Другая, Софья, имела необыкновенный, прямо-таки выдающийся зоб и ходила боком, как это имеет обыкновение делать снедаемый страстью карибский песчаный краб, когда он, весь трясясь от натуги, ковыляет к объекту вожделения.
У короля этих человеческих особей был целый зверинец. Он любил их всех и требовал, чтобы они, молниеносно припудрившись и подкрасившись, являлись в спортивный зал по первому же его зову.
Так вот, пока он, раздевшись до половины, а, попросту говоря, лишь спустив штаны, стоя, по-собачьи обрабатывал одну из них, остальные, рассевшись вокруг стола, должны были внимательно наблюдать за процессом соития и дожидаться своей очереди.
Необходимо отметить, что шлюхи-наблюдательницы под страхом смерти обязаны были хранить гробовое молчание в течение всего представления. Но они нередко в ажитации срывались и, забывшись, начинали сопровождать действия короля либо высокопрофессиональными подсказками, либо скептическими, а подчас и ядовитыми, замечаниями.
А в очень редких случаях, когда сексуальные партнеры отчебучивали уж нечто совсем невероятное, например, брали до чрезвычайности высокий темп, словно соревнуясь в спринте, – зрительницы разражались бурными и восторженными аплодисментами.
Король, не в силах оторваться от предмета обожания, обычно отвечал раздухарившимся шлюхам бодливым дерганьем головы и страшными угрозами добраться до каждой из них, как только он «расправится с этой непонятливой курвой, которая никак не научится стоять в позе номер два».
В дверях спортзала король как правило появлялся в парадной военной форме, при многочисленных орденах и медалях. И которые, когда король приступал к совокуплению, начинали мелко дребезжать и позвякивать.
Позвякивание постепенно переходило в громыхание, громыхание – в грохот.
Грохот интенсифицировался по мере приближения короля к финишу, и с полминуты король погромыхивал, как железный бочонок из-под пива, набитый железными обрезками, когда тот под уклон катится по булыжной мостовой.
Эти немузыкальные звуки венчал как бы захлебывающийся от переизбытка эмоций утробно-страстный рев короля, который по победительной силе и зычности соперничал с трубным гласом африканского слона, непревзойденного мастера пореветь во время случки.
Рев Иеронима – по воспоминаниям оставшихся в живых участниц оргий – неизменно повергал каждую из его партнерш в состояние кратковременной каталепсии. По чисто внешним признакам каталепсия напоминает смерть, и это очень нравилось королю.
Иногда его любовницы беременели, и через какое-то время на свет появлялись отпрыски короля, наделенные сложной комбинацией черт, унаследованных от обоих родителей. Право заботиться о детях король великодушно предоставлял их матерям.
Сколько их, внебрачных королевских детей, братьев и сестер Самсона и Людвига, разгуливало под ярким асперонским солнцем, не знает никто.
Рассказ о любовных забавах Иеронима Неутомимого был бы не полон, если бы мы забыли упомянуть, что король, издавая апофеозный рык, имел привычку при этом еще и яростно топотать ногами, чем приводил аудиторию в совершеннейший восторг.
Распутство короля не знало границ и не могло не привести его к проблемам со здоровьем. По подсчетам дворцовых сплетников, количество точных попаданий короля равнялось сотне с небольшим. Этого с лихвой хватило бы на то, чтобы на некоторое время обеспечить работой небольшой венерологический диспансер. Король вполне мог служить ходячей энциклопедией всяких венерических заболеваний.
Для лечения короля, постоянно «влетавшего» в дурные болезни, было привлечен знаменитый профессор Оксман, специалист по гонорее, трихомонозу и сифилису, у которого лечилась в те годы практически вся аристократическая верхушка Европы.
Доктор Оксман навидался всякого, но даже у него голова шла кругом от всего этого калейдоскопа из твердых и мягких шанкров, бледных спирохет и люэсов, которые как на золотом блюде преподносил ему с завидным постоянством шаловливый правитель Асперонии.
Королю бы угомониться, но неистощимая животная страсть перетрахать всё, что ползает, ходит, летает, прыгает, плавает, сидит, лежит, стоит, едет, была сильнее здравого смысла. Страсть к Женщине как таковой туманила его беспутную голову.
Были все основания предполагать, что неуемный король Асперонии до самой смерти будет пациентом прославленного доктора. Как вдруг со стареющим селадоном произошла невероятная метаморфоза.
