– Я мечтал о Родине, протянувшейся от океана до океана, – повторил Ипполит, – и не имел на то надежды. А теперь мечта готова осуществиться, и даже более чем.
– У тебя такое желание тянуть лямку? – усмехнулся Жуков.
– А может быть, тянуть лямку, будучи подданным великой империи, с какой-то точки зрения лучше, чем на ее развалинах киснуть в болоте комфорта. К тому же никто не обязан тянуть эту лямку пожизненно. Дойдем до пункта назначения, получим расчет – и свободны. И разве я со своим, могу надеяться, умом и талантом не найду там достойное место?
– Ты так уж уверен в этом?
– Будь спокоен, я наводил справки у того, кто написал картину. Аляску там не продали. Порт-Артур наш, Босфор и Дарданеллы тоже, и не только. В Палестине пашут землю русские мужики. Верховый правитель там Жваслай Вожгожог, он же Чсоквой Кучмучум, – вы вслушайтесь. Жваслай Вожгожог – в этих словах не меньше русского национального, чем в каком-нибудь «Дыр бул щыл». А в имени Кучмучум – разве не чувствуем мы дыхание азиатских просторов? Не говоря уже о зулусском корне происхождения всех четырех слов.
– Жваслай Вожгожог – мне это имя знакомо, – задумчиво произнес Носиков. – Может быть, я даже с ним встречался.
– У него есть аватар в снах этого мира, – сказал Ипполит.
В дверь раздался звонок.
Носиков пошел открывать. В женщине средних лет он узнал Дашу. За ее спиной стояли два высоких блондина (не приравненные к кавказцам, а другие), но они только казались блондинами, а на самом деле – Носиков понял – были ужасные старики с длинными волосами. Даша вошла, а они остались на площадке.
– А мы уже хотели начинать без тебя, – сказал Ипполит. Видно было, что он шутит. – Это наш проводник, человек-ключ в некотором роде, – сказал он уже серьезно.
– Я с вами не пойду, – сказал Жуков, – но хотелось бы посмотреть, как это будет выглядеть.
– Мне тоже, – повторил за ним Носиков.
– Насчет посмотреть не выйдет, – сказал Ипполит. – Есть процессы, которые должны совершаться без свидетелей. И, кстати, с этих пор можете называть меня Аххинас.
Двое остались в комнате, двое вышли. Носиков прислушивался к тишине за дверью. Слышался ли там шум ветра, плеск волн, голоса? Ему казалось, что – да. Когда перестало слышаться, дверь открылась.
– Кто-нибудь может сварить кофе? – спросила Даша.
P.S. «Жаль, что художник Репин не рисовал динозавров», – однажды подумал Носиков, глядя на картину с бурлаками.
Почти каждый вечер Носиков ходил вдоль канала Грибоедова, по мостам и по улицам. Может, месяц, а может быть – больше.
Собственно, он и до того ходил по всем этим местам в своих как бы поисках – избегая с определенностью называть цель своих прогулок именно этим словом. Но тогда он ходил один, а теперь, выйдя к каналу, почти сразу попадал в компанию Петрова и его нитголлохов – блондинов приравненной национальности. Иногда наряд милиции перехватывал его до встречи с Петровым, и тогда Носиков понимал, что и сам он такой же приравненный, несмотря на то, что блондином никогда не был, разве что во сне.
Носиков глядел по сторонам во время прогулок, но никто из знакомых не попадался навстречу – ни Жуков, ни Лариса, ни Георгий, которого следовало называть Ипполит, а с недавнего времени – Аххинас, хотя Аххинас, разумеется, уже был далеко.
P.S. От прогулок у Носикова возникало ощущение впустую потраченного времени, но уклониться от них не удавалось.
Младший менеджер сидит на стуле.
На нем (на ней) темно-серая юбка средней длины со складками и двумя разрезами, и узкая жилетка из той же ткани. Жилетка с пуговицами, но не застегнута.
Под жилеткой тонкий трикотажный свитер вишневого цвета.
Младший менеджер сидит, раздвинув ноги, так что лодыжки соприкасаются с ножками стула.
На ногах у него (у нее) туфли уже упомянутого вишневого цвета.
Разрезы на юбке симметрично открывают колени и часть бедра.
Руки младшего менеджера лежат ладонями по краям стула, а лицо смотрит прямо.
Этот портрет Носиков написал не с натуры, но вдумчиво. И стал ждать, надеясь на какой-то отклик. Но ничего не происходило.
«Из написанного не следует, что стул стоит именно у меня в комнате, он может стоять где угодно, хоть на мосту через канал Грибоедова, – решил, наконец, Носиков, – нужно было написать иначе».
Но вторая попытка, как он считал, была бы уже против правил.
На мосту через канал Грибоедова Носиков встретил Петрова с компанией – обычное дело.
Но в этот вечер Носиков уже знал, кто есть кто.
– Здравствуйте, господа нитголлохи, – поприветствовал он блондинов приравненной национальности, а к Петрову обратился отдельно: – Я хотел бы поговорить.
– А какого рода ваш разговор – из тех, что под пиво, или из тех, что под кофе? – поинтересовался Петров.
– А «Столичная» с «Каберне» вас не устроит?
– Нет, – без улыбки ответил Петров.
– Тогда под кофе, – сказал Носиков.
Через десять минут они сидели за чашкой капуччино. Приравненные блондины (их было четверо или трое, настолько похожих друг на друга, что число не имело значения) маялись на улице у входа в кафе.
Носиков молчал, отдаляя ответственный момент. Ему казалось, что от того, как он начнет разговор, будет зависеть все остальное.
– Я ищу человека, – начал он, наконец, и добавил: – Это женщина, моя знакомая.
Он поднес чашку к губам, но кофе был еще слишком горячий. А Петров спокойно сделал глоток.
– И что же? – поторопил он Носикова.
– До нашего знакомства я ходил вдоль канала Грибоедова… То есть, не совсем до нашего знакомства, а до того, как вошел в круг. В этот, – Носиков бросил взгляд в сторону окна, за которым четверо приравненных блондинов расположились на скамейке и пили пиво из банок.
– Я понимаю, – кивнул Петров. – А теперь вы еще узнали слово «заспинник». Или нитголлох, как вы выражаетесь.
– Да, – сказал Носиков, – и у меня появляется такое ощущение, что я узнал что-то общеизвестное. Общеизвестное, и в то же время непонятное, – подумав, добавил он. – А тот человек, от которого я услышал эти слова, – он сейчас как бы вне доступности.
– Сам я этих слов не употребляю, – сказал Петров, – а если бы употребил, они бы означали не совсем то, что означают в устах вашего знакомого.
– Но если уж слова названы, – сказал Носиков, – то можем мы пообщаться как нитголлох с шнабмибом?
– Не знаю, что особенного вы имеете в виду под этим, – пожал плечами Петров.
– То, что я определенным образом нахожусь в зоне вашего влияния. И я хотел бы знать – так ли уж нужно, чтобы я там был, и какой ваш интерес в этом.
– Ну, это будет уже совсем не кофейный разговор, – рассмеялся Петров.
– Так ведь и не пивной тоже, – и Носиков предложил взять коньяку. Петров отказался. – Тогда помолчим, – сказал Носиков.
Они молча допили кофе и вышли.
Впереди был длинный путь по набережным и мостам канала Грибоедова и по окрестным улицам.
«Когда-то это должно кончиться, потому что долго продолжаться не может», – думал Носиков.
В детстве Носиков любил динозавров.
Сперва у него была книга с картинками, потом другие книги, которые он читал или просматривал уже с целенаправленным интересом.
Многих ящеров он знал наизусть по имени, знал, как эти ящеры выглядят, и всегда мог сказать, какая разница между плиозавром и плезиозавром, например, или между птеродактилем и птеранодоном.
Каким-то краем интерес к динозаврам совпал по времени с интересом к североамериканским индейцам. Дав волю фантазии, Носиков представил их существование в одно время и в одном месте. Он даже играл в войну, которая велась между индейцами племени гуронов и разумными игуанодонами.
Игуанодонов Носиков выбрал под впечатлением картинки из той, первой, книги. На ней ящер был изображен стоящим на двух ногах, опираясь на хвост. Именно двуногость (впоследствии вроде бы отмененная наукой) была определяющей привлекательной чертой, да еще передние лапы динозавра – они были почти как человеческие руки, согнутые в локтях, и с пятью пальцами.
Носиков наделал из пластилина индейцев и ящеров и устроил между ними сражение.
Один игуанодон был героем. Он с самого начала был слеплен в таком качестве и отмечен колбаской красного пластилина, прилепленной вдоль хребта. Губы ящера тоже были красные, а глаза – голубые. Общий цвет – бледно-желтый. В руку динозавру Носиков вложил боевой топор, сделанный из обструганной щепки и лезвия от безопасной бритвы.
Много гуронов полегло от этого топора. Они лежали на столе битвы с отрубленными руками и ногами. Но в конце концов героя взяли в плен, привязали к столбу и подвергли пыткам. Индейцы – мастера изощренных пыток. Носиков тоже оказался изобретателен. Но когда он осторожно сажал героя на кол, вошла бабушка.
Кол был последним испытанием в череде придуманных Носиковым. Близился миг, когда отважного игуанодона должны были освободить товарищи, и они вместе искрошили бы оставшихся гуронов в капусту. Был еще вариант, когда гуроны, восхитившись мужеством пленника, сами бы его освободили, после чего наступили бы мир, дружба и всеобщий сабантуй.
