– Тебя за сколько обкромсали?
– За так!
– «Так» это что?
– «Так» – справка из ЖЭКа.
– И кому она выдается?
– Тем, у кого в течение месяца не было горячей воды.
– У меня нет, и когда была, не помню.
– А стричься тебе давно пора, сходи в свой ЖЭК. Дадут справку, прикрепят к парикмахерской, а там и голову, и шею помоют и постригут за «так».
Разговор этот недели две назад состоялся, звоню – и всё без толку. Может, у него денег нет, а то еще хуже – потерял сотовый?
Объявился месяца через полтора лысый и тихий.
– Как у тебя со справкой, лады?
– Да, справка есть.
– А голову мыли?
– И голову мыли, и в жопу кололи.
– А туда зачем?
– Спрашивали, кто надоумил.
– А ты?
– А я тебя не выдал.
– Почему?
– Потому, что воды горячей так и нет.
Был у нас на проспекте ресторан. Не ресторан даже, скорее кафе испанской кухни, «Чико» назывался. Как-то пригласил отобедать девушку. На углу старушки овощами торговали. И так мне пучок лука приглянулся, не выдержал, купил. Зашли, уселись за столик. Не успели словом обмолвиться, официантка подскочила.
– Со своим товаром не обслуживаем.
– Это не товар.
– А что?
– Букет для дамы, будьте добры вазу под него.
– Вот еще, она луком пропахнет.
– Вы наталкиваете на мысль съесть букет.
– Не положено не наше есть.
– А что делать? Завянет.
– Пусть вянет.
Букет все-таки съели, под танго лук хорошо идет. Через несколько дней оказался в «Чико» с другом. Подходит эта же официантка, мило улыбаясь.
– Вы чему улыбаетесь?
– Как чему? Нам положено.
– А мне улыбаться не хочется. Вы меня помните?
– Помню. Вы в прошлый раз с девушкой были, симпатичной такой.
– Бросила она меня по вашей милости.
Познакомился с женщиной, симпатичная, в варежках. Разве увидишь, какие мозоли под ними, от рояля или от лопаты. Да что говорить, когда вляпался. Катал на санках в парке, чаем из термоса поил с лимоном. Она хохотала, зубами белыми слепила. Зима, темнеет рано, ладом разглядеть не успел, сдружились, сблизились, одним словом. Лежим довольные под одеялом, минут пять так лежим, я могу вообще не разговаривать, ее на откровенность потянуло:
– Копали бронзовый век, нашли в одном из курганов женский скелет, ты слышишь или своей головой занят?
Мне дремалось, на кухне капал кран, за окном собаки лаяли, за стеной соседи мебель двигали.
– Весь во внимании, нашли и что?
– Мне сразу показалось, он кого-то напоминает, кости, череп, зубы до боли знакомы.
– Ты права, скелеты на одно лицо.
– Не хочешь слушать, так и скажи, а я радовалась, дура, что человек появился близкий.
– Кто близкий, тот скелет?
– Ты.
– Это что, намек?
– Какой намек, я места себе найти не могла. Голова кругом, трясет всю.
– Ты о каком месте?
– Слушай, не перебивай. Главное совсем рядом. На вечернем костре парень, один из наших, смотрел, смотрел на меня, побледнел и выдал: «Ты, вернее она – вылитая ты». Тут и дошло, что это действительно я, вернее, там кости мои.
– А парень как мог с костями твоими познакомиться?
– Мы не дети, у нас роман был с ним, да ты ревнуешь?
– Теперь и не знаю, какую из вас ревновать?
– Тебе шуточки, а я в обморок упала. Прихожу в себя от нашатыря, ощупываюсь – вроде кости на месте.
– Ты чьи кости щупала?
– Свои, естественно. Потом фонарик взяла, пошла на раскоп – взглянуть на ту себя… Представляешь, а там пусто.
– Может, коллеги для науки изъяли или собаки, они кости любят глодать?
– Спрашивала – не брали, и собаками не пахло.
Дремать охота пропала, думать я не мастак, оно и так
понятно, что влип, вспомнить бы, чего в таких случаях вспоминают, и бежать куда глаза глядят.
– И чем вся эта история закончилась?
– Коситься стали, парень бросил, если бы не ты, я бы с ума сошла. А ты нежный, теплый такой. Спасибо тебе, милый, за всё.
С этого момента в меня мысли полезли. Она какая-то вся подозрительно мягкая, вроде как без костей. Решился проверить, потянулся трогать. А она как взорвется:
– Не щупай, ты такой же.
– Да ладно, всё нормально, дыши глубже, всякое бывает.
– Было, уходи, ты ничего не понял.
Ушел, а потрогать до сих пор хочется. Баба без костей – это же мечта любого мужика. Упустил я мечту из рук, из-под самого носа ушла. С тех пор и маюсь. Кости мне у баб мешают, подавиться боюсь.
