В те запредельные времена, когда деревья были большими, а сиськи маленькими, на свете существовали смешные телепередачи. И в одной из них Клара Новикова читала человеконенавистнический монолог «Не пойдем сегодня на пляж» – как надоело это море, это солнце, эти рестораны… Я уже тогда поняла, что это весьма рабочая модель, чтобы обижать публику, а сонм современных блогерш, пишущих про неуютное загаженное Монако, это подтверждает до сих пор. Очень бесит, да.
Так вот. Тут двадцать четыре, море холодное, не больше двадцати, мужчины слишком пахнут ромашковым гелем, небо скучное. Я все же пошла на пляж, но совершенно без удовольствия, guys.
Не будем кривляться, меня действительно беспокоит, что израильтяне затеяли свою маленькую победоносную в самом начале моих каникул: а вдруг теперь российское правительство решит спасти граждан, застрявших в горячей точке? и нас вернут в московский ноябрь, а? а?
Всё-таки самый страшный звук, услышанный мною в Тель-Авиве к этому часу, – это скрежет мелкого песка в разъёме айфона. А самое жуткое зрелище – пятисантиметровый таракан, идущий на высоких ногах из гардеробной в гостиную. У меня есть фото, от которого я вас избавлю, я называю его «тель-авивский шик»: на белой занавеске, украшенной сияющими стеклянными висюльками, сидят таких два.
Все остальные страшилки этого города пока что не дотягивают.
Вдруг осознала, что мне пора добавить в блог новый эксклюзивный интерес «сионистская матрёшка». Яндекс клянётся, что до меня этого явления не существовало.
Это я к тому, что «ещё до войны» написала для еврейского сайта невинный текст о том, как руссо туристо видит себе израильскую армию. Выложили его только сейчас, комментарии я не смотрела, но там, говорят, триста штук, и люди намекают на сионистскую пропаганду.
World zionist organization в большом долгу, я считаю.
Девушка ругается по телефону, неудобно зажимая трубку плечом, потому что обе руки у неё заняты: она ими гневно размахивает.
Позже я видела, как это выглядит в исполнении интроверта: мобила тоже зажата плечом, но руки сдержанно скрещены на груди.
В чистенькой части Нахалат Биньямин видела трогательную, как детский садик, сцену. В кафешке два юноши раскуривались, один натянул на голову куртку (на манер Бивиса), а второй для секретности прикрылся газеткой. Посреди мирной улицы это выглядело как попытка спрятаться, закрыв глаза. Не говоря о клубах душистого дыма, витающего над ними. Явно, косяк был не первый.
Знаете, иногда человек должен переставать торговаться и мельтешить и честно признавать вслух, что он абсолютно счастлив. Это нельзя сглазить, нельзя «использовать против», потому что счастье делает нас неуязвимыми.
Как-то утром я неспешно просыпалась и вдруг услышала голоса. На лестнице кто-то отрывисто говорил по-немецки. «Аааа, немцы в городе!» – подумала я и быстро натянула одеяло на голову. Через пару секунд, конечно, сообразила, что я вообще-то в Германии. Но мне тогда показалось, что в моём детстве несколько перестарались с фильмами про войну. Днём-то я наслаждалась интонациями языка, но в подсознании это всё-таки голоса врагов, которые пришли всех сжечь и убить. «Бедные, бедные немцы», – подумала я. Нация вынуждена тащить на себе груз фобий, потому что у них в определенный исторический период победила некая политическая партия и таки воплотила свою программу в жизнь.
Позже я ходила по городу и замечала медные таблички, вмурованные в мостовую перед домами. Это значит, что здесь жили люди, которых арестовали и уничтожили во время Второй мировой. Я подумала, сколько их было, проклинавших перед смертью Германию, и все они услышаны. Немецкая катастрофа, безусловно, состоялась – и это не проигрыш в войне (с кем не бывает), а порождение фашизма – позор, который нация признала и переживает до сих пор. Он достался им весь, хотя это факт общечеловеческой биографии: в сороковых годах прошлого века наша цивилизация допустила убийство нескольких миллионов людей.
Мне хотелось узнать, что такое День памяти Катастрофы в Тель-Авиве. Седьмого апреля на закате молниеносно закрылись все кафешки и супермаркеты, я даже не успела купить поминальную свечу в жестяной баночке, впрочем, дома есть обычная. Но более всего мне было важно увидеть их знаменитую минуту молчания, когда над городом звучит сирена и всё останавливается. Я завела будильник, зарядила лейку, и в десять утра пришла на площадь Маген Давид.
