Ознакомительная версия.
Анна Николаевна кидала в неё семечками, или конфетами, т. к. подняться и прогнать кошку требовало слишком больших усилий.
Сгущёнкин в такие моменты смотрел на происходящее стеклянными глазами и улыбался. Казалось, он счастлив. Пьянел он быстро: одна-две рюмки – и его мягкое тело напоминало желе.
Но кроме беззаботных вечеров и ночей, были ещё и дни. Теперь утро для Сгущёнкина переместилось на то время, когда у нормальных людей наступал самый разгар дня.
Сгущёнкин чувствовал, что проспиртовался насквозь и пропитался немощью. Он понимал: нужно спасаться. И ничего не делал. Каждое утро он ждал звонка. И каждое утро свято верил, что Шалтай позвонит, услышит никакущий голос Сгущёнкина и недовольный требовательный плач Толечки, примчится. Сгущёнкин даже репетировал предстоящий разговор. Он чувствовал себя гнусно, когда сидел у коляски с Толечкой и смотрел на сыночка. Руки больше не подчинялись Сгущёнкину, и он боялся дотронуться ими до Толечки: вдруг силу не рассчитает или поднимет на руки, а пальцы разожмутся. Эти страшные картины превращались в навязчивую идею. И Сгущёнкин часто часами сидел подле Толечки и оплакивал его несостоявшиеся падения и синяки. Он даже соску боялся давать ребёнку, что уж говорить о кормлении с ложечки. Правда в сильном ночном подпитии, да ещё если Анна Николаевна с работы в хорошем настроении приходила, Сгущёнкин нависал над сыном и радостно начинал орать ему колыбельные.
В определённый момент, когда метания Сгущёнкина достигли апогея, а было это в воскресенье утром, и он очутился между двумя огнями – кормлением и убийством, Сгущёнкин, плотно сжимая в руках бутылочку, склонился над младенцем.
«Нужно кормить! – кричал отцовский инстинкт. – Иначе умрёт от голода!» «He смей прикасаться к сыночку – покалечишь! – строго добавлял рассудок».
Малыш отчаянно тянулся кбутылочке, а Лиза тёрлась о ноги Сгущёнкина и намурлыкивала, мол я в тебя верю, ты сможешь!
Маленький серый котёнок, наречённый Шкреди, выглядывал из-под дивана и пытался подцепить штанину Сгущёнкина когтем. Сгущёнкин никак не мог решиться.
На помощь пришла Анна Николаевна. Она больше не хотела слышать стенаний отца-одиночки, взяла у него бутылочку и накормила младенца.
– Вот и всё, – она, как филин, мигнула глазами и ушла к себе в комнату кутаться в одело.
Анатолий Сгущёнкин отчаянно не понимал, что происходит. Ему не доводилось испытывать столь сильного чувства неудобства и опасности (он по малости лет не понимал, что в яростное возбуждение его приводил банальный голод). И новый едкий запах, исходивший от папы, ему совсем не нравился.
Когда в окно заглядывало солнышко, Толечка звал папу, требовал помощи, чтобы приблизиться к яркому свету, но прежнего исполнителя желаний не было.
В душе у юного представителя рода Сгущёнкиных крепко-накрепко обосновался страх. Толя ещё не мог точно определить, что за страх снедал его, он просто постоянно чувствовал холод на сердце и, сам того не желая, ожидал чего-то плохого.
Хорошо, что ожидание плохого в роду Сгущёнкиных сбывалось редко. В общем-то так же, как и ожидание хорошего.
Верная Лиза по-прежнему мурлыкала, лёжа подле Толечки, и, как батарея, грела его. Её мерное урчание заменяло Толечке общение с отцом. Он обнимал кошечку, страх уходил, чувство голода становилось тише. И Толечка засыпал.
Малыш даже не замечал, что Шкреди, как маленький партизан, запрыгивал к нему в коляску и мелкими перебежками оказывался сбоку от Лизоньки, утыкался мордочкой ей в живот и начинал сладко причмокивать, обсасывая её шерсть.
Однажды днём (кажется, это была среда) алкоголь закончился. Обычно в магазин ходил хозяин квартиры – сын Анны Николаевны.
Он надевал свой тёмно-синий костюм, в котором был, ни дать ни взять, граф, инкрустированные драгоценными камнями запонки, и «пшыкался» дорогущим, просто неприличным по стоимости парфюмом. Интеллигент. Лишь иссушённость лица да припухшие пальцы выдавали в нём алкоголика.
В этот раз, убедившись, что спиртного в доме не осталось, он выложил перед Сгущёнкиным три тысячи рублей и, не нарушая традиции, молча удалился.
Сгущёнкин быстро смекнул, на что деньги, сунул их в карман. Он уже готов был выйти из квартиры, когда в колясочке зашевелился Толечка.
Совесть Сгущёнкина откашлялась и заявила о себе.
– Сейчас, сыночек, сейчас, – приговаривал Сгущёнкин наспех переодевая сына для прогулки.
– Папочка с тобой погуляет, папочка тебя любит.
