Урусову защипало глаза: брови его не могли остановить ручьев пота, стекавших со лба.
– Фу-ух! – выдохнул он, бросил бинокль и принялся утираться простыней. – Вот это сюжет… – пробормотал Саша вслух, доставая дрожащей рукой сигарету. – Не зря я сон плохой видел.
Он зажег лампу и в волнении прошелся по комнате. Только что на Сашиных глазах, на удивление просто и обыденно человек покончил с собой – взял и повесил себя, да так обстоятельно, словно делал это не в первый раз. Некоторое время Саша не решался подойти к окну; он страшился вновь увидеть труп, бывший несколько минут назад живым упитанным мужчиной, вполне здоровым, если не считать перевязанной руки. Однако любопытство, быть может, даже сочувственное, пересилило боязнь и вернуло Урусова на его наблюдательный пункт. Снова он взял в руки бинокль и навел на соседний дом, но… что такое? Саша не смог найти окно с покойником. Он опустил бинокль и посмотрел невооруженными глазами. Окна не было. То есть оно было, конечно, но не светилось. Урусов обомлел: не мог же покойник сам выключить свет!
– Какой-то парадокс! – пробормотал Саша и снова закурил. Получалось, что в квартире, где совершилась драма, находился кто-то еще. Может быть, этот кто-то присутствовал даже в одной комнате с самоубийцей… Такая мысль не укладывалась в Сашиной голове. Скажем, если бы он, Урусов, в состоянии был что-нибудь предпринять, разве он не помешал бы покончить с собой этому пускай совершенно ему незнакомому человеку?
Дело принимало уже таинственный, загадочный оборот. В ночи не раздавалось женских воплей – всегдашних вестников чьей-нибудь внезапной смерти. Правда, снизу слышалось жутковатое завывание, но то обычным порядком драли глотки Семины собратья. Откуда-то издалека до Саши донесся протяжный человеческий крик, но в нем звучали иные страсти: скорее всего это алкогольные демоны терзали заблудившегося пьяницу…
Лишась предмета наблюдения, Урусов обратился в слух. В этот час трудно было понять, спит город или нет. Ночью в город пришло эхо, и его наполнили звуки, не слышимые днем. Где-то тяжко, с подсосом ухал, словно гигантское сердце, заводской паровой молот. Вдали филином вскрикнул паровоз и запыхтел; ему с Волги выпью откликнулся старый колесный буксир. Только ночь и могла поведать, что эти ископаемые выжили где-то в чащобе времени. А вот вдруг за хребтами домов, где невидимое отсюда проходило шоссе, заревело, загрохотало что-то огромное и стихло, удаляясь. Это уже совсем непонятно, что было.
Сегодня звуки ночного города не способствовали душевному успокоению. Хотя беда уже случилась на Сашиных глазах, и случилась, по счастью, не с ним, однако Урусова почему-то не покидало чувство тревоги. Как в давешнем сне, он сидел у окна, словно боясь пропустить какое-то роковое знамение.
Даже когда ночь стала отступать потихоньку Саша не ощутил облегчения. Небо бледнело, близился предрассветный, самый, наверное, неромантический час суток – час, когда блекнут и выцветают ночные фантазии. В этот час у бессонных любовников начинает дурно пахнуть изо рта и языки уже не поворачиваются повторить горячие полночные клятвы. В этот час обычно всем явлениям находятся простые объяснения, однако Урусов слишком был выбит из колеи, чтобы собрать свои мысли и подвести трезвый итог ночному происшествию. Где-то в квартале явственно прокукарекал петух, но Саша уже утратил способность удивляться. Он задавил в пепельнице бессчетную сигарету, встал со стула и потянулся, отчего почувствовал боль в левой лопатке. Прежде чем отправиться в кровать, Урусов бросил прощальный взгляд на соседний дом, и… сердце его слабо екнуло: рассвет отмыл роковое окно настолько, что Саша сумел рассмотреть в нем наглухо задернутые шторы.
– Абсурд, – прошептал Урусов скорее с досадой, чем с удивлением. И без всякой связи с первым замечанием добавил: – Надо идти спать.
Но забравшись в постель, он повел себя беспокойно: стал ворочаться, наматывая на себя простыню, и всякий раз, меняя бок, с силой приминал головой подушку. Когда же Урусов выбрал позу и затих – это означало, что он наконец уснул и все его тревоги переместились на оборотную сторону сознания.
Но похоже, этой ночью Саша исчерпал уже свой лимит кошмаров. Теперь ему приснился обыкновенный телефонный разговор. Звонил он своей покойной матери Татьяне Николаевне и сбивчиво пытался пересказать ночные события, упирая особенно на погашенный свет в окне и задернутые шторы. Однако связь была плохая; оба они с трудом друг друга слышали и понимали. Мать, судя по голосу, была безотносительно к Сашиному рассказу чем-то опечалена и все время советовала ему соблюдать какую-то диету.
