Но с пером и бумагой можно и по-другому повернуть дело. Вот идет Афанасий по мосту через канал Грибоедова, и тут ему встреча. Жена его, например, – бывшая, но которая все-таки помнит, или друг, или любимый начальник. И судьба поворачивается, как колесо, обратно. И вот борода Афанасия причесана и подстрижена, и сидит он за столом в доме, с женой и друзьями, ест, пьет «Каберне» со «Столичной» – возлюбленный за годы странствий коктейль. Ест, пьет и вдруг видит на стене картину Репина, на которой он когда-то был изображен в виде бурлака или нищего на обочине, и задумывается…
А можно и так. В запасниках музея хранится картина Репина, на которой Афанасий изображен в виде восьмого бурлака в ватаге или нищего в девятом ряду на паперти. И вот в ночь полнолуния, в эту ночь роковую, там собираются работники музея – сторожа, вахтеры, сантехники. Они пьют молдавское «Каберне» смешивая его со «Столичной», и один сторож, поднимая руку для тоста, теряет равновесие и плещет этой смесью на нарисованного Афанасия. Тот оживает и сходит с картины…
А если с этого сюжета да повернуть на первый? И сидит Афанасий за столом, тут рядом вновь обретенная жена, теща, дети малые. Он сидит, ест, пьет и вдруг видит на стене картину Репина – репродукцию, разумеется, картины, – с которой когда-то сошел. Он задумывается, потом, дождавшись, когда взрослые выйдут, лохматит пятерней бороду и со спокойным взглядом входит в картину, занимая в ней свое место то ли второго бурлака, то ли восьмого в ватаге. И несытый кредитор, вдруг появляясь из ниоткуда, напрасно шарит взглядом по комнате. В ней нет никого – в смысле, кого ему нужно. Только дети малые плачут: «Папа! Папа!» Но папа их уже не слышит.
Носиков вернулся к бумаге и уверенной рукой начал писать слова в строчку. В конце концов – Носиков понимал – здесь тот случай, когда не сюжет важен, а только слова те самые – он не смог бы объяснить, почему: «борода», «Каберне», «Столичная», «картина», «бурлак». И не важно, какой линией действия, какими глаголами и частями речи они будут соединены. Они появлялись из темноты – проявлялись – словно на фотоснимке в ванночке под красным светом – «бурлак», «борода», «картина», «Столичная», «бурлак», «Каберне» – среди пустот текста, которые предстояло заполнить, сохранив (это казалось важным) соразмерность объемов, уложить в чередование вдохов и выдохов.
Закончив дело, Носиков перечитал, удовлетворенный, то, что получилось, и пошел на кухню жарить себе яичницу. Из четырех яиц с колбасой и помидорами.
P.S. Сны эти самые снились Носикову, когда он спал на красном диване, а когда перешел на зеленый (на красном уже не мог заснуть), все равно продолжали сниться. Дело, значит, было серьезное.
Когда жена сантехника, Марина, перестала приходить к Носикову, а в очередной четверг пришел ее муж Николай, Носиков задумался.
Он думал над тем, что она сказала, отвечая на вопрос, до какого этажа ей не лень было бы подниматься, приходя в гости.
До пятого этажа было «да», до девятого – «нет», это Носиков помнил. Значит шестым, седьмым или восьмым измерялась мера усилий, которые ей не лень было затратить. Наверное, она уехала куда-то, откуда добираться до квартиры Носикова ей было уже неудобно, все равно как подниматься на девятый этаж. Носиков чувствовал бесполезность своей мысли, но другим мыслям неоткуда было взяться, и он продолжал думать.
А мыслей, которые в перспективе могли оказаться полезными, было всего две.
Первая мысль пришла с потолка, вторая – со стороны буфета.
С потолка – идти на канал Грибоедова, место случайных встреч.
А от буфета – Носиков купил в магазине мясных котлет типа «бифштекс» и пучок зелени.
– Уважаемый!
Носиков шел по улице и обернулся на голос. Это был Афанасий, Носиков узнал его сразу. Полез в карман за мелочью.
– Нет, – бомж остановил его руку, – денег мне не надо, а спасибо свое персональное спешу сказать.
– Пустяки, – пробормотал Носиков, – не стоит благодарности.
– Совсем не пустяки, – сказал Афанасий, – что вы делаете, это мало кто может.
– Не знаю, – сказал Носиков.
– У меня для вас есть подарок, – Афанасий вынул из сумки какую-то книгу и протянул Носикову. Это был альбом Репина с репродукцией «Бурлаков» на обложке. Страшные бородатые бурлаки тянули лямку, увязая ногами в песке, – все косматые, черные. Та ли это на самом деле была картина?
– Что вы, не надо, – испуганно сказал Носиков, не принимая альбом в руки.