В сентябре дождей много. Особенно до рассвета. Люди от них по квартирам прячутся, под козырьками подъездов, в самолетах, в поездах, в машинах. Дожди не остановить, слава Богу, до этого не додумались. Они стучат по крышам, по окнам бьют, сочувствуют листьям, асфальт серебрят. Целого в природе нет – она из половин устроена. До любви люди не совсем люди и дождь из полукапель. Жизнь штука редкая, малоприметная. Полужизней на земле полно. От дождей сентября сухого места не найти. От полукапель куда прятаться? Они в душу лезут, от них сердца за горизонт заходят. А как сердца лишишься, так и остальное ни к чему.
У полулюдей всё есть: и пара глаз, и пара рук, и полу-жизни длиннота. У полукапель выбора нет. Они рождены
падать. Падение не порок. Мгновения полета – праздник. А если на окно, праздник вдвойне.
Пока сердца блуждали за горизонтом, одна из полу-капель попала на окно. Это не так больно, как о землю. Даже сладко видеть и страх свой, и восторг. Полулюдей вынуждают быть порядочными, заставляют отказываться от себя. Отказ – измена. Дождь от своих полукапель измен не требует, он доверяет им быть собой до самого конца. Там, на окне, полукапли встречают свои половины. Время капель короче мгновения. Они опережают в скорости даже свет, бегут от счастья разбиваться о землю.
Ее закрывали от меня. Не выпускали после семи. Балкон спасал. Она поливала цветы, я прятался в радуге дождя. Разговаривали по вертикали, а нас все предавали и предавали… Вылетала из подъезда ее мать, стыдила на все лады:
– Ну, кем ты будешь, кем?
– Мама, доставлять людям радость – профессия.
Мои письма из армии оставались без ответа. Вновь встретились двадцать лет спустя. Сидели на кухне, пили чай и говорили, впервые говорили горизонтально.
Перепугав нас до смерти, нарисовалась матушка, понизила в росте, лишила голоса и выдала:
– Вы взрослые, а всё сидите и сидите. Вам лежать давно пора.
– Мама, как можно?
– Всё уже можно, давайте пить шампанское.
Мы пили, а оно смеялось. Перед уходом мамаша добила окончательно:
– А ты завтра с вещичками приходи.
Шел, во мне шампанское шепталось о счастье. Столкнулся с приятелем, тот подозрительно оглядел меня и подытожил:
– У тебя очки заплеваны.
– Дурак, это брызги шампанского.
Я девушка скромная, велосипед и всё. Он в отместку в неудобное положение ставит. Фонарю по берегу карьера, раздумываю, как раздеться, чтобы без разглядов. Окунуться и опять в седло: сидя сподручнее на мир взирать, ему, я думаю, тоже.
Смотрю и глазам не верю: без педалей и руля русалка из воды прямо на меня прет. Груди унять не может, рвутся на волю, солнцу радуются. Она и так, и эдак, и плечиками, и животом, а им хоть бы хны. Трусики на ней зеленые, полупрозрачные, хвост под водой скрывается. Я и про-моргаться не успела, как она огорошила:
– Только не говори, что сигарет нет, по глазам вижу – куришь.
Сигареты, конечно, есть, они после велосипеда вторая слабость. Протягиваю пачку, зажигалку сую. Она их все до фильтра вымочила, что не помешало прикурить и колечками дыма побаловаться.
– Представляешь, подруга, затащил на пруд! Я ему говорю, только не сюда, тут топиться тянет. А ему до лампочки. Лифчик, гад, отнял, знает, с грудями без него не справиться, и пользуется, обормот.
Что тут ответить, велосипед лежит, я стою, помощи ждать не от кого. Кричать не умею, скромная, вся из шепота шин скроена.
Гляжу, батюшки мои, он нарисовался, с улыбкой на полпруда и с лифчиком в руке.
– На, втискивай, лохудра, не то люди с пляжа разбегаться начнут.
– Сам вталкивай, раз такой умный, я уморилась от них, мне бы на бережку поваляться.
Как они с грудями управились, не знаю и знать не хочу. Застеснялась и умотала подальше. Спасибо двухколесному, не подвел. И педали что надо, и руль на месте. Мне бы такие груди, я бы и курить бросила, и с велосипеда слезла. Тоже мне русалка, а ноги кривые. Я девушка скромная, велосипед и всё!
Однажды поинтересовался у преподавателя:
– Отчего мысли с маслом созвучны?
– Всё просто. Мысли на масле – живопись. А есть ли мысли у масла – это философия.
Ни живописца, ни философа из меня не получилось. Масло есть стыдно почему?
Он, уходя, не хлопал дверью. Он уносил ее с собой. Он строил дом без стен, без потолка. Он строил его из дверей. Когда дом был готов, двери хлопали ему.
