По-прежнему не чувствуя сна ни в одном глазу, Саша сделал в Комсомольский садик еще одну вылазку, на этот раз пешую. И тоже она была не совсем законная, потому что хотя целью ее было просто посидеть на обрыве, но Татьяна Николаевна даже это считала небезопасным. Впрочем, с некоторых пор Саша стал проявлять известное своеволие во время своих прогулок: им овладела тяга к миропознанию, присущая мальчишкам в определенном возрасте. Раз за разом он приходил к обрыву и с растущим интересом вглядывался в простиравшиеся перед ним дали. Тогдашний вид с обрыва мало чем отличался от теперешнего: те же домики под горой, та же железная дорога наверху. Разве труб заводских было поменьше. И так же как теперь, вся правая сторона горизонта оставалась ничем не занятой. Саша полагал, что именно там, где не высилось никаких строений, – именно там и кончается город.
Степной ветерок на обрыве ерошил Сашины волосы и звал к приключениям… И в один прекрасный день Урусов не устоял перед искушением. Он спустился вниз по той самой тропинке, по которой не сумел съехать на велосипеде. Первым препятствием на его пути стала речка Мечётка: вблизи она воняла почти нестерпимо, топкие берега ее черно гноились. Но, зажимая нос, Саша форсировал Мечётку по шаткому дощатому мостику. Тропинка вела наверх, в становище сельского типа – и здесь его поджидала опасность куда более серьезная, чем гнилая речка. Дело в том, что местное население, издали казавшееся вполне мирным, встретило Сашу так, словно бы он пришел сжечь их домики или по крайней мере был вражеским лазутчиком. Куры, заквохтав, разбежались, и вперед выступили их грозные мужья; несколько собачонок выскочили на улицу сквозь заборные прорехи и окружили Сашу, истерически лая. Откуда-то, словно из-под земли стали появляться босоногие пацаны разного роста, но одинаково свирепого вида. Перегородив дорожку молчаливой заставой, они мрачно грызли семечки и буравили Сашу светлыми недобрыми взглядами. Быть бы ему битым, но какое-то вдохновение подсказало маленькому Урусову выход из отчаянной ситуации. Отбросив мысль спастись бегством, он, наоборот, сам подошел к пацанам и… сколько мог вежливо спросил у них, как ему пройти к железной дороге. Туземцы были так изумлены, что расступились; несколько пальцев одновременно показали Саше нужное направление. Стараясь не оглядываться, он пошел указанным путем, а местные еще долго обескураженно смотрели ему вслед.
Железная дорога как таковая была Урусову знакома: дважды на Сашиной памяти они с Татьяной Николаевной ездили к Черному морю. Вдыхая вкусный запах креозота, он специально посидел на откосе, чтобы дождаться поезда. Когда тепловоз показался из-за поворота, Сашино сердце забилось. Клокоча дизелем и сотрясая землю, огромная машина прошла мимо мальчика и салютовала ему свистком. Саша был в восторге: все-таки не зря он отважился на опасное путешествие. Когда хвостовой вагон поезда, постукивая, скрылся, Урусов ступил на еще гудящий рельс. Надо было идти дальше – Саше хотелось увидеть, где кончается город.
За железной дорогой тянулась лесополоса, длинным зеленым занавесом загораживая перспективу. Раздвинув кусты дикой смородины, составлявшие передний край, Саша вошел в посадку и стал пробираться между тесно стоявших тонких деревьев. Впрочем, лесополоса была неширока, и он вскоре оказался на ее противоположной стороне. Не сразу понял Урусов, что именно открылось его взору. Густая серебристая безбрежная россыпь обелисков, крестов, оград… ничего похожего он в своей жизни еще не видел. Надпись на воротах сообщала, как называется это место: «Городское кладбище № 3». Не без робости, но понуждаемый пытливым интересом, Саша вошел в ворота.
Конечно, он знал, что люди иногда умирают. Он видел в собственном квартале, как гробы с покойниками выставляли у подъездов, а потом под звуки оркестра и рыданий куда-то уносили. Однажды прямо на Сашиных глазах пожилая женщина, вымывая окно, оступилась по неосторожности и выпала во двор; немного повозившись на земле, она умерла. Все это Саша видел, однако он как-то не задумывался над тем, куда уходили похоронные процессии. Теперь непоставленный вопрос разрешился внезапно и сам собой. Умершие люди, оказывается, переселялись сюда, в этот обширный и очень тихий пригород.
Когда покойников хоронили, вид у них был неважный: отрешенность их казалась следствием крайнего утомления. Некоторые покачивали едва заметно головами, словно досадуя на всю эту суету вокруг гроба. Однако, попав на кладбище и устроившись с могилкой, они как будто немного оживали, хотя и не до конца. Большинство из них потом просто год за годом молча рассматривали своих соседей и редких посетителей из города.