Возможно, Урусову снилось и еще что-то, но он не запомнил. Проснулся он с мыслью о том, что в наше время дозвониться кому-либо по мобильнику проще, чем по городскому телефону.
Кукарцев появился в эфире без пяти минут шесть:
– Аллоу, Сашок! – послышался в трубке его энергичный тенор. – У нас ничего не изменилось?.. Тогда я выдвигаюсь.
– Жду, – сказал Урусов и прошел на кухню. Оттуда из окна виден был Сашин двор, оживленный, как всегда в это время. С улицы сюда прибывали все новые женщины в прилипших к телам платьях и мужчины с солевыми отложениями на рубашках. Люди весь день в поту трудились, но и теперь еще полны были жизни: женщины при встрече принимались судачить, будто не виделись век, и демонстрировали товаркам свои покупки. Мужчины-соседи, завидя друг друга, выражали безусловную радость и, хлопая с размаху ладонью об ладонь, обменивались братскими рукопожатиями. Все внизу было в движении: тявкали и рвались собачки на поводках, шныряли в палисадниках кошки, и даже голуби, продремавшие весь день в пыли, возбужденно и бестолково перепархивали с места на место.
Внезапно все живое шарахнулось по сторонам – это во двор, раздувая ноздри, ворвалась большая белая машина. «Низовая!» – уважительно заметил старик Рота. «Бээмву-ха» прошуршала вдоль дома и, спружинив всем телом, резко затормозила у углового подъезда, перегородив тротуар.
Урусов облегченно вздохнул и пошел в переднюю. Он услышал, как в подъезде загудели перила, и через секунду входная дверь рванулась на цепочке:
– Спишь, Урус?!
Через образовавшуюся щель на Сашу пахнуло дезодорантом. Он, преодолевая сопротивление нетерпеливого гостя, отжал дверь обратно, отстегнул цепочку, и… в переднюю, гремя пакетом, полным бутылок, ввалился Кукарцев.
– Ну и жара! – В июле все знакомцы в городе приветствовали друг друга этим возгласом. Вручив пакет Урусову, Кук разулся и здесь же в передней стал снимать рубашку.
– Что стоишь, неси пиво в холодильник, – скомандовал он. – Да… и если есть вентилятор, тащи его тоже на кухню.
Саша отправился выполнять распоряжения. Вентилятор, которым он сам почему-то не пользовался, Урусов достал из кладовки – старый, с резиновыми округлыми лопастями.
Поплескавшись в ванной, Кук явился на кухню в забрызганных штанах, глянцево сияя загорелым спортивным торсом. Не спрашивая разрешения, он по-хозяйски достал из шкафа две фарфоровые кружки и со стуком выставил их на обеденный стол:
— Ну?
Саша полез в холодильник за пивом.
– Ой, – вспомнил он, – у меня же есть вобла.
– О’кей, – одобрил Кукарцев, – давно я пиво не закусывал по-человечески.
Товарищи очистили себе по штуке Семиной воблы, оказавшейся вполне приличного качества, и в сосредоточенном молчании выпили по первой бутылке. Кукарцев рыгнул и утер губы.
– Ну, старик… – Подобрев лицом, он откинулся на стуле. – Уот’с ё стори? Что у тебя случилось?
Саша усмехнулся:
– История, как говорится, леденящая кровь… Но не то чтобы у меня…
– Все равно валяй. Не помогу, так что-нибудь посоветую.
Кук откупорил новую бутылку. Урусов, последовав его примеру, наполнил свою кружку, отхлебнул и поведал товарищу о ночном происшествии. Он старался излагать обстоятельно, не упуская деталей, но все равно удивился, каким коротким получился его рассказ. Кукарцев слушал, не перебивая; он невозмутимо жевал рыбу и запивал ее пивом. Когда Урусов замолчал, Кук уточнил:
– Это все?
Саша утвердительно кивнул.
– Ну и фиг ли? – Кукарцев достал из зубов косточку. – В чем твоя проблема? Чувак удавился – это его дела. Кто-то там свет погасил… ну, может, они народ экономный. По-моему… – Он что-то сплюнул в свою тарелку. – По-моему, эта история как раз для тебя. Наври что-нибудь пострашней – и в книгу… ты же литератор. А хочешь, я тебе таких случаев кучу нарасскажу… вот сегодня у моего клиента…
– Погоди, Кук, – перебил его Урусов. – Я чувствую, что здесь не все так просто… правда… нутром чую. Ну сам подумай, ты же в милиции работал…
– Я думаю, Сашок, что тебе не хватает впечатлений. – Кукарцев поискал, чем ему вытереть руки. – Сидишь тут и от нехрен делать сам себя накручиваешь. Вон Надька моя: дома весь год кисла, а как весной силикон себе вставила да в Испанию смоталась – совсем другой человек…