Вынуждена признать, что не смогу быть журналистом: я выключила камеру через двадцать секунд. Тут всё очень просто, есть вещи, в которых невозможно быть наблюдателем.
Поэтому я не покажу вам, как останавливается Кинг Джордж и Аленби, как медленно поднимаются с лавочек даже самые дряхлые старички, которые целыми дням сплетничают и дремлют на рыночной площади; вы не услышите сирену, которая не такая уж и громкая, заметно тише, чем при обстрелах; не увидите одинокого велосипедиста, который спокойно катит по пустой дороге – на него никто не обращает внимания, это его выбор; и то, как улица зашевелилась через минуту, я тоже не снимала.
Побыть внутри этой толпы мне было важней, чем сделать ролик для поста в Живом Журнале.
Там, внутри, совершенно отсутствует пафос, естественный для официальных дат. Не знаю, о чём думают люди вокруг, может, вежливо пережидают минуту. Но эта остановка и молчание создают ощутимую паузу во времени, колодец, ведущий в прошлое; и те, кому это нужно, сумеют дотянуться, встретиться мыслью и взглядом с людьми, отделёнными десятилетиями и смертью. Может быть, это даёт им силы; может быть, это давало силы тем, кто думал о живых, умирая, – точно знают только те, кто выбрал вспоминать.
В детстве где-то встретила фразу: «Быть поэтом, любить поэта и смеяться над поэтом – одинаково гибельно» – уж не знаю, где, но, судя по характеру моего чтения тех лет, примерно в «Таис Афинской». Так вот, если адаптировать её для моего случая и чуть снизить пафос, смысл не утратится: «Быть евреем, любить еврея и смеяться над евреем – одинаково хлопотно».
Как-то вышло, что всю жизнь я занимаюсь в основном вторым пунктом. Первая любовь, первый муж, второй муж и так далее. Так что плюсы, минусы, подводные камни – это ко мне.
Все они были, безусловно, так себе евреи, в которых аутентичного – только нос и фамилия. Казалось бы, обычные московские, сибирские и украинские парни, которые скорей привнесут в твою жизнь сало, а не мацу. Но раньше или позже обнаруживались некие общие черты.
Однажды выясняется, что тётя Соня из Бердичева – это не фольклорный персонаж, а суровая реальность, и отныне – твоя, и она уже спит в проходной комнате, и шесть её чемоданов тоже там. Тётя Соня у нас проездом и ненадолго, буквально дней на пять, но надо быть готовым перевидать много других родственников.
Если еврейский мальчик не ушёл от мамы лет в семнадцать, он не уйдёт от неё никогда. Только подростковый максимализм способен выгнать порядочного ребёнка из родной семьи, если же момент упущен, вам будет крайне сложно стать главной женщиной его жизни. Я не говорю «почти невозможно» только из вежливости.
Зато уж если вы ею стали, существует другая крайность. В вашем мужчине может случайно проснуться еврейская бабушка. Ой, как они умеют заботиться. И я даже не говорю, что это плохо. Но анекдот «Я замёрз?» – «Нет, ты хочешь кушать!» вас перестанет смешить очень быстро.
Израильские папаши – самое трогательное, что я видела в жизни после котят и маленьких лошадей. Московский климат несколько меняет картину, но почти наверняка у вашего ребёнка будет очень хороший отец.
Вас ждет несколько избыточное количество шуток про евреев, иногда довольно злобненьких. Источником искромётного юмора будет не кто-нибудь, а ваш собственный мужчина. Кажется, российские евреи находятся в непростых отношениях с национальной самоидентификацией, каждое утро заново к ней привыкая. В знаменитом «пятом пункте» им бы стоило указывать «все сложно». Я знала человека, у которого даже при плановом отключении воды делалось такое виновато-глумливое выражение лица, будто он хочет об этом поговорить. Надо ли уточнять, что он был не сантехник.
Видимо, в связи с этим у вас почти наверняка появится какая-то специфическая интонация речи, вы станете «включать Бабеля» и употреблять «таки да» чуть ли не чаще, чем ваш милый.
Исчерпав собственный опыт, я спросила у мужа, есть ли какая-то специфика в отношениях с еврейскими мужьями. Что с ними/с вами делать-то нужно? Ответ был «любить и кормить», ничего скандального. Сам он считает, что еврейский мужчина ничем от любого другого не отличается, если, конечно, он из тех, кто не подвергся Принципиальному Изменению.
