Странная делегация…Соснин сразу предупредил, что дилетант, что очутился здесь по недоразумению; как его сюда занесло, и – зачем, зачем, что на уме у Влади? Но сразу же успокаивался – хоть облепиховое масло купил.
А Адренасян, похоже, не понимал, чего ждали от него приезжие.
На стенде заметили кубик из ноздреватого материала, вроде пемзы, ракушечника.
– Это местный материал? – осведомился Блюминг.
– Местный, местный! – отозвался, усмехаясь, Адренасян, – это бетон.
– К-к-как бетон? – заморгал Фаддеевский.
– Да так, не верите? – мы вырезали этот кубик из несущей стены обычного девятиэтажного дома. Но чтобы голословно не убеждать, поедем, посмотрите; и поднял на Соснина грустные глаза.
Адренасян на стареньком служебном микроавтобусе повёз на стройку.
Туда и перебравший лишнего Лапышков на такси подкатил, сутки чачей наливался у сокурсника по техникуму в селе под Мцхетой; пошатывался, кряхтел, хватаясь за сердце, но на складе панелей храбро потянул за арматурный выпуск и, торжествуя, – а нас ещё за плохое качество жучат! – вытащил стержень с анкеровочными усами.
Блюминг с Фаддеевским потеряли дар речи.
Адренасян, не сводивший с Соснина глаз, вздыхал. – Здесь только песок и щебень, нет сцепления.
– А цемент? – удивился Соснин.
– Украли, – безнадёжно улыбнулся профессор. – Жёсткие узлы, пояса, усложнённое армирование – всё напрасно: дома от слабенького толчка рассыплются. У нас скальные грунты, а будто на песке строим.
После фуршетика с вином и чёрствыми хачапури обменялись телефонами, адресами. Адренасян пообещал прислать последний, ещё не завершённый, научный отчёт, снова пристально посмотрел на Соснина, спросил. – Мы не могли раньше встречаться? Такое лицо знакомое…
Соснин виновато развёл руками.
В самолёте сумку с оранжевой банкой поставил в ногах, под кресло.
Где-то слева по курсу, под розоватым туманом дремало море, а он смотрел, смотрел на крахмально-белую, тепло подсвеченную там и сям утренним солнцем, изборождённую синими тенями-складками ткань внизу. Когда поползли бесснежные рыжеватые холмы, сообразил, что кавказский хребет под снегом напомнил маркизетовую гардину в Филозовском кабинете.
по коридору (туда)Со стенда объявлений зазывали на лекцию: «На пути к социальной однородности общества». А-а-а, жюри выявило победителей конкурса акварелей и набросков! – к щитам с произведениями Нешердяева и Филозова были приколоты бумажки с выведенными тушью римскими единицами; заслуженно разделили победу.
перед четвёртым заседанием комиссии Соснин всё ещё не мог уразуметь в чём состояла его собственная роль во всё более запутывавшейся истории, а пока предъявлял некорректные претензии БогуЖдал в приёмной зале.
Огнедышащий Фофанов гудел о ночном сердечном приступе у Лапышкова, о шансах Филозова получить награду за удачные разбирательства – его будто бы после процесса собирались бросить поднимать строительный главк.
Соснина не трогали карьерные перемещения Влади. Пусть поднимает.
Подойдя к окну, глядя, как огибали мокрый сквер машины, нащупал ненужную банку в сумке: опоздал.
Заехал с утра на проспект Художников, звонил, звонил. Из соседней квартиры, не снимая цепочки, пробурчали в щель, что Софью Николаевну третьего дня похоронили, Анну Витольдовну, подкошенную горем, кажется, увезли к себе родственники, но её внук, который давеча приходил с беременной женой осматривать доставшуюся квартиру, будто бы сказал, что и с бабушкою стряслась беда, она при смерти, будто бы поскользнулась, упала, с тяжёлым переломом угодила в больницу. В какую больницу – не знали; телефона родственников тоже не знали.
Они что, доживали до своих рекордных лет, чтобы дождаться его визита? Будто бы специально для встречи с ним жили! Допустим, Божий промысел, допустим к ним его, действительно, не случай, а Бог послал. Но почему Бог потом так постыдно заторопился? Прагматика Промысла? Сразу после встречи, благо всё-всё ему было рассказано, высказано, показано, их Бог убрал за ненадобностью…кстати, и Серов внезапно умер, едва дописал портрет Иды…сделал главное и – ушёл…
Да, на его долю оставались детали сделанного другими… загадочные детали.
Допустим, доиграли при нём и для него свои роли, теперь – его выход?
Но как, как распорядиться всем тем, что узнал?
И проявится ли смысл «просто жизни», скрытый в неувязках и сплетениях судеб?