Руки тряслись, внутри что-то дрожало… Оно торопило Сгущёнкина, так торопило, что он боялся, чертыхнувшись, бросить сына «наполовину-одетым-в-люльке» и побежать по «делу», убеждая себя в том, что сначала «ДЕЛО», а потом они спокойно погуляют.
Соблазн отложить прогулку «на потом» томил, но Сгущёнкин ему не поддался. Он торопился, путался, и, наконец, вылетел на улицу тяжело дыша, сверкая глазами и толкая вперёд неповоротливую коляску.
Ларёк с алкоголем соседствовал с ларьком цветов. Сгущёнкин на скорости вылетел из-за угла, лихо вошёл в поворот и припарковал коляску у крылечка.
Навстречу Сгущёнкину шла женщина, которая в испуге от него отскочила.
Сгущёнкин нажал педаль на коляске, чтобы не укатилась, и готов был взбежать по ступенькам, ведущим к вожделенным бутылям на полках, но женщина, верно истолковав вид и намерения «папаши», сказала:
– Не стыдно Вам?
Сгущёнкин остановился, как вкопанный, и с лёту признался:
– Стыдно.
Ему правда было стыдно.
– Тогда зечем Вы так?
– Как? – Сгущёнкин заглянул в её строгие тёмные глаза. Она была печальна, и от неё пахло лилиями.
– Себя и ребёнка губите.
– Гублю, – покаялся Сгущёнкин.
– Остановитесь, пока не поздно.
– Хорошо… только завтра, сегодня не могу. Понимаете, тут такое дело, мне выдали деньги на…
– Сейчас! – потребовала она.
– Если Вы обещаете быть здесь завтра, – Сгущёнкин сказал это легко. Если бы он успел подумать, то застеснялся бы, расценил подобное предложение, как глупость, или наглость. Подумать он не успел.
Повисла пауза.
Как раз теперь Сгущёнкин и подумал, как нелепо и самонадеянно выглядели его слова.
– Хорошо, – неожиданно согласилась новая знакомая. – Завтра в это же время.
– Я буду! – выпалил Сгущёнкин.
– Трезвый, как стекло.
– Да!
Сгущёнкин вернулся домой и выложил перед сыном Анны Николаевны деньги.
– Хватит, – уверенно сказал Сгущёнкин (эта уверенность принадлежала не ему – незнакомке. Она так зарядила впечатлительного Сгущёнкина, что он транслировал эту уверенность сыну Анны Николаевны). На лице того мелькнули ярость, смятение и… смирение. Он отвёл глаза, вяло кивнул и, будто стесняясь, сгрёб деньги, смял в кулаке и ушёл в свою комнату.
На следующий день Сгущёнкин с коляской ждал незнакомку. Он предусмотрительно остановился у дверей цветочного, а не винного магазина, и купил букет хризантем.
Она пришла. Сгущёнкин почувствовал себя счастливым. Его жизнь лучиком осветила эта строгая и печальная женщина.
Так началась их любовная история.
Её звали Вера, она работала продавщицей в магазине бытовой техники, хотя в дипломе чётко было написано: математик.
Он никем не работал, качал ребёнка, и жил у друзей одного знакомого.
Сгущёнкин на удивление легко вышел из запоя. И как-то разом весь ожил.
Поначалу они с Верой общались как друзья, гуляли и говорили.
И чем больше они общались, тем больше разгорался Сгущёнкин, он прямо-таки расцветал.
Алкоголь из его жизни ушёл так же резко, как вошёл. Вера, своим появлением победившая «зелёного змия», из друзей и интересного собеседника доросла до родной души и в один прекрасный момент стала любовницей.
Она с терпением и вниманием относилась к Толечке, без материнских эмоций, зато всегда готовая к гуманным проявлениям заботы в форме кормления и пеленания. Однажды во время прогулки влюблённые углубились в парк. Толик стоял у коляски и придерживался за неё руками. Сгущёнкин что-то в красках рассказывал Верочке. Он так увлёкся повествованием, что ходил туда-сюда, экспрессивно вздымая руки. Неожиданно Толечка отпустил коляску и с весёлым визгом побежал к папе. Сгущёнкин замер. Сердце его наполнилось волнением. Он подхватил сынишку и расцеловал.
– Ты видела это? – обратился он к Верочке. – Первые шаги сынишки только для нас двоих. Для нас двоих – это знак. – воодушевлённо произнёс Сгущёнкин. Та сдержанно улыбнулась.
Её суховатость Сгущёнкин компенсировал своей экспресивностью.
Теперь он большую часть дня проводил на улице, гулял с ребёнком. Свежий воздух радовал его больше, чем стены квартиры. К тому же именно улица подарила ему Верочку.
Забытые Анна Николаевна с сыном ощутили тяжесть пустоты. Оказалось, Сгущёнкин занял в их семье куда как более значимое место, чем им хотелось бы. И его внезапное выпадение из их внутриквартирного общества вывело на свет Божий их изъяны.
Ознакомительная версия.
