– Погоди, Кук, – перебил его Урусов. – Я чувствую, что здесь не все так просто… правда… нутром чую. Ну сам подумай, ты же в милиции работал…
– Я думаю, Сашок, что тебе не хватает впечатлений. – Кукарцев поискал, чем ему вытереть руки. – Сидишь тут и от нехрен делать сам себя накручиваешь. Вон Надька моя: дома весь год кисла, а как весной силикон себе вставила да в Испанию смоталась – совсем другой человек…
Но Урусов его не слушал. Закурив, он встал из-за стола и прошелся по кухне.
– Кук, – произнес он раздумчиво, – ответь мне… если там кто-то был, то почему они не вызвали скорую или, например, милицию? Я до утра у окна просидел, и все оставалось тихо… Не скажи только, что они свет выключили и легли спать.
– Ну черт их знает, что мы будем фантазировать… – Кукарцев поморщился. – И дался тебе этот жмур…
Товарищи в некоторой досаде друг на друга молча выпили еще по бутылке. Вентилятор мягко роптал, шевеля в тарелках рыбью шелуху…
Наконец Кук стукнул кружкой по столу:
– О’кей! – сказал он. – Так и быть. Есть у меня идея.
– Какая? – оживился Урусов.
– Такая. Сами разведаем… вот только пиво допьем… И дай мне что-нибудь руки вытереть.
– Какая идея, Кук? – нетерпеливо переспросил Саша.
– Ничего особенного. Сходим с тобой в ту квартиру… ты найдешь ее?.. Сходим и сами разнюхаем, что там за дела.
– Да как же мы пойдем? – возразил Урусов. – У людей, может быть, горе, а мы…
– Это уж ты на меня положись.
– Но что мы им скажем? Как представимся?
– Ты ничего не скажешь, – отрезал Кукарцев. – Представляться буду я.
Друзья увеличили объемы глотков и довольно скоро прикончили пиво.
“Лете гоу, – скомандовал Кук, вставая из-за стола. Саша вздохнул и тоже поднялся.
– Не знаю, что ты задумал, – пробормотал он, – но не нравится мне твоя затея…
– Не скули! – оборвал его Кук. – Скажи лучше, есть ли у тебя кейс?
– Это еще зачем?
– Низачем. Возьмем с собой для понта.
Спустя несколько минут экспедиция уже покидала подъезд: Кукарцев – флагман, а у него в кильватере – Саша с пустым дипломатом в руке. Друзья обогнули дом и попали в соседний двор, мало чем отличавшийся от родного урусовского. Те же мохноногие тополя (среди которых, кстати, был Сашин приятель), те же лавочки и песочницы. Непонятно, почему Татьяна Николаевна так решительно воспрещала маленькому Саше ходить «за дом». Не под влиянием же дворовой мифологии, которая, помнилось, заселяла задомье разными страшными существами, от цыган и Серого волка до какого-то загадочного Бабайки. Старушкам, сочинявшим эти небылицы, следовало встать с лавочки и самим пойти в соседний двор; они бы убедились, что никакого Бабайки там нет, а есть только бабки, такие же, как они, и в таких же белых платочках.
Тем не менее двух совершенно одинаковых дворов не бывает, как не бывает двух одинаковых кошек в этих дворax. И так же не бывает двух одинаковых подъездов даже в домах-ровесниках. Про подъезд, в который они вошли с Кукарцевым, Саша мог бы с закрытыми глазами сказать, что это – чужой подъезд. Казалось, его встретили здесь те же запахи: котового секрета, борща, прогорклых заплеванных окурков из баночек, дежуривших на подоконниках. Однако местный букет неуловимо отличался от композиции, свойственной собственному урусовскому подъезду, – так тонко разнятся вина, взятые от соседних виноградников.
Товарищи поднялись на третий этаж и встали у двери вычисленной Сашей квартиры. Кукарцев держался уверенно, Урусов же заметно нервничал.
– Ты помалкивай, – предупредил напоследок Кук и нажал сбоку от двери белую кнопочку. Вместо звонка в квартире раздалось слабое сухое жужжание – так жужжит перед смертью старая больная муха. Звук этот скорого следствия не произвел. Кук пожужжал еще раз, и в этот момент дверной замок захрумкал… Дверь отворилась, в сумеречном проеме ее стояла старуха.
– Ну, и какого лешего трезвонить? – спросила она низким, почти мужским голосом.
Кукарцев с быстротой мима изобразил на лице улыбку:
– Гуд ивнинг! Мы из швейцарско-российской инвестиционной компании, – затараторил он. – Проводим опрос и предлагаем свои услуги. Молодежь у вас в доме есть, бабуля?
«Бабуля» ответила не сразу.
– Отрапортовался? – уточнила она и вдруг блеснула неожиданно ясными глазами: – Не из какой вы, ребята, не из компании.
Кук поперхнулся:
– Это почему?