Началось с того, что вся банда дефективных шлюх в один день была безжалостно изгнана из дворцового спортзала и без каких-либо объяснений отправлена на покой.
Стол вернули поварам, и на нем стали трахаться работники королевской спецкухни, которые признавались, что по богатству ощущений любовь на обитом жестью столе не идет ни в какое сравнение с однообразными, пресными удовольствиями, которыми их поштучно оделяли дома, в покойной семейной спальне.
Причиной отставки многочисленных любовниц короля Иеронима Неутомимого стала его связь с очаровательной Сильваной. Уже несколько лет отец Сильваны, опасаясь массовых беспорядков, не выпускал дочку в город, потому что стоило той появиться на улицах Армбурга, как мгновенно возникали стихийные уличные пробки. Троллейбусы, трамваи, автобусы, автомашины, мотоциклы, велосипеды и мотороллеры наезжали друг на друга, а пешеходы, засмотревшись на прелести необыкновенно красивой девушки, сами собой ложились под колеса автомобилей.
Сильвана была единственной дочерью почтенного синьора Сантини, владельца ресторана «Адрия», славившегося своей превосходной рыбной кухней. Особенно хороши были тушенные в белом вине каракатицы с соусом из сладкого асперонского перца. Свежую скумбрию и тунца синьор Сантини закупал на рыбном базаре, в порту, а каракатиц ловил сам: он почти ежедневно спозаранку выходил в открытое море на своей моторной фелюге тралить дно за пределами бухты Последней Надежды.
Король Иероним, помимо неугомонной страсти к неполноценным женщинам, был еще и жутким обжорой. До самого последнего времени он был способен без каких-либо пагубных последствий для своего могучего организма в один присест сожрать десятикилограммового поросенка, целиком зажаренного на вертеле и посыпанного сантиметровым слоем кайенского перца.
И не беда, если поросенок по недосмотру повара задохнулся и основательно пованивает тухлятиной. Королю от этого было даже лучше. Это только разжигало его аппетит и придавало блюду столь ценимую королем пикантную остроту и изысканность.
А желудок его от этого только укреплялся, а сам он здоровел, будто ел не протухшую свинину, а ананасы в шартрезе или оладьи, политые кленовым сиропом.
Но годы все-таки брали свое, и уже несколько лет король Иероним был вынужден придерживаться диеты. Но не такой, какую ему предлагали во дворце. Королевская кухня с некоторых пор перестала устраивать Иеронима. Там была не диета, а пост. Там выполнялись распоряжения королевы Виктории, где-то вычитавшей, что пища-де тем полезней, чем меньше в ней вкуса.
Вываренное до белесости мясо, тушенные без соли овощи, рисовая каша на молоке, супы, в основном состоящие из подогретой минеральной воды, ржаные сухарики, подаваемые вместо хлеба, клеклые торты на ксилите…
Словом, меню для покойника. Вся эта мерзость быстро опротивела королю. И он открыто – часто без свиты – стал посещать армбургские кафе и ресторанчики. Нравы короля очень полюбились демократически настроенному народу Асперонии, и популярность Иеронима резко полезла вверх.
Подвыпивший король любил общаться с простыми людьми, и очень скоро все прекрасно знали, что в спортивном зале Иероним занимается отнюдь не спортом…
Именно тогда в народе его справедливо нарекли «Неутомимым».
Ресторан «Адрия» располагался на высоком берегу в приморском предместье Армбурга. С его украшенной гранитными львами веранды открывался красивый вид на поросший молодым сосновым лесом золотой пляж, клином врезавшийся далеко в море, и живописную бухту Последней Надежды, похожую на покойное зеленовато-голубое озеро, на чистой поверхности которой и днем и ночью можно было видеть замершие в обманчивой неподвижности десятки лодок и прогулочных яхт.
Король Иероним, одетый в белоснежный джентльменский костюм, без сопровождения и охраны, часто сиживал здесь, отдыхая от государственных и семейных забот и уписывая горы лобстеров, устриц и крабов. И, естественно, запивая все это добрым винцом, которое синьору Сантини тайными тропами доставляли через горные перевалы бородатые неразговорчивые контрабандисты из соседней Нибелунгии.
Вино было второй статьей дохода их опасного ремесла. А первой – огнестрельное оружие, к которому мирные аспероны всегда испытывали необъяснимую слабость. Вот почему практически в доме каждого асперона на чердаке, в чулане или подвале был припрятан либо обрез, либо «бульдог», либо «Калашников».
