Понятно – пересекая невидимую черту, покидая экологически проверенные пять звезд, мы становимся подозрительными личностями. Возможно, мародерами. Ведь всякий шагнувший с мокрых ветреных улиц в ароматный уют убежища намерен ограбить спасшихся избранников. И привратник, гостиничный Янус, только что сиявший тебе в лицо особой пятизвездочной улыбкой, обернется к тебе с враждебным оскалом. И, наверно, хряпнет тебя по голове битой. Меня, впрочем, вчера что-то уже хряпнуло. Какой-то всадник без головы.
30 октября, 12:00
Выписались из отеля. Общая пришибленность. Сын сходил в притихший город на разведку. Ну, что? Мы не знаем, что! Не работает ни один телефон, замолчали соты, не фурычит вай-фай, все познается только простым расспрашиванием и ощупыванием, как в XIX веке. Наш дом (home, sweet home) вышел из строя. Окна на нашем 25-м этаже целы, но нет ни света, ни работающих сортиров (замолкли насосы), и жить в квартире нельзя. Затопило подвалы, и погибли все чемоданы, все игрушки, вся одежда, велосипеды, матрасы – всё. В фойе стоит вода десятисантиметровой высоты. У консьержей выросла борода и ввалились покрасневшие глаза, но руки их крепко сжимают бейсбольные биты.
В доме по соседству, где у сына офис, охрана поленилась забаррикадировать двери мешками с песком, и этих дверей больше нет. Их вырвал бушующий поток. У здания, которое строится на месте погибшего World Trade Center, запасной генератор располагался ниже уровня земли, и его залило, и он погиб. Есть дураки и в Америке.
И все часы на всех зданиях, на всех перекрестках остановились на цифре 20:29 – моменте, когда взорвалась электрическая подстанция. А отчего она взорвалась, никто нам не скажет. Мы живем только слухами, передаваемыми от одного неверного свидетеля к другому. XIX век, как и было сказано.
Наша машина чудом сохранилась – этому конкретному подземному паркингу просто повезло. Другие затоплены. Мы сходим с «Титаника», мы медленно едем через большой полупустой город с нера-ботающими светофорами на север к родственни-кам. Мы сдались. Водители необычайно аккуратны и вежливы. Кафе закрыты. Магазины закрыты. Чашки кофе не купить. Но вот кончился нижний Манхэттен, начался средний – и как будто урагана и не было, другая – благополучная и цветущая страна.
И только в центре, у Карнеги-холла, полицейские ограждения, объезд и оживление: оборвался и болтается на уровне 90-го этажа башенный кран. Если он упадет, то не будет Карнеги-холла. Радостные туристы, перегнувшись через ограничительные ленточки, фотографируют. Из окружающих домов, сообщает нам проснувшийся интернет, принудительно выселены 900 человек. А ведь они думали, что раз они живут у Центрального Парка, в дорогущих квартирах, то уж с ними-то – с ни-ми-то! – ничего никогда не случится.
Но Всадник может прийти к любому.
Ушел
На перекрестке Бродвея и 72-й улицы роскошный чернокожий господин в дорогом пальто роскошным баритоном говорит в телефон: «Если бы ты знал, какая это драма – не иметь возможности спустить за собой!»
Понятно – он тоже из Зоны. Из нижнего Манхэттена. Из Моря Мрака. Что там – никто достоверно не знает. Известно, впрочем, что шесть миллионов американцев в пятнадцати штатах сидят без света и тепла: площадь, на которой крутилась адская воронка Сэнди, занимала треть территории США. Что в Нью-Йорке, в Квинсе, в бедном квартале сгорело больше ста домов: банальное короткое замыкание, помноженное на бешеный ветер. Что в соответствующую службу поступило более 1300 звонков о том, что пахнет газом из поврежденных труб (а сколько не поступило? Телефоны-то не работают). Что остров Стейтен-Айленд подвергся неслыханным разрушениям, хотя он был отнесен к зоне Б и даже не получил предупреждения об эвакуации. Что финансовый район Манхэттена, биржа, Уолл-стрит, главный нервный узел торгового человечества, глупо вышел из строя, и его компьютеры молчат. Что дороги штата Нью-Джерси завалены упавшими деревьями, а прибрежные дома повалились набок. Что в Бруклине дома занесены песком на высоту почти в один метр. Что была волна, которую перепуганные люди называют «цунами», высотой в 7–8 метров. Что нет бензина, а если есть бензин, то нет электричества, чтобы его накачать из подземных цистерн, и нашлись умельцы, которые сверлят асфальт вручную и спускают вниз ведра на веревках, чтобы добыть топливо, а стало быть, жив дух пионеров-перво-проходцев. Что в покинутые дома приходят мародеры и крадут ваш скарб.