Петляя в лабиринте оград, пахнувшем нагретой краской и цветами, Саша повсюду встречался взглядами с обитателями кладбища. Мужчины и женщины, пожилые и не очень, они смотрели с мутноватых фотографий кто серьезно, а кто с улыбкой. Так смотрят из-за окон старушки и больные дети, оказавшиеся в домашнем заточении. Чем дальше забредал Урусов, тем больше лиц его обступало и тем больше интереса к себе чувствовал он в их взглядах. Уже не так они казались немы, как поначалу: за шорохом ветра мальчику стали чудиться какие-то шепоты. Тихо-тихо кладбищенские звали Сашу полюбоваться кто убранством своей могилы, кто красотой своего памятника; с настойчивостью базарных продавцов, хотя и еле слышно, они пытались каждый привлечь к себе Сашино внимание…
И он испугался. Так малыш пугается чужого дяди, протянувшего ему на улице сомнительную конфету. Саша повернулся и бросился к выходу. Лица покойников заплясали вокруг него; цепкие ограды пытались его удержать… Он делал поворот за поворотом и натыкался на новые могилы. Наконец Саша понял, что заблудился. В панике, подвывая от страха, он завертелся на месте и стал подпрыгивать, чтобы увидеть поверх обелисков кладбищенские ворота и лесополосу, – тщетно… Ужасная перспектива навечно остаться в этой серебристой пустыне едва не лишила его разума.
И вдруг словно трубный глас прокатился над царством мертвых, и вслед за ним знакомое дизельное клокотание донеслось до урусовских ушей. К счастью, ни одна могила не отверзлась при этих звуках, зато Саша – он пришел в себя и двинулся на спасительный призыв тепловоза.
Слишком далеко завело маленького Урусова любопытство, и не к ночи были для большого эти воспоминания… Нет, сегодня никак ему не удавалось просто и безмятежно погулять в Комсомольском садике. Никак не хотело рассасываться в душе неприятное беспокойное чувство, мучившее Сашу уже сутки. По временам оно прорывалось внезапными извержениями непонятной тревоги; сердце Урусова встрепетывалось, без толку по кругу гоняя кофеин в истомленном теле. Когда под утро ему удалось все же частично притопить себя на дремотном мелководье, то сны или видения набежали словно откуда-то со стороны – без малейшего обаяния, бессмысленные, они мелькали, словно клипы во время рекламной паузы.
Дворничихи сделали свое дело. Скрежеща черствой лозой по асфальту и разметывая вместе с пылью и мусором нахальных, голодных поутру голубей, они вычистили дворы. Только дворничихи управились, как захлопали вразнобой подъездные двери, из домов посыпал неулыбчивый торопливый трудовой люд. Мужчины, выходя на улицу, проверяли ширинки, женщины поправляли в лифчиках свои груди и грудки, и все они припускали по тротуарам, прочь из квартала, к троллейбусным и автобусным остановкам, где машины едва успевали отчерпывать человеков и развозить по смрадным предприятиям – кто к каким принадлежал. В небе опять разгоралась лампа гигантского ростера; шумы нарастали; городское сало начинало постреливать. Скоро уже все звуки слились в мощном равномерном шкворчании.
А Урусов спал, пытаясь спрятаться под подушкой от наступившего дня. Сон его был некрепок и беспокоен, но Саша до последнего тянул с пробуждением. Только когда во двор приехала поливальная машина и замычала в голос, как глухонемой собиратель милостыни, тогда только Урусов досадливо поморщился и разлепил глаза.
Зеркало в ванной комнате не сохранило Сашин портрет даже во вчерашнем малоутешительном состоянии. Под глазами его проступили темные круги; контрастнее сделалась на лице паутина возрастных морщинок. Саша вздохнул, затуманив стекло зеркала, и выдох его, несмотря на пары зубного эликсира, был несвеж и отдавал табачной перекисью.
Выйдя на кухню и поставив греться чайник, Урусов распахнул окно. Летний день ворвался в помещение со всеми своими ароматами и звуками, едва не задув огонь на плите. В квартире сразу запахло «литейкой», свежеполитыми растениями и голубями; уши засверлило воробьиным чириканьем и похожим на него детским криком: казалось, по двору каталось множество маленьких несмазанных колес. Мир в отличие от Саши выспался и кипел жизнью.
Мысль поехать к Пушкину созрела как-то сама собой за кофе. Тем даже лучше было, что дорога предстояла неблизкая: Урусову необходимо было развеяться. В конце концов, жара не помеха для привычного человека, надо только надеть легкие пузырчатые штаны, майку без рукавов и плетенки на босу ногу. В холщовую наплечную сумку Саша положил сигареты, плавки (на всякий случай) и книжку в подарок психиатру, большому любителю переводных японцев.