– Потому что я его знаю. – Старуха ткнула пальцем в Урусова. – Он живет в соседнем доме и по ночам глазеет в бинокль.
– Упс… – вымолвил Кукарцев и оглянулся на Сашу. Тот онемел, но не в силу данного обета, а парализованный стыдом. Кук тоже был смущен, насколько он вообще мог смущаться; быстродействующий мозг его, похоже, завис, как зависает иногда электронный мозг компьютера.
Бабка смотрела усмешливо, без признаков старческой мути во взоре:
– Ну так что вам, соколы, надо? Вы, поди, к Петьке пришли?
– Нет, не к Петьке… – выдохнул Урусов и дернул Кукарцева за рукав: – Витя, идем отсюда.
– Да, – сказал Кук, – мы пошли. Извините, бабуля, до свиданья.
Но старуха их придержала:
– Обождите, сынки… Коли уж вы тут, так помогите мне по лестнице спуститься. Я как раз во двор собиралась.
В руке у нее оказалась связка ключей. Выйдя на площадку, она заперла дверь и ухватила Сашу за запястье. Рука у старухи оказалась холодная и сильная; очевидно, бабка и без посторонней помощи отлично могла бы идти по лестнице. Выведя ее на крыльцо, друзья пожелали старухе доброго здоровья и скорым шагом, не оглядываясь, ретировались в урусовский двор.
– Уф! Давай присядем…
Они плюхнулись на лавочку возле Сашиного подъезда.
– Вот стыдоба! – Урусов крутнул головой. – С меня будто штаны спустили.
– Наплевать, – возразил Кук, но не очень уверенно. – Слушай… а ты вправду того… в бинокль по ночам смотришь?
– Ну и что? – Саша покраснел. – Ты же сам сказал, что мне нужны впечатления.
Кукарцев тенькнул своей «Зиппо», и товарищи закурили.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросил Урусов после некоторого молчания.
Кук пожал плечами:
– Лично мне все ясно. Эта самая бабка и погасила свет у твоего висельника.
– Но тебе не кажется странным, что она… что она так спокойна?
Кукарцев опять пожал плечами:
– Бабки разные бывают… Может, она даже радуется, что жилплощадь освободилась.
Урусов покачал головой:
– В общем, Виктор, – печально подытожил он, – ничего мы с тобой не разведали, а только осрамились.
– Да нечего тут и разведывать. – Кук сплюнул между коленей. – Я так понимаю, что твое дело не стоит выеденного яйца. А тебе, старик, надо нервишками своими заняться… Вот мой совет: пойди-ка ты к Пушкину и возьми у него каких-нибудь таблеток, чтобы спать по ночам.
Докурив, друзья стали прощаться. Кукарцев подошел к «бээмвухе», коротавшей ожидание за обнюхиванием перед собой тротуара.
– Она у тебя на крысу похожа, – усмехнулся Урусов.
– Разве? – удивился Кук и слегка пнул машину в колесо; в ответ «бээмвуха» два раза свистнула. – А может, и похожа… Ну, бывай, Сашок. Си ю лэйтэ.
«Пушкин А.С.» – гласила табличка на двери, толсто обитой утеплителем. В полном соответствии с табличкой за дверью действительно находился Пушкин Андрей Семенович. Однако еще много прочных дверей отделяло его от внешнего мира, и на всех них отсутствовали ручки, потому что ручки не полагаются дверям в сумасшедшем доме. Пушкинский кабинет был невелик, а возможно, это лишь казалось в сравнении с его хозяином, чье огромное тело занимало значительную часть комнаты. Непритязательное убранство кабинета носило характер случайности, как если бы сюда снесли мебель, не пригодившуюся в других помещениях. Два стула, деревянный и металлический (из которых деревянный завален был бумажным хламом); больничный белый шкаф со стеклом; пыльный бездействующий компьютер в потеках неизвестных буроватых жидкостей. Андрей Семенович восседал в широченном восьмиколесном кресле, подпирая животом двухтумбовый письменный стол, крытый коричневой клеенкой. Украшали кабинет, за выключением самого Пушкина, два предмета: гигантский папоротник, зеленой ниагарой ниспадавший со шкафа, и настенная довольно удачная копия поленовской картины «Московский дворик». Папоротник Андрей Семенович вырастил собственноручно, а картину написал и преподнес ему несколько лет назад благодарный пациент.
Горячий уличный воздух проникал в кабинет через приоткрытое, но зарешеченное окно. Здесь поступал он в распоряжение большого вентилятора, тоже в стиле заведения забранного хромированной решеткой. Повернув к Андрею Семеновичу свою подсолнуховую голову, вентилятор вяло струил в его сторону теплый, нимало не освежавший ветерок. Не умея даже осушить пот на широком пушкинском лбу, ветерок этот развлекался тем, что теребил на столе углы чьего-то скорбного досье, прижатого, чтобы не разлетелось, пухлой докторской рукой.
