Сволочь! Посмотри, что ты наделала! Я терплю, терплю, говорю ей ласково: Аделаидочка, доченька, перепиши! А это дрянь – чем дальше, тем больше ошибок! Я ей слово, она мне десять! Я ей слово, она мне десять! И чем дальше – тем больше! Нет, я вижу – ты по-хорошему не понимаешь! Вот сейчас я тебя палкой поглажу, сволочь такая! Я тебя научу не думать о чём попало, а переписывать внимательно! Ротозейка! Я тебя буду держать в ежовых рукавицах!
Мама распалялась всё больше. Аделаида молча смотрела в пол.
Василий! – Голос мамы перешёл на визг. – Ты посмотри на это дерьмо! Стоит и молчит как истукан, как будто я не с ней разговариваю. А! – Маму вдруг осенила догадка. – Она специально это делает, чтоб меня разнервировать! Специально делаешь, сволочь?! – И мама схватила Аделаиду за волосы.
Аделаида, не в силах больше сдерживаться, от страха, но больше от обиды и безысходности заревела в голос.
Папа начал нарезать привычные круги вокруг мамы:
– Башина вур! Башина вур! – советовал он ей.
Вдруг он обратился к ревевшей, как белуга, Аделаиде:
– Бэсовестни! Нэ кричи! Ребйонка разбудиш! Ребйнок тока заснул эле-эле. Ребйнок праснёца! Посмотри, как ты маму разнэрвировала!.. Сэчас из-за тебя ей будэт сэрцэм плохо! Извинис, сэчас же! Извинис, каму гавору! Скажи, что болшэ так не будеш! Тэбэ уже шест лэт, у тебиа растот млачий братык, катори ти далжна кантралироват, а ти пасмотри, чэи занимаэся!! Извинис перед мамай, а то я сечас нэ знаю что будэт! Скажи – извини, мамачка! Извини, мамачка! (Бессовестная! Не кричи! Ребёнка разбудишь! Ребёнок только заснул еле-еле. Ребёнок проснётся! Посмотри, как ты маму разнервировала! Сейчас ей из-за тебя сердцем будет плохо! Извинись сейчас же! Извинись, кому говорю! Скажи, что больше так не будешь! Тебе уже шесть лет, у тебя растёт младший братик, которого ты должна контролировать, а ты посмотри чем занимаешься! Извинись перед мамой, а то я сейчас не знаю, что будет! Скажи: извини, мамочка! Извини, мамочка! Поцелуй маму!)
Папа подталкивает Аделаиду в спину в сторону мамы. Аделаида, стараясь плакать не так громко, чтоб не разбудить Сёму, стараясь дотянуться до маминой щеки, лезет целоваться.
– Мамочка! Извини меня, пожалуйста! Я больше так не буду! Я буду внимательной!
Мама становится на цыпочки и отворачивает лицо.
– Аделаида! Чтоб ты сдохла, Аделаида! Не нужны мне твои поцелуи! Посмотри, дерьмо собачье, что ты со мной делаешь! Чёрт с тобой – иди мой рожу, пока ребёнок правда не проснулся, и убирайся спать. Видеть тебя больше не могу!.. Чтоб ты сдохла уже скорее, а-а-а!
Прошло несколько дней, прежде чем Аделаида поняла, что маме новый сценарий очень понравился. Особенно финал с мольбами о прощении. Кроме того, мама стала совсем без напряжения входить в роль великомученицы, которая безропотно несёт «свой крест» (она так и говорила: «Несу свой крест!..») и перед которой периодически Аделаида должна извиняться за весь мир. Для внедрения в жизнь наказания за разного рода тяжёлые проступки отныне был выбран оптимальный сценарий.
Великомученица мама, конечно, в заглавной роли; папа нечто среднее между распорядителем бала и конферансье. Мама начинала первой, медленно и выразительно, как бы производя психическую атаку. Потом от своих же монологов она распалялась всё больше и больше, говорила всё громче и громче, потом плавно переходила на крик. Именно с первым криком мама обычно и приступала к физическим воздействиям. Причём, Аделаида не пыталась ни уворачиваться, ни убегать. Она просто громко ревела, каждый раз как бы забывая, что чем раньше начнёшь просить прощения, тем быстрее всё это закончится. После третьего или четвёртого выпада маминой правой, на арену выходил папа. Он начинал бегать вокруг неё и тошнотворное «башина вур!» (По голове не бей!) перетекало в «извинис сечаже!!!» (извинись сейчас же!). Папа как бы подавал Аделаиде команду, мол, получила заслуженное, а теперь, если хочешь изменить ситуацию, – давай, приступай к отведённой тебе роли и начинай просить прощения! Четвёртое действующее лицо – Семён, чаще всего молча наблюдал за перипетиями с таким же живым интересом, как смотрел мультик про Карлссона. Он садился на диван, или в кресло, жуя какую-нибудь конфету. В глазах его горело неподдельное любопытство и азарт. Казалось – его очень забавляют эти сцены и он каждый раз разочаровано вздыхал, когда Аделаиду, наконец, отправляли умываться…
Мама не только одобрила сценарий, она приняла его на вооружение, стала разрабатывать, усовершенствовать, оттачивая детали, не оставляя без внимания ничего…
За мамой закрепились любимые выражения и сформировались целые монологи, которые она с чувством любила повторять каждый раз при воспитательных мероприятиях, меняя только слова, в которых указывалась причина её горя. Одним словом – роль понравилась и надолго прижилась. И это был триумф! Методом проб и ошибок, с таким трудом нащупанная роль стала звёздной, из которой мама со временем перестала выходить вовсе.
