«И за что их покарал Господь? Ее вроде бы понятно за что. А вот его вроде бы и не за что. Хотя распинать собственную жену тоже не подвиг. Но ведь любя. Непонятны пути, твои Господи», – пофилософствовал я, выглядывая из-за каменной глыбы. И, помолившись своему Богу за свое спасение, живой и невредимый, решил пробираться в Даголыс пешком, горными тропами.
Жаль, конечно, что лишился главбуха, но, с другой стороны, зачем она мне теперь, если любит другого. Начальникам главные бухгалтеры нужны только с любовью к ним – начальникам, а не к мужьям.
И я, выломав толстую палку, стал спускаться с гор.
Спускался я двое суток.
Очень пригодились навыки армейской разведки.
Я успешно поймал и съел пару змей, трех мышек, небольшого гольца и одного вороненка. И наконец на третьи сутки вышел на одиноко стоящий домик с надписью «Лас-Вегас». От этой надписи я чуть не сошел с ума. «Где я? Неужели забрел в Америку?»
Но потом понял, что это просто коммерческий ларек с громкой вывеской для привлечения туристов.
Раз так, то здесь должны быть люди и еда. Но ни людей, ни еды в этом «Вегасе» не наблюдалось.
Я походил вокруг.
Пощурился в щели, поковырял замки. И побрел дальше, но теперь по дороге.
Но неожиданно, непонятно откуда взявшись, меня обогнал пацан на мотоцикле. А уже через час дорогу перегородил милицейский «уазик».
Я бросился радостно к родной милиции, но из окон машины нерадостно смотрели на меня двое усов и два автомата. Я, как увидел автоматы, сразу бросил палку и поднял руки.
Сами понимаете, палка, хоть и сучковатая, хороша против автоматов только в кино.
Оказывается, меня разыскивала вся милиция Краснорайска по личному поручению нового губернатора.
А зачем разыскивает и к чему, было неизвестно. Поэтому меня завернули в пленку для парников, чтобы не убежал.
Наручников у них не было. Их все сдали на металлолом начальники, чтобы выплатить зарплату своим подчиненным.
Затем меня погрузили в «уазик» и повезли в Краснорайск. А так как старательные усатые милиционеры с автоматами не знали, за что и по какой причине меня разыскивают, то и обходились со мной как с особо опасным преступником. Держали в парниковом коконе, пока не привезли в Дом правительства.
Когда меня внесли в кабинет губернатора, я уже ничего не соображал. Новый губернатор, как увидел меня, сразу позвонил в Москву, бывшему. Рапортовать шефу о том, что он меня разыскал и доставил.
Так и началась цепь роковых ошибок нового губернатора.
Рапортовать надо, когда дело доведено до конца, а не когда поймал только начало ниточки.
Мой друг, уже высокопоставленный московский чиновник, услышав, что я жив, сразу потребовал меня к телефону.
К телефону меня поднесли. Но я был в коконе и мало что мог сказать. Вдобавок от тесноты и духоты стал терять сознание. Успел только прошептать, что меня арестовали.
Мой друг потребовал к телефону своего преемника и стал кричать, затем орать. Новый губернатор, услышав крик, причем крик из Москвы, побледнел и упал в обморок.
Подчиненные тут же сбежали из кабинета от греха подальше.
Упал и я.
Так мы и валялись рядышком, а трубка орала и орала.
Какие только проклятия не сыпались на голову нового губернатора.
В кабинет никто не смел заходить, поскольку слышали начальственные, гневные крики.
Так мы пролежали, я в коконе, а новый губернатор в обмороке, сутки.
Пришла уборщица, далекая от придворных этикетов, и выкатила нас обоих в приемную.
Тут все чиновники забегали, начали откачивать губернатора. А я все лежал, потел и писал в кокон.
Губернатор проморгался и увидел, что я все еще в коконе, издал страшный, испуганный гортанный звук:
– Немедленно… рас… рас… – и опять потерял сознание.
Но никто не понял, что он хотел сказать этим «рас… рас…». Чиновники, преданные так же новому повелителю, как и старому, сразу решили, что меня надо немедленно «рас…рас…» – расстрелять. И поволокли меня во двор исполнять указание.
Я, хоть и был полуживой, попытался заступиться за себя, бубнил, что у нас в стране демократия и расстрелы вот-вот запретят, и мне нужен следователь, прокурор и судья, и что вообще их хозяин, когда прорычал: «Рас…» – имел в виду меня «распеленать», а не «расстрелять». Вы все перепутали».
По иронии судьбы под рукой вооруженными оказались только те люди, которых я и просил привести себе на помощь: следователь, прокурор и судья. Им дело и поручили.
