– Запомни, будешь путаться под ногами, не жить тебе, моя малютка… – пообещал король, подтверждая опасения Виктории.
Король продолжал ездить в загородный замок Иль-де-Шён к своей козочке, где очень мило проводил время. Юная Сильвана под руководством опытной графини Заксенрингской, выполнявшей при ней роль бандерши, делала значительные успехи, и король был чрезвычайно доволен любовницей, с каждый разом заметно прибавлявшей в мастерстве. О своем обитом железом столе он вспоминал все реже и реже.
Потом что-то случилось… Обычные дворцовые игры. Король застукал Сильвану с негром, который, не щадя сил и времени, каждодневно до зеркального блеска натирал в загородном дворце паркетные полы.
Так вот, натирал симпатичный чернокожий юноша паркет, натирал, натирал и донатирался до того, что случайно, как он потом под пытками признался, забрел в спальню Сильваны.
Ну, случайно или не случайно, не знаем, королевские дворцы всегда были полны тайн…
Сильвана, разомлевшая после двух бокалов калабрийского вина и горячей ванны с розовыми лепестками, позволила приятному, обходительному, уставшему от работы негру сначала принять ванну, а потом и продемонстрировать на деле мастерство, которому его научили в штате Пенсильвания, в чудесном американском городе Филадельфия, точнее, в городской тюрьме, в которой добросовестный полотер отбывал пожизненный срок за убийство собственной бабушки.
Надо сказать, что для вышеупомянутой бабушки все могло закончиться не столь трагично, если бы она однажды, одним несчастливым для себя утром, в резкой форме не отказала внуку в просьбе выдать ему несколько долларов на выпивку.
Разгневанный внучек, не долго думая, огрел несговорчивую бабку кочергой по курчавой седой голове, потом затолкал ее огромное рыхлое тело под кровать и приступил к поискам сокровищ.
Сокровища нашлись быстро. Для этого пытливому юноше пришлось тесаком разворотить копилку старухи. С удовлетворением почувствовав, что наконец-то обрел безграничную свободу, которую несла в себе тугая пачка банкнот, он, ликуя от сладостных предвкушений, ринулся в салун, где всем своим вольнолюбивым существом отдался безоглядному пятидневному пьянству, прерывавшемуся несколькими кратковременными приступами рваного сна, который, собственно, был более похож не на сон, а на обморок.
Суд, учтя, что, пока бабуся бесхозно валялась под кроватью, обвиняемый в течение длительного времени, достаточного для того, чтобы от тела старухи стало слегка потягивать гнилью, преспокойно утолял жажду чистейшим ямайским ромом, приговорил преступника по совокупности злодеяний к тремстам годам заключения в тюрьме.
Сто пятьдесят лет он получил за кочергу, двадцать – за грязный пол под кроватью, где драгоценная бабуля, будь она жива, могла бы наглотаться пыли, сорок – за разоренную копилку, десять – собственно за загубленную душу убиенной и остальные восемьдесят – за цвет кожи. Таковы законы в этой самой демократичной стране мира.
Учителей в тюрьме у молодого, красивого паренька было предостаточно. Но запомнились двое: Джо Пердун и Кровавый Насильник. Первый был теоретиком секса, второй – практиком.
Отсидев пять лет, негр понял, что он не черепаха Тартилла и по этой причине ему вряд ли удастся дожить до светлого дня освобождения. Чтобы дождаться его, ему понадобилось бы перекрыть мировой рекорд долголетия почти втрое. А это было, как вы понимаете, за пределами его жизненных сил.
И тогда он совершил невозможное – бежал. Бежал, повторив подвиг Эдмона Дантеса. Парню, ни на мгновение не забывавшему о каре в случае неудачи, удалось талантливо сымитировать собственную смерть. Действительно, все очень напоминало то, что некогда было придумано великим затейником Дюма-старшим, с той лишь разницей, что сбросили нашего героя не со скалы, как в знаменитом романе, а с мусоровоза, выкинув, словно собаку, в черном мешке на городскую свалку.
Никто не знал, как его зовут: наш негр потерял имя во время чудесного побега из тюрьмы, и так не обрел его, пересекая континенты с юга на север и с запада на восток, переходя границу за границей, меняя и тасуя страны, как засаленные игральные карты. Попутчики и случайные собутыльники звали его дядей Томом. Он не обижался.
В Асперонии он оказался случайно. Примерно так же, как случайно оказался в спальне Сильваны. У него вообще, если разобраться, многое в жизни происходило не по воле Всевышнего, а по воле его буйных фантазий, которые в зависимости от количества выпитого забрасывали его то в одну географическую точку земного шара, то – в другую.
