Он знал, что она врет. Но он и не надеялся, что Любка вот так просто отстегнет ему хоть сотню, она всегда была жадновата, по – торгашески расчетлива и деньги считать умела. Он молча вышел из квартиры любовницы и закрыл перед ее носом дверь, не дожидаясь последнего «прощай».
* * *
– Ну, что будем делать, дружок? – Павел Дохлов смотрел на Леона, поигрывая последней моделью сотового телефона.
– Я отдам долг, дай мне время.
– Время – деньги, сам понимаешь. Да и откуда ты собираешься их брать?
Леон сидел напротив Дохлого в его шикарном кабинете и проклинал тот день, когда ему пришла в голову дикая мысль, взять у того денег. Думал, если выросли в одной квартире, так он и простит ему, если что. Так не простил, сволочь, еще и проценты собирается накрутить. Нужно как– то протянуть время.
Как классически его развели! И кто! Баба, страшная как смерть, пропахшая пивом и дешевыми сигаретами. Он все – таки ее разыскал, спасибо Аське, помогла. Той позвонил тот самый Валентин, он приехал в Оренбург на несколько дней и решил не искать себе новую подругу, а завалиться к старой, проверенной. Аська не поленилась, расспросила его об Антипкиной и выяснила адрес квартиры, которую та снимала. Антипкина оказалась приезжей, из какого – то захолустного городишки на юге страны. Леон поехал наугад и поймал ее прямо в дверях, она явно собиралась сваливать с этой квартиры. Выглядела она натурально бомжихой, мальчишка, который стоял рядом с ней, был тощим и каким – то болезненно бледным. От Антипкиной одуряюще воняло перегаром, или выпитой на «свежие» дрожжи, бутылкой пива. А, ведь, когда она встречалась с ним по делам, была трезва, как стеклышко. Зато теперь, похоже, не просыхает. Увидела Леона, испугалась, заголосила. Стала глазки закатывать, слезы лить, мальчонку вперед толкала, чтобы жалость вызвать. Плакала, что и ее кинули. Пока они выясняли отношения, в подъезд вошли два «качка» и прямиком двинулись к ней. Не обращая внимания на Леона, один из них с ходу врезал ей в зубы. Пинком затолкнул ее и ребенка в квартиру, вдернул туда за руку и Леона и захлопнул дверь. Выяснив, по какому вопросу тут находится Леон, он молча кивнули ему на дверь, попросив больше к ней не ходить. Долгов на бабе было немерено, и Леон был самым последним в очереди, по – любому, ему ничего не достанется. Не у одного Леона она занимала и всем писала расписки. Леон вышел из обшарпанного подъезда и присел на скамейку рядом с дремавшим старичком. Он сидел и думал, куда же она столько набрала? Живет на съемной квартире, пьет дешевое пиво, одета в ширпотреб с вьетнамского рынка. Потом понял. Стоит за ней кто – то. И достать его трудно. Вернее, лучше не доставать. Целее будешь.
– Ну, что молчишь? Сроку тебе месяц, не отдашь, придется отрабатывать.
Дохлый усмехнулся и жестом показал на дверь. Леон с ненавистью глянул на друга детства.
– А смотреть так сурово на меня не надо. Помню я этот твой взгляд, еще с прошлой нашей встречи. Хотел чистеньким по жизни прошагать? А Паша для тебя чем – то вроде подпорки стать должен? Не получиться. Я, конечно, где – то благодарен тебе, без тебя бы мне десятилетку не закончить. Только в жизни, Леончик, больше важна другая школа. В ней либо выживешь, либо тебя растопчут. Меня не растоптали. А сейчас я сам, кого хочешь, в дугу согну. Вот и ты, кандидат каких – то там наук, будешь на меня работать. Только ученые степени твои тебе не пригодятся. В лучшем случае приставлю тебя к кофеварке, станешь моих ребят кофеечком баловать. Что, не хочешь? Ищи денежки. А то могу твой долг цыганам продать. А они тебя на «работу» пристроят. Это наркота, дружок. Опасно и страшно. Да и конец известно какой: либо прирежут, либо сдохнешь от «передоза».
Леон вышел от Дохлого на негнущихся ногах. В висках стучало, перед глазами плыли круги. «Я не смогу вести машину, точно куда-нибудь врежусь. Но может, оно и к лучшему: нет человека, нет проблемы», – подумал он и завел двигатель.
Глаза не открывались. Въедливый звук будильника пытался пробить пелену полузабытья. Снились цифры. Вполне определенный набор цифр, похожий на номер. Этот номер, надвигаясь из ниоткуда, оказался прикрепленным к бамперу автомобиля. Из машины вышел плечистый, высокий мужчина с коротким ежиком волос на голове. Лица было не разглядеть. Вслед за ним, сначала аккуратно поставив на асфальт ноги в модельных туфельках, выпорхнула миниатюрная женщина. От пары «исходило» свечение двух влюбленных друг в друга людей. «Это же Дашка!», – подумала Ляля и открыла глаза. Ошметки, брызги этого сна таяли и исчезали под дрожанием солнечных бликов, а она старалась вспомнить, что-то важное в нем. Машина, да, ей снилась машина, с номером 273. Лялька потянулась за блокнотом и ручкой. Сверху, на приклеенных ярко-желтых листочках, уже была одна запись. Этот номер приснился ей прошлой ночью. Обычно на этих листочках она записывает дату и время очередной клиентки, но эти цифры явно напоминали номер телефона. Что все это значит? Или ничего? Она подумает об этом потом, вечером, или завтра. А сейчас хорошо бы начать день.
Холодильник почти пуст, плита залита кофе. Муж наверняка одновременно общался по телефону и пытался изобразить завтрак. Где-то внутри нее пискнул голосок раскаяния: нормальная жена встает раньше мужа. Вкусные бутерброды, чистая рубашка, носовой платок и прощальный поцелуй в коридоре под «фонариком»– вот так раньше и было. Этот фонарик из кованного темного металла был «символом». Первая совместная покупка из первых, заработанных инженерным трудом, денег. Зарплата – смех и слезы, и этот светильник стал их точкой отсчета будущей «роскошной» жизни. Позже друзья, скинувшись из таких же смешных зарплат, подарили им зеркало в тяжелой, с витиеватым рисунком, оправе. Оно чудно освещалось фонариком, и их крохотная прихожая, обитая красным кожзаменителем, стала похожа на шкатулку с подсветкой. Тогда казалось, что они с Сашкой просто везунчики. Поженились – и отдельная квартира. Работа в двух шагах от дома: его завод и ее институт. Студенческая жизнь плавно перешла в семейную. Те же вечеринки и толпы друзей по субботам, ноль врагов. Через год она родила Кирилла, а еще через год – Марго.
За двадцать два года они переезжали два раза. Меняли мебель, но фонарик всегда занимал свое место у зеркала в прихожей. Это было нечто, за что цеплялась их изменчивая, разбитая и заново склеенная семья. Лялька «вернулась» из воспоминаний. Как получилось, что ее, Лялькина жизнь стала такой «отдельной»? От мужа, сына и дочери. Сашка, худой, даже тощий, с кудрявых волос на голове, превратился в Александра Ильича с солидным «авторитетом» в районе живота. Марго, вдоволь покуролесив в юности, и прибавив седых волос родителям, в двадцать лет вышла замуж, родила сына и ревностно охраняет свою новую взрослую жизнь. Ляльке там отводится место «бабушки по вызову». В остальное время – свободна. И даже Кира, «Лялькин ребенок», неделю назад заявил, что переезжает жить к своей девушке. Спасибо, поставил в известность. Кто она? Лялька пыталась пригласить ее на «смотрины», но получила в ответ загадочную фразу: «Не грузись, тебе она не понравится». Пришлось проглотить и это.
Так они остались вдвоем в пяти комнатах – Лялька и Александр Ильич. Она так и не стала Еленой Владимировной. Домашний зверек – Лялька. Из-за маленького роста и отсутствия «пышностей» никто ее не звал даже Леной. Подруги приходили к ней, когда им нужно было «сбросить негатив», а их мужья звонили, просто чтобы позвонить. Их дети прибегали «перехватить сотню» и рассказать об очередной «катастрофе» в жизни. Все сходились на том, что Лялькин голос успокаивал, Лялькин чай лечил, а Лялькин совет в всегда был в точку. Лялькина «нужность» была причиной ревности мужа. Он ревновал ее к подружкам, к их мужьям, их детям, подругам подруг и прочее, прочее.
К нему никто не бегал «на чаек». К нему почтительно обращались с просьбами, передавая «челобитные» опять же через Ляльку. Он помогал чем мог, скорее из нежелания быть «плохим». Ему хотелось если не восторженной благодарности, так хоть признания его заботы. Но все доставалось Ляльке. И он опять ревновал. Как-то тихо и ожесточенно. Лялька чувствовала кожей это его состояние, и старалась уйти, стать неслышной и «прозрачной». Удавалось не всегда. И тогда на их мирное жилище обваливался скандал. Муж кричал на Марго, раздавал подзатыльники Кириллу. Но ни разу не тронул Ляльку. Только косил на нее глаз. Глаз был круглым и мутно-голубым от бешенства. И это было страшнее, чем, если он бы ее ударил. У Ляльки в животе становилось холодно, холод расползался по всему телу, ноги и руки становились неподвижно ледяными. Увидев «похолодевшую» Ляльку, он как-то быстро успокаивался и садился к телевизору.
Лялькины воспоминания прервал дверной звонок. «Кто – то из наших», – подумала она, отодвигая задвижку. За дверью стояла ее сестра Галина.