Они приставили меня к стенке, как пластиковую сигару.
Вынули свои табельные пистолеты. Прицелились и выстрелили.
И не попали.
Светило солнце, и я, отсвечивая бликами, блестел, как елочная игрушка.
Они палили и палили.
Мазали и мазали.
Пули только рвали парниковую пленку по бокам. Я не умирал, и это было досадно.
Но тут высунулся из окна очнувшийся губернатор с телефонной трубкой в руке, из которой опять послышался злобный, бешеный рык бывшего губернатора.
Новый губернатор, когда высовывался из окна, хотел дать команду к моему освобождению, но, как услышал новые «рыки» бывшего», опять потерял сознание и вывалился из окна.
И прямо на меня. А «тройка» в этот момент дала очередной залп.
И попали.
Но не в меня, а в нового губернатора.
Увидев, что застрелили не того, и даже совсем не того, «тройка», кинув пистолеты, бросилась врассыпную.
Я совсем сник. А как прикажете себя чувствовать, когда лежишь рядом с только что убитым, наверное, в жизни неплохим человеком и ничем не можешь помочь ни ему, ни себе.
Но, на мое счастье, двор, как и все дворы мира, был прилично захламлен.
Боком, боком я докатился до кучи каких-то железок.
С большим трудом, но все же разодрал об них прилично поврежденный выстрелами кокон. И вывернулся из него, как змея из старой кожи.
Присел к стене и оглядел двор.
Он напоминал высокий колодец с окнами и двумя дверями.
Я подполз к одной и не смог открыть, к другой – тот же результат. Покричал, как мог. Окна молчали.
Солнце светило ярко и горячо.
Я откатился в тень. И вовремя, потому что пуля из снайперской винтовки с визгом впилась в землю, где я только что лежал.
Прямо беда.
И все из-за того, что никто так и не решился до конца выслушать «лай» бывшего губернатора. Все действовали лишь на догадках: раз привезли в «коконе» – значит преступник, раз преступник – значит надо расстрелять.
Стало ясно: они твердо решили меня добить.
Но тут мне что-то уперлось в ягодицу. Ловя взглядом окно, где блестело стекло снайперского прицела, я пошарил рукой и нащупал пистолет. Потом еще два.
Я очень обрадовался.
Никогда не думал, что буду радоваться оружию своих палачей.
Я быстро передернул затвор и первым же выстрелом уложил снайпера, который, дернувшись от моего меткого выстрела, слава богу, упал внутрь здания, а не вывалился ко мне во двор, чем мог увеличить число моих мертвых соседей.
Так в течение следующих двух часов я уложил еще пять снайперов, пытавшихся уложить меня. После чего наступила тишина. Похоже, местные еще более уверовались в моей бандитской сущности.
Я начал опасаться, что они применят гранаты.
Не применили.
И я, вспомнив, что стало с наручниками, решил, что и гранаты начальники сдали на металлолом.
К ночи по зданию администрации ударили минометы, пытаясь попасть миной в мой дворик. Но ни одна мина не достигла цели. После часового обстрела оказалась разрушена крыша, побиты чиновничьи машины, но мой «магический» колодец не пострадал.
Когда все затихло, от нервного напряжения мне захотелось спать, но спать рядом с мертвым губернатором было совсем не уютно.
Я в кучке мусора разыскал что-то похожее на лопату и, выкопав подходящую яму, закопал там губернатора.
Воткнул в холмик крест из двух палок, связанных кусками разорванного скотча. Помолился.
И так устал от пережитого, что уснул мгновенно.
Поутру меня разбудил мегафон.
Предлагали сдаться.
Я был бы рад, но от жажды пересохло горло и крикнуть в ответ «сдаюсь» не получилось.
Тогда надо мной пролетел беспилотник и несколько раз сфотографировал дворик и меня. Я даже стрелять по нему не стал.
Потом опять в мегафон предложили сдаться, а заодно поинтересовались:
– Где наш губернатор?
Я написал на асфальте куском битого, красного кирпича: «Ушел…» – хотел дописать в мир «иной», но сил не хватило.
После этого опять воцарилась долгая тишина. Соображали, куда мог уйти губернатор. Я тогда не знал, что трое моих расстрельщиков твердили в психушке, в палате для буйных, что они застрелили губернатора и он, мертвый, лежит там, во дворике. А раз его сейчас там нет, значит, я его съел от голодухи.
Так вдобавок я стал еще и людоедом.
В полдень высоко-высоко в небе появился бомбардировщик. «Ага… – подумал я, – значит, решили бомбой меня взять». Но, помня, как еще в период моей солдатской юности военные не могли попасть в целую «зеленую» армию, я спокойно ждал, в кого же они попадут на этот раз.