Вся его жизнь опровергала известный философский постулат о роли предопределенности и роли случая. У него случайность была одновременно и предопределенностью. Такой вот невиданный жизненный парадокс. Те же философы утверждают, что этого быть не может, потому что этого не может быть никогда. В теории, наверно, действительно невозможно. Но то в теории. Мы же, на примере негра из ПенСИЛЬВАНИИ, верхом на швабре въехавшего в спальню к СИЛЬВАНЕ, видим, что на практике бывает и не такое…
Истосковавшись по белой женщине (надо сказать, что во время странствий ему попадались женщины каких угодно расцветок кожи: начиная от угольно-черной и кончая отдающей в сильную желтизну, но только – не белой), темнокожий сатир превзошел самого себя.
Теоретически подготовленный Джо Пердуном и практически наставленный Кровавым Насильником, он, помывшись в благоухающей розовыми лепестками ванной и сделав добрый глоток калабрийского, так возбудился, что первый раз кончил еще на пути к постели, где в ожидании возлежала Сильвана. Но это постыдное обстоятельство не остановило его. Негр ринулся на девушку, на ходу при помощи массажа взбадривая опавший член.
Он, имея за плечами советы многоопытных друзей и ощущая себя одновременно гиеной, шакалом и камышовым котом, действовал, повинуясь одновременно и инстинкту, и душевному порыву. Сильвана, пораженная всесокрушающим натиском чернокожего теоретика, в пылу неистовства ревела, как половозрелый лось во время гона, невольно подтверждая, что разница между полами не всегда столь велика, как это принято считать.
До приезда короля оставалось еще несколько часов. И все это время спальня ходила ходуном, будто в ней спаривались не человеческие особи, а обезумевшие от страсти мустанги. Негр был прекрасен, но и Сильвана была хороша…
Король Иероним, вызванный из Армбурга преданными друзьями королевы, застал парочку аккурат в ту минуту, когда Сильвана, оседлав распростершегося под ней полотера, который пребывал к этому моменту уже в бессознательном состоянии, раз за разом обрушивалась на него сверху, сопровождая каждое такое обрушение сладострастными завываниями и контрольным хлопком в ладоши у себя над головой.
Она давно расплющила яйца несчастного и, не замечая этого, победоносно пела песнь любви. Ее громкое «И еще! И еще! И еще!..» разносилось по всему дворцу, как призыв к свальному совокуплению.
В общем, юная Сильвана на прощание показала класс! Конечно, ведь ее обучением занималась графиня Заксенрингская. А та знала несравненно больше, чем какой-то случайный полотер с утраченным именем и его чернозадые тюремные просветители!
Король влетел в спальню, как бомба, и, пораженный зрелищем, тут же замер, словно наткнулся на фонарный столб.
Сильвана покосила на него огненным глазом и, продолжая истязать партнера, завыла с новой силой.
Король достаточно долго простоял с открытым ртом. Постепенно до него стал доходить смысл происходившего.
Неожиданно в нем проснулся профессионал, и король с удовлетворением отметил грамотные действия своей возлюбленной. «Да, ничего не скажешь, славно поработала девочка, вон она его как отделала… Парень даже почернел от страсти! – с неожиданной завистью подумал король. – Да-а, настоящая асперонка, пламенная, неуемная, боевая! Вот чего можно добиться при правильной постановке воспитательного процесса! Надо бы отметить педагогические новации графини Заксенрингской».
Тут он вдруг вспомнил, что Сильвана последнюю неделю ведет себя в постели как-то прохладно. Он не придавал этому значения, компенсируя ее холодность своей горячностью. Теперь он всё понял. На двух любовников ее явно не хватало. Это больно укололо его. Нельзя же быть такой безответственной!
Интересно, как давно она ему изменяет?
Конечно, король был вне себя от злости, и могла бы повториться сцена из изуверских шекспировских трагедий. Когда герой, потешив воображаемую публику стихотворными тирадами о природе женского коварства и издав драматически выверенный вопль, по рукоятку всаживает кинжал в роскошную грудь нашкодившей любовницы.
Но Сильвану спасло вдруг открывшееся в короле чувство юмора. Король Иероним понял комизм ситуации, где все роли уже давно расписаны неким великим мастером классического анекдота. И король, хотя бы для себя, не мог не попытаться выжать из этой ситуации как можно больше смешного.