Днем, говорят нам, еще ничего, а после наступления ранней темноты становится нехорошо. На сайте правительства штата Нью-Йорк размещены адреса и явки: гуманитарная помощь выдается с часу дня до пяти. Два пункта раздачи в районе Квинс. Два – в районе Бруклин. Четыре – в нижнем Манхэттене. Но люди сидят без сети и интернета. Как они узнают, где и когда выдается жалкая гуманитарная помощь? И если ты проснулся в ледяном доме, в стылом воздухе, в восемь утра, – разве не в этот момент тебе нужнее всего кружка горячего кофе, чая, бульона, чего-нибудь дающего силы жить дальше? В моем понимании, должна прийти армия; по улицам, занесенным песком и заваленным обломками былой жизни, должны двигаться танковые колонны с матюгальниками, объявляя, где выдают еду и питье; котлы с кашей – полевые кухни – должны стоять в шаговой близости от любого дома (или от того, что от него осталось).
Ага, сейчас. Обама и Ромни, оба кандидата в президенты, потратили на двоих пять миллиардов долларов на предвыборную кампанию. Пять миллиардов – можно было бы отстроить все заново, но нет, – а результат предсказуемый, практически 50:50. Ну, Обама победил, но точно так же мог победить и Ромни; я не буду говорить, к кому склонялись мои симпатии. Все равно деньги выброшены на (ураганный) ветер, спущены в (неработающий) унитаз.
Мы с Аней, невесткой, решаем съездить домой на разведку. Живем мы у родственников в верхнем Манхэттене, в тепле и уюте. Но как долго родственные чувства выдержат пятерых беженцев? Надо думать о возвращении.
…Наш дом обесточен, паркинг под ним «переполнен до горла подземной водой», и в этой ядовитой воде, в темноте плавают погибшие феррари и ауди, сочась машинным маслом и бензином. Лифты стоят. Нам – на 25-й этаж, по внутренней пожарной лестнице, в полнейшем мраке. У меня фонарик, Аня светит мобильником. Карабкаемся. Лестница шириной в 90 сантиметров, каждый пролет (точнее, прополз) – пятнадцать крутых ступеней. Примерно понимаю, как себя чувствовали грабители пирамид. Душно. Поворот, поворот, поворот, шаги, блуждающий свет: навстречу спускается семья с полугодовалым ребенком и сумками – эвакуируются. «Здравствуйте, здравствуйте, как вы?» – «Да вот просидели тут три дня в темноте и холоде, думали, ветер вышибет окна!» – «А как же вы без воды?» – «Да мы не очень любим мыться… Но все-таки не выдержали, уезжаем!» Не любят мыться, странно.
Поворот, поворот, поворот, тусклый свет, человек с собачкой. «Ой, как вы меня напугали». – «Здравствуйте, вы что, тут сидели?» – «Да, каждый день песика выгуливал». – «А как же вы без воды?» – «Да вот моя вода! – показывает бутылку с водой. – Нам с собачкой хватает!» Хватает ему бутылки, мужественный какой.
Поворот, поворот, поворот, мутный свет – навстречу азиат, вроде бы кореец, – не имеем права предполагать. Политически некорректно. Гражданин. «Здравствуйте!» – Молчит. Смотрит на нас нехорошим взглядом, в каждом встреченном живом существе предполагая сытную пищу. На минуту душа уходит в пятки: будь мы собачками, он бы нас быстро забил и с удовольствием съел. Палочками. С соусом «ням пля». Но нас двое. Если что, я ударю фонариком. Миновал, скрылся во мраке. «Аня, ты видела?» Аня ничего не видела. Это у меня уже паранойя.
Выше шестнадцатого этажа жизни вообще не было. Только холод, сырость и какое-то особое ощущение руин – из-под дверей пованивает мусором, который не сообразили убрать.
* * *
Мне знакомо это ощущение тоскливой беспомощности, когда цивилизация, какой мы ее знаем, прекращает быть, отключается, умирает. Много лет назад, еще когда я жила и работала в Америке, у меня был свой дом. Он стоял на краю буйного американского леса, ежегодно наползая на меня лианами и сорняками, с которыми я боролась безо всякого успеха; в мае на участке росли ландыши, расцветали ирисы, кустилась еще какая-то ботаническая хрень; летом я стригла траву газонокосилкой, осенью сгребала в кучи красные листья японского клена, зеленые – катальпы и темно-лиловые – ликвидамбара; вот какие деревья росли у меня в саду.
Но вот однажды пришла зима, и с неба начал падать ледяной дождь, который мы до того ни разу не видели. Он падал весь день и всю ночь, а потом враз перестал, и все ветки всех деревьев – кленов, катальпы, ликвидамбара, не говоря уж о дубах и каштанах, – превратились в роскошные хрустальные рогульки, и обрушились на провода, и перерезали их, и во всем штате Нью-Джерси отключилось электричество, и жизнь умерла.
