Предназначение женщины было несколько разнообразней и ответственней. Выйдя замуж лет в четырнадцать-пятнадцать, родить в минимальные сроки от трёх до пяти детей, и обязательно первым продолжателя рода. Готовить, стирать, убирать и обхаживать всю родню супруга; растить отпрысков, ну и вообще…
В городе существовал неписаный закон: к гинекологам и стоматологам могут обращаться только женщины лёгкого поведения – так называемые «испорченные». Порядочной женщине незачем украшать себя разными глупостями в виде пломб на передних зубах, и вообще – она должна пленять своей естественной красотой. Гнилые зубы – лучшее украшение женщины, ибо это вернейшее доказательство порядочности и скромности. Они говорят об истощении организма в результате многочисленных родов; о том, что женщина более не принадлежит себе, её жизнь, как говорится, принесена на алтарь продолжения мужнего рода, то есть – в детях. Нет, в особых случаях женщина имела право обратиться даже к гинекологу, но только в сопровождении свекрови, или старшей золовки. Таким особым и уважительным случаем могла быть исключительно очередная беременность!
В стоматологических поликлиниках функционировал строго операционный блок, и почему-то особым уважением и авторитетом пользовались клиенты, требующие у врача «вырвать без укола!».
Эти групповые походы с конвоем минимум из пяти человек по различным медучреждениям были сродни учебным маршировкам на плацу. Шествие возглавляет один, громко стонущий и причитающий, иными словами – сам непосредственно страждущий, прижимающий к причинной стороне лица довольно свежий носовой платок. Одна часть массовки на заднем плане с готовностью подхватывает каждый оброненный страждущим вопль, а вторая – хором утешает и подбадривает несчастного…
Все виды женской косметики, кроме хозяйственного мыла, считались немыслимой распущенностью. Ноги брились станком до колен, ибо порядочной женщине брить выше нет никакой необходимости. Кто там должен видеть?!
К слову сказать, у зрелых дам старше семнадцати лет волосы буйной чёрной порослью вились повсюду, совершенно не считаясь дефектом и темой для переживаний: на ногах, руках, животе; нежной рамочкой обвивали лицо, создавая ореол из бакенбард и бороды. Это, конечно же, подчёркивало выразительность прекрасных глаз. Обрамление было не такой, естественно, густоты, как у представителей сильного пола, а несколько воздушнее и нежнее.
Гардероб, несмотря на конец века, пребывал незамысловатым. Две-три одинаковые чёрные юбки до земли, тёмные кофты, а вместо пальто или куртки представительницы прекрасного пола вполне обходились байковыми или вельветовыми халатами.
Однако в столь выдающемся обличии была, как говорится, и своя изюминка! И изюминкой этой являлись трусы. Только не надо думать, что вы поняли, о чём я. «Трусами» называлась совсем не общепринятая часть нижнего белья, носимая на голое тело, располагающаяся от талии до верхней трети бедра, подчёркивающая сексуальность и скрывающая недостатки фигуры, выполненная из тонкого трикотажа. Трусами считалось огромное, неуклюжее сооружение, начинающееся, как и положено, на талии, но заканчивающееся на верхней трети голени, или в лучшем случае – на середине колена кулиской с продетой в неё резинкой. Такая конструкция было двояковыгодна: во-первых – трусы не задирались при ходьбе, во-вторых – туда можно было вставить верхнюю часть чулок и сэкономить на подтяжках. Толщина ткани зашкаливала за сантиметр, не считая начёса. И этот атрибут женской привлекательности имел весьма выдающиеся окраски – розовую, цвет морской волны, просто голубую, сиреневую и так далее.
Аделаиде тоже купили такие «трусы». Более чудовищного зрелища, чем она в них, Аделаида не видела в жизни! Но родители настаивали, и выглядело это так:
– Ты полная! Колготок на твой размер не выпускают. Ты должна приучиться носить чулки!
– Но чулки всё время сползают!
– Поэтому тебе и говорят, чтоб ты привыкала!
Особенно ужасно об этом говорил папа. Когда с его уст слетало «привикала», она готова была провалиться сквозь землю! На её несмелые возражения в виде:
Может, надо худеть, чтоб колготки лезли, а не привыкать?
Её резонно ставили на место:
Укоротись! Когда спросят – тогда скажешь! Когда похудеешь – тогда купишь колготки, а пока носи трусы с чулками! В колготках как голые, а так тебе же лучше – не простудишь придатки!