– Это хорошая книга, – сказал Афанасий и улыбнулся. Зубы у него во рту были ровные и белые. Носиков заметил, что костюм на нем чистый и борода аккуратно подстрижена. Может, это уже был и не бомж вовсе?
– Не надо, – повторил Носиков и быстро ушел, не оборачиваясь.
– А зовут меня Ипполит, – сказал Афанасий вдогонку.
P. S. Через несколько дней после встречи созрело решение. В своем рассказе про Афанасия он заменил «Афанасий» на «Ипполит». Менял, как по живому резал. Обновленный рассказ распечатал, а старые листочки сжег над унитазом и спустил воду. Казалось, так надо.
Бурлаки идут по берегу Волги и тянут баржу.
Впереди два крепких мужика. У них черные бороды, черные всклокоченные волосы. Всей грудью налегают на лямку.
За ними трое высоких и безбородых идут без видимых усилий. Один курит, другой чешет голову, третий поправляет на груди лямку. Тот, который курит, смотрит прямо перед собой. Двое других повернули головы налево, в сторону зрителя.
Следом идут четверо лысых и бородатых. Добросовестно тянут лямку, увязая ногами в песке.
Один бурлак полностью скрылся за их широкими спинами, видна только часть его ноги и козырек кепки. Еще один бурлак, тоже в кепке, невысокий, с усами и бородкой клинышком идет сзади, заложив палец за край жилета.
Общее число бурлаков на картине одиннадцать – столько же, сколько мангустов на трех полках в музее. А может, для кого-то их будет не одиннадцать, а двенадцать, – для разных зрителей существуют свои варианты картины.
Бурлаки идут по песку. Песок желтый. На песке предметы – остов старой корзины, коряга, сломанный ящик.
P.S. Один бурлак на картине, как уже говорилось, не виден за широкими спинами товарищей. Это особенность композиции: под каким углом на группу бурлаков ни смотреть, один бурлак из одиннадцати не будет виден. В этом отношении картина напоминает японский сад камней в Киото.
Вечером Носиков сделал то, что собирался сделать уже давно, но до сих пор не решался.
Он налил себе в стакан сухого «Каберне» до половины и добавил «Столичной».
Или нет, «Каберне» и «Столичная» пришлись на другой вечер, а сейчас он купил в магазине мясных котлет типа «бифштекс» и пучок зелени. Сделал котлетные пирожки по известному образцу и горячие поставил на стол.
И бутылка вина обнаружилась в темном углу буфета.
Носиков поставил на стол три тарелки, помедлил и две убрал. Может, следовало для полноты соответствия представить себя Жуковым? Он сел, налил себе вина, и тут позвонили дверь.
Носиков пошел открывать, уже радостный, но за дверью была только Лариса, подруга.
Она прошла к столу, взяла пирожок и, не присаживаясь, выпила вино из стакана.
У нее горе было, котик упал из окна. Этаж был девятый.
– Без лифта? – спросил Носиков.
– С лифтом, – сказала Лариса.
– А Марина, подруга твоя, там же живет? – спросил Носиков. – И что это вы не вместе сегодня?
– Не там.
– А где?
– Не знаю, уехала куда-то.
– Николай тоже не знает, – сказал Носиков.
– Ты его спрашивал? – она удивилась.
– Нет, но он сам ее ищет, – объяснил Носиков.
– Ты с ним осторожнее, – посоветовала Лариса.
– Понимаю, – кивнул Носиков.
– А есть еще такой Никанор Петрович в соседнем доме, – сказала Лариса. – Он может знать. Но он мужик непростой. У него за одну неделю квартиру три раза ограбили.
– А сама ты не хочешь узнать, где она? – поинтересовался Носиков. – Я этого Никанора Петровича не знаю, он меня тоже не знает. Может, мы вместе к нему сходим?
Она замотала головой, не хотела больше разговаривать: у нее было горе, и она хотела, чтобы Носиков ее утешил.
Носиков стал утешать, и сам понемногу утешался. Утешал, утешался, а утром Лариса ушла, оставив адрес непростого Никанора Петровича.
Фамилия Никанора Петровича была Клепиков.
Лучше бы он был Петром или Сидором, подумал Носиков.
Для поддержания беседы люди могут пить различные напитки – вино, водку, пиво. Из безалкогольных – чай или кофе.
Трое сидели и пили вино из широких бокалов: Носиков, человек по фамилии Сегё (Георгий) и Жуков.
Носиков никак не решался сказать Георгию, что его фамилия лежит в списке имен тайных зулусских вождей (правильней было бы сказать «тайных имен зулусских вождей» – и истинным, незашифрованным его именем тогда следовало считать Mono), да и нужно ли было?