Однажды, когда Аделаида совершила очередной страшный проступок, маме удалось ещё больше усовершенствовать сценарий, и случайно найдя одного постороннего зрителя, показать всю мощь своего актёрского мастерства.
***
С утра шёл дождь. Капли падали в лужи, поднимая фонтанчики воды, которые были похожи на маленькие короны. Аделаида смотрела в окно, и ей казалось, что это бегут по асфальту много-много маленьких королей. Они хотят спастись, убежать и спрятаться, но сильные, грязные потоки воды их настигают, захлёстывают, и они, беспомощные и беззащитные, тонут в чёрном асфальте. На их смену приходят новые и новые, тоже борются со стихией, но как и предыдущие бесславно погибают…
Аделаида вспомнила, что когда ходила в детский сад, то очень любила такую погоду. Однако в дождь сидеть дома одной, оказывается, было не очень приятно.
Уроки Аделаида приготовила ещё вчера. Она вышла на кухню и выглянула в другое окно, во двор. Во дворе не было ни одной живой души, даже Кощейкин щенок, которого она где-то раздобыла и теперь воспитывала, не лежал перед своим блюдцем с молоком, а залез в приготовленный ему картонный домик, на котором красовалась надпись «Не кантовать! С горки не спускать!». Интересно, что такое «кантовать»? Ну, если «с горки не спускать» – это понятно, то «не кантовать», пожалуй, в гору не тащить. А почему не тащить?
Ветки акаций согнулись под тяжестью разбухших от избытка выпитой воды листьев. А дождь всё шёл и шёл.
Аделаида вернулась в комнату. Немного порисовала, снова вышла на кухню. Открыла холодильник, села около него на корточках и снова закрыла. Это заняло совсем немного времени. Она посмотрела на круглые стенные часы с золотыми цифрами на коричневом, под дерево циферблате. Большая и маленькая стрелки обе, казалось, застыли на цифре двенадцать. До школы оставалось ещё два часа.
Целых два часа! А что с ними делать? Вдруг ей показалось, что в соседней комнате кто-то ходит. Она понимала, что это ей только кажется, так бывает, и что там никого нет и быть не может, двери-то она никому она не открывала! Что, кто-то через закрытую дверь залез?! Аделаида знала – половицы скрипят вовсе не у них, а у Лидии Ивановны, которая живёт этажом выше, и у неё в кармане халата лежит такая маленькая железная штучка – шагомер называется, и тётя Лидиванна, как называла её Кощейка, просто ходит целый день чтобы похудеть, и шагомер в её кармане считает шаги. Лидиванна недавно переехала откуда-то из России. Ей не подошёл климат, и она заболела. Чтоб вылечиться, врач ей прописал похудеть, а чтоб похудеть – очень много ходить. Ходить ей было некуда, потому, что просто так прогулочным шагом по городу никто не ходит. Можно пойти только по делу и быстро вернуться. Поэтому она гуляет по своей квартире на втором этаже. Но, несмотря на ежедневные прогулки, Лидиванна не худеет, и шаги становятся всё тяжелее и медленнее.
В спальне кто-то тяжело дышит и двигает кровать. Зачем он её двигает?! Сколько не уговаривает себя Аделаида, что это не её кровать, становится всё страшнее и страшнее.
Ей кажется – вот сейчас этот «кто-то» покончит со спальней и тихими, бесшумными шагами, почти не касаясь пола, войдёт к ней в комнату. Он протянет к ней свои костлявые руки и потом положит их ей на плечи именно так, как ей сто раз чудилось…
Когда этот «кто-то» приходил в хорошую погоду, Аделаида, как и раньше, вешает на шею ключ на капроновой верёвочке и выскакивает во двор. Сегодня это исключено! Вон как маленькие короли тонут пачками, куда уж ей! И даже под то дерево не сядешь, потому, что уже перед лавочкой такая лужа! И там вообще асфальта нет. Там вообще уже не пройдёшь. Но ведь страшно! Реально страшно одной сидеть в квартире, наполненной разными звуками!
Сперва она залезла под стол. Однако стол стоит в самом центре комнаты, и к нему свободно можно подойти со всех сторон! Тогда она села на диван и крепко прижалась к спинке. И опять оставалось расстояние между спиной и стенкой в спальню. Там вполне мог кто-то поместиться! Аделаида металась по комнате, не зная, что делать. Если все вот эти, которые наполнили комнату, не исчезают и не прогоняются, то должно же в квартире быть хотя бы безопасное место!