Через двор Аделаиды каждый день на работу проходила какая-то женщина. Она всегда была аккуратно причёсана, и платье её не подметало землю, как у основного контингента. Оно просто прикрывало колени. Женщина страшно будоражила ряды придворных домохозяек и будило нездоровое любопытство у любителей пива. Каждый раз её появление во дворе вызывало страшный ажиотаж с перешёптываниями и перемигиваниями.
Однажды кто-то во дворе, начищая кастрюли смесью песка с куриным помётом, презрительно сообщил:
– Моя свекровь её знает! Она живёт около моста, и её соседи говорят, что она на лицо мажет крем!
– Что значит «мажет крем»?! – великосветское общество просто опешило от такого невиданного и открытого хамства!
– Так, крем! Не верите – сами присмотритесь!
После обнародования этой страшной тайны весь двор с ещё большим нетерпением ожидал дефиле незнакомки, а дети, во главе с Кощейкой, забегали вперёд и как бы невзначай шли ей навстречу, пристально вглядываясь в лицо, в надежде заметить на нём следы преступного «крема».
– Она не замужем! – Констатировала всё та же новоиспёченная соседка с кастрюлями и куриным помётом.
– Естественно! – Безоговорочно соглашались с ней соседки с фасолью и полуголой курицей, – кто ж на такой женится! Она же распущенная!
– И они были абсолютно правы! Замужество в этом городе было целой наукой.
Обучение тонкостям мастерства начиналось с самого детства, со дня рождения, можно сказать. Вроде как в Индии обучали Кама-Сутре.
Вот, например: девочку из хорошей и порядочной семьи, если у неё мокрые пелёнки больше не в состоянии впитать ни капли влаги, никогда не переоденут на людях. И никакой рёв не поможет – девочка будет ждать, пока попадёт в закрытое помещение и её перепеленают мать с бабушкой со стороны отца. Потому что можно увидеть всякое, родинку на непонятном месте, например, и потом испортить девочке жизнь сплетнями, например, или шантажом!
Аделаида помнила, как во дворе за столом соседки рассказывали один удивительно поучительный и ужасный случай. Одну девочку мать с детства водила в баню. А у неё на спине была большая родинка. И вот однажды, когда девочка выросла, одна женщина стала сватать её за своего сына, а родители девочки отказали. Тогда в отместку злая мать рассказала своему злому сыну, так, мол, и так, у неё, мол, родинка на спине. И злой сын, раз ему было отказано в руке и сердце, стал всем рассказывать, что та девочка испорченная. А если она не испорченная – откуда он знает, что у неё родинка на спине?! Правда, потом ещё несколько раз девочку эту хотели посватать, но им говорили, что она испорченная. Женщины, когда проверяли её спину, ну, мать там жениха, или тётя, видели, что у неё правда родинка! И так на ней никто больше и не женился!
Аделаида одуревала от таких рассказов. Ей было безумно жалко «девочку», однако она не понимала: зачем та показывает спину всем желающим? Это ж не прививка от столбняка под лопатку, и не городской музей, в конце концов! Она всей душой желала ей встретить настоящего принца, но сама очень затруднялась делать выводы из этой «весьма поучительной» истории: то ли не ходить в баню и не мыться вовсе? То ли мыться, но при этом ходить по бане в пальто?..
К половозрелому возрасту дамы, эдак годам к тринадцати, родители потенциального жениха должны были быть уверены, что ни в садике, ни в школе она с мальчиками за одной партой не сидела; ни один представитель мужского пола при чихании в неё не попадал; из одного с ними стакана она никогда не пила; булочку в школьном буфете откусывать не давала. А так как глаза родственников жениха были постоянно и везде, подсунуть копию за ценнейший оригинал практически никому не представлялось возможным…
Существовали, правда, и сезонные распродажи. Это когда всё-таки невесту уличали в откусывании булочки в школьном буфете на глазах бдительной общественности. За такие провинности могли с натугой взять или за вдовца, или за трижды разведённого с пятью детьми.
У незапятнанных всё шло по другому, накатанному как в «Колобке» сценарию.
К годам шестнадцати отец отрока начинал перебирать невест. Он ходил по своим друзьям, или его родственники водили по своим, говорил длинные беседы за накрытыми столами, присматривался к их дочерям, племянницам. Когда выбор на какую-нибудь из счастливиц наконец выпадал, промеж родителей обеих заинтересованных сторон начинался более тесный междусобойчик. Они встречались, навещали друг друга дома, вели дипломатические переговоры. В определённый момент спелости дипмиссии, отец отрока решительно открывал карты. Выглядело это примерно так:
