– Чего? – спросил я.
Видимо, что-то случилось со временем.
– Ты не сможешь сейчас, – объяснил Миша, – Мышцы там, внутри, еще парализованы.
Я принялся сидя натягивать штаны. Потом попытался встать.
– Тебе помочь? – он протянул свою целую руку.
– Не надо, – мне хотелось быть в тот день героем…
Я не позволил себе помогать, но Миша шел рядом и немного сзади. Я дошел до палаты и рухнул на кровать. Мужики сочувственно посмотрели на меня.
– Что-то ты пятнами пошел, – сказал Витя.
– Бутылку дать? – спросил дядя Гена.
А Миша принялся долго и громко рассказывать о своем опыте посещения туалета после операции. Ему, как выяснилось, было сложнее – он пытался сходить по-большому.
Я слушал их, что-то отвечал, и понимал, что засыпаю. И еще у меня зверски чесалось лицо, особенно нос.
– Сейчас можно спать? – спросил я, не понимая, почему в палате так тихо.
– Спи, – ответил дядя Гена растерянным голосом.
Время явно куда-то исчезало.
Потом я открыл глаза и увидел Наташку. Она сидела на краю постели и смущенно улыбалась.
– Ты чего так спишь? – спросила она. – Я тебя разбудить не могу, – и снова улыбнулась.
Я сел и взял ее за руки. Прижался лицом к ее лицу. Неудержимая, текучая нежность переполняла меня. А воздух вокруг был наполнен сумрачно-серебристым мерцанием, и лишен объема.
Я целовал ее и спрашивал:
– Ты меня любишь? Ты меня любишь? Это правда?
– Конечно, люблю, – отвечала она, удивленно улыбаясь.
Потом Наташки уже не было, а была сестра. Я целовал ее лицо, и что-то говорил, но уже сам не мог понять своих слов. Я сознавал, что получается смешно, и смеялся. Сестра улыбалась настороженно и смущенно. Я запомнил ее лицо, как неподвижную, медленно выцветающую фотографию, к которой тянулся как бы руками, потому что у меня не было рук, и которая оказывалась лицом Наташки…
Темноту нарушил крик. Хриплый женский визг-вой, на пределе срываемых связок, долгий и стремительный, прорывающийся ко мне. Я слышал его, но не думал о нем, потому что я вообще не думал. Внутри меня было тихо. Невозможно было определить, где начинается это внутри, и где я слышу крик. Он умолк вспышкой грязно-желтого света, и темнота снова была.
Ничего не было. Меня не было. Была тьма. Женский вой коротко вспыхнул, и его бледно-дрожащее сияние ударило, и я увидел кости своих челюстей, как силуэт во тьме. Это была сестра, я узнал голос. И в этот раз она попала в меня.
Тьма снова была, но что-то уже нарушилось, и появилась разница между мною и остальным. Я хотел тишины, и тишина растворяла.
Невозможно сказать, как долго это повторялось, потому что, когда не думаешь – невозможно считать.
– Валя! – крикнула мне сестра, глухо и устало, – Валя, живи!
Я ощущал только форму слов. Смысла не существовало.
– Валя, живи! – кричала она.
И неизвестно, было ли это сказано однажды или повторялось много раз.
Я согласился. Тьма стала трехмерной, отодвинулась и стала лицом Наташки. Она смотрела на меня.
И появился голос, приказавший:
– Дыши! Валя, дыши!
Сначала это был голос сестры, потом Наташки. Но я понял, что это был чужой голос, хотя на самом деле он был мне роднее всех других.
Это повторялось много раз. И, повинуясь, я, наконец, вздохнул – увидел, как призрачные ребра расходятся дугами в высоту, легкие наполняются, будто мехи водой, а голова на гибком прозрачном позвоночнике откидывается назад.
– Валя, дыши! – снова приказал голос, и покоя уже не было.
Я вдруг ощутил свое тело – моя голова моталась по подушке, потому что кто-то сильно бил меня по щекам.
– Дыши! – приказал голос.
Я хрипло и долго вздохнул, прогнув спину и запрокидывая подбородок.
– Дыши! – снова требовал голос.
Но я не дышал – просто не хотел. Меня еще били по щекам, но удары становились все слабее и затихли в отдалении. Я еще пару раз честно попытался выполнить приказ дышать, который навязчиво повторялся. Но, не ощущая тела, дышать было тяжело и я перестал. Совсем.
Было мгновение, в котором я вдруг открыл глаза и видел над собой в голубом мертвом свете незнакомых людей в белом. Они двигались непонятно и суетливо. Мою голову повернули вбок. Кто-то сказал:
– Адреналин! Быстро!
И я увидел, как в плечо втыкается игла шприца, и даже ощутил боль.
– Валя, дыши! – истерически закричал голос из обступающей меня тьмы.
– Он опять уходит… давайте… – глухо пробубнили в отдаляющемся облаке мертвого света.
– Где я? – спросил я испуганно, глядя на расплывчатый желтый свет, льющийся из-за стеклянной перегородки, рядом с которой я лежал.
Я начал вставать, упираясь в мягкую поверхность непослушными руками, и за мной потянулись гибкие блестящие трубочки. Они были везде – на руках, на лице, даже между ног.
