то вроде кондитерского короля. Понимаете ли, – повар приблизился к Сгущёнкину и застенчиво отвёл глаза, – мне грустно здесь одному. Я привык быть в окружении продуктов. Вот и стал я звать пироги да кексы, конфеты. Они и набежали. Кексы я в дырявой кастрюле поселил. Они ночами скачут, шумят, крыс пугают. Всё не один.
– И то правда, – Сгущёнкин улыбнулся кексам, которые с любопытством выглядывали из-под крышки. Шалтай понял, что опасность миновала, устало вздохнул и отвалился спать.
Раннее утро застало Сгущёнкина и повара-Синяка за интеллектуальной беседой. Они обсуждали значимость фигуры коня в шахматах.
Толечка сладко спал, а Лиза вовсю играла с озорными кексами, как с мышками. Она накрывала их лапками. Они с хлопком лопались, и клубились над лапками кошки, деловито хихикая.
– Останьтесь еще на одну ночь, – сказал Синяк устало. – Всё равно сегодня не доберётесь. Целый день убьёте, и всё без толку. А так, что у нас, что у вас хоть ещё на одну ночь жизнь наладится. Сгущёнкин удивленно улыбнулся:
– Что ты, друг, пять-шесть часов и мы на месте.
Синяк грустно вздохнул.
– Тише, ребята, рассвет, – мягко заметил он разыгравшимся кексам. Они понуро заохали, захрюкали, и стали медленно растворяться.
Первые лучи прошли сквозь Повара.
Из угла высунулся объедок пирога и, всхлипнув на прощание, помахал Сгущёнкину хрустящей корочкой.
Повар растворился в дневном свете.
Угли тлели в костровище, Шалтай похрапывал на раскладушке, а Лизонька удивлённо трогала лапкой дырявую кастрюлю. Ей не верилось, что кексы просто взяли и испарились.
– Вот глупость, – добродушно улыбнулся Сгущёнкин. – Ишь ты, целый день! Я тебе точно говорю, пять-шесть часов – и дома.
Глава 24 Под колпаком ночи
Колпак ночи накрыл землю, и звёзды понатыкались в небо. А Шалтай-Болтаевская шестёрка мотылялась по кочкам грунтовой дороги.
Шалтай одной рукой держал руль, другой развернутую на весь салон карту. Его глаза метались от дорожной карты к укрытой тьмой дороге и обратно. Сгущёнкин позеленел и молчал. Всё звуковое пространство салона заполнял плач Анатолия Вольдемаровича.
– Сейчас причалим, – уже четвёртый час твердил закатавшийся водитель.
Четыре часа как стемнело. Четыре часа, как свернули на грунтовую дорогу, путались в пересечениях грунтовок. Четыре часа, как безуспешно искали станицу Ново-Мышастовскую.
Шестёрка накренилась, испустила пронзительный писк и встала.
– М-р-р-р, – встрепенулась Лизавета.
– Ик, – подскочил Сгущёнкин.
– Причалили, – объявил Шалтай без особого воодушевления.
– И что дальше? – слабым голосом спросил Сгущёнкин и сам себе обречённо ответил. – А дальше только звёзды.
Водитель ещё десять минут пытался завести свою колымагу.
– Двигатель закипел. Раньше утра не тронемся, – вздохнул Шалтай. – Ставим палатку, – скомандовал он.
– На обочине? – удивился Сгущёнкин.
– Ну не кидать же Дусю одну! – и Шалтай любовно погладил руль.
На крышу машины водрузили мощный напольный фонарь и принялись за работу.
Старая походная советская палатка напоминала вымотанному Сгущёнкину кубик Рубика: собираться она отказывалась категорически.
– Беда, беда, – приговаривал Шалтай.
Он то и дело бросал весь груз тяжёлой советской палатки на нежные плечи Сгущёнкина, отбегал, смотрел издали, суетливо нарезал вокруг палатки круги, размахивая ручищами и сопровождая это действо многозначительными восклицаниями типа:
– Нет-нет! О-го-гось! Ага-ага! Бу! О! Ах! Т-т-т-т… П-ф-ф…
Сгущёнкин чувствовал себя обманутым варварами, хитростью заманенным подсобить в переносе тяжёлого чана с зельем, и оказавшегося под ним в самой середине. А варвары вдруг разбежались, и он, бедненький, придавлен непосильным грузом. Последним, на чём Вольдемар Сгущёнкин держался, было непомерное тщеславие: чтобы Он, сам Вольдемар Сгущёнкин, признал, что Ему тяжело держать какуюто (ХА!) палатку?! Не-е-ет…
И он пыхтел и гнулся, как осиновая ветвь, мня себя Атлантом. Наконец, палатка встала. Сгущёнкин засунул в неё задремавшего Толика и чемодан – тумбу было решено оставить в Дусе.