Или для того, чтобы смысл проявился, не хватало ещё чего-то?
– П-п-пора, Илья Сергеевич, з-зовут, – потянул за рукав Фаддеевский.
наказуемая инициатива (нервная прелюдия к четвёртому заседанию комиссии)Филозов словно забыл про антисейсмические модели, в командировочные отчёты даже не заглянул, вопросов не задавал. Лишь с потухшим взором выслушивал устные соображения Блюминга и Фаддеевского об отличиях внешних толчково-сдвиговых факторов от аномального внутреннего усилия – перекладывал с места на место акты обследований домов-угроз, ох и много же их скопилось!
Лапышков с Файервассером схлопотали взбучку за опоздание, всех собравшихся, наконец, Влади обрадовал. – Никто не улизнёт от ответственности, справедливость восторжествует, вот, и Хитрина МИД лишает визы – его скоро депортируют из Ирака прямиком в объятия следствия!
Сидели, понурив головы.
Вдруг Файервассер бесстрашно вылез. Он, оказывается, по собственной инициативе объездил свалки, нашёл обломок оттуда… У Влади глаза забегали, словно замять захотел убийственную инициативу, на удачу и Лапышкову сделалось плохо, пепси-колой отпаивали, однако Семён, безжалостный правдолюбец, до своего-таки докопался, торжествовал: он и не вооружённым глазом увидел, что бетон в швах не содержал противоморозных пластификаторов, ко всему наверняка в испорченной, не вращавшейся мешалке везли. А в декабре, когда годовой план горел синим пламенем и в три смены гнали для отчёта монтаж, морозы ударили, потом – февральская оттепель, вот платформенные стыки и потекли, нагрузку не удержали.
– Как всё просто, ясна причина обрушения нашему умнику! – издевательски воскликнул Филозов, – и наша комиссия Семёну Вульфовичу не нужна! Главное – прокукарекать, а там…хоть трава не расти. Мы, не худшие в городе специалисты, если без ложной скромности – в своих областях светила, три заседания ломали головы, всё-всё от квартальных красных линий до последнего торцевого окна исследовали, в командировке передовой антисейсмический опыт внимательно изучали, но пока так и не отыскали убедительной причины аварии, вот, теперь и на четвёртое заседание собрались, а зря, зря – Файервассер прибыл собственной персоной на свалку, увидел и победил! Да пойми ты, искатель истины, – благодушно вполне увещевал Влади, – пойми, истина сложна, многогранна. А кто, – вмиг вдруг рассвирепел, – кто, как не заведующий лабораторией, задаёт состав раствора, бетона?!
Чёрные масляные глазки Файервассера вспыхнули, он, содрогаясь от победного счастья, молча протянул отпускной лабораторный журнал за декабрь с предписанием, что и как добавлять в бетон, как везти в мороз. В немую сцену неожиданно вклинился Фаддеевский. – В-вы б-бы з-з-з-знали, В-в-владилен Т-т-т-т-тимофеевич, к-к-какого н-н-низкого качества у г-грузинских коллег б-б-бетон…
– Плохому учиться ездили? – взвился Влади, Фаддевский прикусил язык.
А Файервассер для пущего эффекта, как если бы хотел закрепить победу, сказал, что непременно заверит у нотариуса каждую страничку журнала, чтобы никто…
Тут-то Влади вконец озлился. – Кто, кто должен был потом качество контролировать? Или составил писульку и – концы в воду? Главный инженер с больным сердцем пусть отдувается, а ты – в кусты? Ты, значит, в белом, а он – в дерьме, и один виноват кругом? Да раньше в достойном обществе за такие голословные обвинения канделябром били! Короче, Семён Вульфович, раз ты умный и инициативный такой, прошу… – и столько накидал поручений… – И на помощь не надейся.
Серый, опухший Лапышков, которого не отпускала грудная боль, удручённо кивал. – Как же, поможет теперь Салзанов, жди. Позвонил ему на новое место, так он трубку не взял, секретарша зашипела – занят, не беспокойте. Вот и отдуваюсь один за всех.
светила в растерянности (на четвёртом заседании комиссии)Фофанов тяжело выдохнул, обдал горячим паром. – Джинна не затолкать в бутылку.
– Массовость бедствия исключает эффективные защитные меры, – прорезался было Блюминг, но, испугавшись, что сболтнёт лишнее, хотя за язык не тянут, умолк.
Лапышкова же забеспокоили незаселённые, лишь смонтированные башенные дома-угрозы, застывшие вкривь и вкось у лесной опушки, – они числились в объёмах июньской сдачи, а коли Салзанов и слушать не захотел о вычёркивании их из плана, Лапышков, хотя шпаклёвку не завезли, скомандовал начинать отделку, без подготовки красить.