– Что это? – спросил я и принялся брезгливо выдергивать их из тела.
Что-то побежало струйкой на пол. Что-то звякнуло. Послышались быстрые шаги.
В поле зрения возник очкастый парень в белом халате и темных брюках.
– Валентин, ты в реанимации! Успокойся! – попросил он твердо и настойчиво.
– Вытащи это! – потребовал я и указал на оставшиеся во мне трубки.
– Мне не хочется этого делать, – объяснил парень, – Потом опять вставлять придется.
Я попытался встать на ноги. В колене что-то жутко и влажно затрещало.
– Лежи! – парень бросился ко мне.
Я понял, что сил встать у меня не хватит, и лег. Он принялся подбирать с пола все, что я вытащил из себя.
– Если ты думаешь, что мне это удовольствие доставляет, – говорил он, – Ты ошибаешься…
Как ни странно, несколько дней, проведенных в реанимации, были, пожалуй, самым спокойным и безмятежным временем моей жизни. Мне ставили капельницы с демидролом, и большую часть дня и ночи я спал. Иногда просыпался, чтобы немного подумать о чем-нибудь и снова заснуть. Не нужно было ни есть, ни ходить в туалет – катетер и внутривенные вливания глюкозы делали свое дело.
Часто приходили врачи и расспрашивали меня о самочувствии. У меня была амнезия и поэтому я почти никого из них не мог вспомнить. Они говорили, что у меня была реакция на какой-то из компонентов наркоза. Но молоденькие медсестры фыркали, когда слышали это и потом, шепотом, рассказывали мне, что во всем виноват анестезиолог, у которого это уже третий случай в году.
Мне казалось это неважным. Я знал, почему я стал умирать – потому что сам этого хотел. Для меня лишь было загадкой, почему я выжил, и что этот факт означает. И еще мои воспоминания постоянно вертелись вокруг голоса, который я слышал там, в темноте. Я даже спрашивал у медсестер, не они ли меня звали тогда. Но они улыбались и говорили «нет».
Через три дня я оклемался настолько, что было решено перевести меня в общую палату. (Я уже мог самостоятельно пить воду и пользоваться уткой) Операцию по переводу поручили двум санитаркам, суетливым худеньким женщинам лет сорока.
Одна из них дала мне простыню и велела закутаться в нее, потому что под одеялом я был голым, как и все пациенты реанимации. Предполагалось, что мне выдадут каталку, на которой я и поеду до самой палаты. Каталка нашлась, но доехал я с помощью тетенек-санитарок только до лестничной площадки. Лифта в этом здании не было, и операции по подъему и спуску больных с этажа на этаж выполняли парни-охранники, что сидели внизу на вахте. Парней долго искали, и я уже начал мерзнуть в больничном коридоре, на железной каталке, в одной тонкой простыне. Минут через двадцать недовольные санитарки принесли мне костыли.
– Ты аккуратненько, потихоньку, – сказали они мне, – А мы тебя поддержим.
Когда я встал на костыли, с меня свалилась простыня. И я замер, стоя голышом посреди лестничной площадки. Я ждал, когда мне подадут простыню. Но санитарка, которая стояла рядом, почему-то этого не делала.
– Ну, ты его оденешь или как? – недовольно спросила другая.
– Ага, – сказала та, что стояла рядом.
Постояла еще несколько секунд и подала мне простыню.
Я кое-как, одной рукой, принялся наматывать ее на бедра. Было очень неудобно, но мне никто не помогал.
– Твою мать! – заругалась вторая санитарка, – Ты уснула, что ли?!!
Мне помогли намотать простыню на бедра и перекинуть через плечо. Я продолжил спускаться по лестнице. Санитарки шли следом, готовые прийти на помощь.
– Ну, растерялась, молодого человека увидела, – объясняла одна другой шепотом, – Давно не видела. Чего орать-то?
– Ладно… – успокаивала ее другая.
Было это все под самый Новый Год. Тридцатого числа я, в сопровождении двух санитарок, приковылял в палату, где меня встретили дядя Гена и дед Роман. Милиционера Витю и сантехника Мишу отпустили на праздники домой.
– Привет, – сказал мне дядя Гена, – Я уж думал, придется с Ромкой вдвоем Деда Мороза встречать.
Он сделал серьезное лицо и добавил:
– Напугал ты нас…
Я лег на кровать, укрылся одеялом и попросил:
– Расскажите, как все было. Я не помню.
– Да, говорю, не поняли мы ничего, – дядя Гена отложил книжку в туманно-синей обложке, – Ты маялся чего-то, лопотал… Думали, плохо тебе. Хотели уже врача звать. А ты, вроде, успокоился, заснул. Потом подруга твоя пришла, потом сестра. Ты просыпался, разговаривал с ними. Правда, заговаривался… А кто тебя знает, мож, ты всегда такой спросонья… Потом снова уснул, отвернулся к стенке, даже храпеть начал. Мы смеялись…потом заходит Наташка медсестра, со шприцем. Укол тебе делать. Мы на нее сильно ругались. Говорим, парень маялся, только заснул, не буди. А она даже матом на нас: пошли, мол… сама знаю, что делать. За плечо тебя повернула. И спрашивает так: «Он давно не дышит?». Тут мы и охренели…