Лиза же приглашения дожидаться не стала и свернулась калачиком в углу.
Вольдемар и Шалтай укрылись одеялком и задремали. Ровно через час начал хныкать Толик.
Ночь обещавшая быть для Сгущенкина бессонной, таковой для него и стала: Толик капризничал, а успокоился лишь под утро, когда Лиза соизволила прилечь рядом с ним и, обняв лапой, вылизать ему ушки и носик. Малыш поначалу морщился, потом сладко зевнул и уснул. Сгущёнкин с облегчением вздохнул, потёр опухшие глаза, подвалился Шалтаю под бочок и прибалдел. Однако балдеть ему пришлось недолго – с первыми лучами рассвета, как по будильнику, вскочил Шалтай.
– Дорога не ждёт! – звонко заявил он.
На этой торжественной ноте Сгущёнкин провалился в сон.
… – Ты прямо-таки вурдалак, ночью бодрствуешь, засыпаешь на рассвете, – втолковывал Сгущёнкину Шалтай.
Шёл второй час дня. Шестёрка катилась во вполне определённом направлении. Сгущёнкин спал. Шалтай разобрался с курсом и «намагнитил компас» на верный маршрут.
Ново-Мышастовская оказалась приятной деревушкой, отдалённо напоминающей лабиринт. Были в ней широкие улицы, были тонкие, как мышиные норки улочки-лазейки. Шалтай исколесил их все и с очередного разворота на полных парах затормозил у синих ворот, бибикнул. Через пару минут на пороге появилась молодая женщина в футболке и шортах.
– Прибыли? – заулыбалась она, родственница Шалтая, а заодно – скрипачка и мать семерых детей. Она по первой неуверенной просьбе Шалтая согласилась приютить путников. Звали её Ирина.
Дом её наполняла музыка: каждый из детей играл на определённом музыкальном инструменте. Играли по очереди, разучивали задание для ненавистной музыкальной школы. Двери дома Ирины открылись Вольдемару, а ему показалось, что перед ним распахнулись врата в рай: в коридоре порхали златокрылые ангелочки, а из комнаты доносились звуки флейты и детский смех.
Толик, которому порядком надоел неподвижный образ жизни, с самого утра извивался, как змеёныш, и теперь не прекращал попыток выбраться из папиных рук.
– Сколько Вашему? – поинтересовалась Ирина.
– Скоро год, – севшим от волнения голосом прохрипел Сгущёнкин.
– А моей дочурке – полтора. Может их познакомим? – предложила Ирина.
Сгущёнкину показалось, что они с Ириной давно знакомы. Она провела гостя мимо детской. Там девочка лет семи играла на скрипочке. Рядом возились со своими музыкальными инструментами ещё трое. В спальне у двухместной кровати стояла кроватка с малышкой, такой же златокудрой, как и остальные дети.
– Вероника, – представила малышку мама. Сгущёнкин опустил сына рядом с юной красавицей. Толик, увидев Веронику, замер и покрылся румянцем застенчивости.
Над детьми нависли родители. Точно так же покраснев, смотрел на Ирину Сгущёнкин старший.
Вольдемар запоздало обратил внимание на то, что кровать рядом с люлькой двухместная, супружеская и с унынием спросил:
– Муж на работе?
– Не знаю, – пожала плечами Ирина. – Он уже месяц как мне не муж. Она перехватила печальный взгляд Сгущёнкина. – А кровать я выбросить собираюсь.
В дверном проёме заворковала Лиза; обернув хвостиком лапки, она наблюдала за Вльдемаром и Ириной и жмурилась от удовольствия и наполнивших комнату флюидов.
Глава 25 Ремонт и другие приключения
Сгущёнкины и Шалтай уже два дня жили у учительницы музыки Ирины. Вольдемар влюбился, и это было бессмысленно отрицать. Его неукоснительно тянуло на подвиги. И все эти два дня он искал поприще для применения своих способностей. Он хотел сделать нечто великое, монументальное, а что именно – пока и сам не знал.
Ознакомительная версия.
