Алексей Рыбин - «Кино» с самого начала

– Нет, я вам покажу профессиональные упражнения для голоса – увидите, это очень поможет.

Это было что-то новое для нас. Новое и приятное – если профессионал такого класса, как Сережка, настолько серьезно относится к нашей музыке, то, значит, она на самом деле кое-что собой представляет.

Вернувшись домой к Рыженко, мы по его команде принялись приседать и вставать, делать глубокие вдохи и задерживать дыхание, резко вдыхать и резко выдыхать, махать руками и крутить головами. Потом он дал нам по газете и заставил читать текст вслух то медленно, со всей возможной артикуляцией проговаривая каждую букву, то по его команде резко переходить на скороговорку и читать с самой максимальной скоростью, на какую мы только были способны. При этом мы читали два разных текста с разной скоростью, и нужно было сосредоточиться и не отвлекаться на текст соседа. Да, с таким профессиональным подходом к делу мы в ленинградской рок-тусовке не сталкивались. Витька накинулся на эти упражнения как безумный – он стремился к совершенству и немедленно взял весь Сережкин арсенал себе на вооружение, – потом перед любым концертом он выходил куда-нибудь на лестницу и вдыхал-выдыхал, приседал и махал руками, вызывая недоумение прокуренных бледных рокеров, которым казалось, что они и безо всяких упражнений поют не хуже Гилана.

Гости тем временем уже собирались. Никого из них, кроме Артема, с которым мы встретились уже как старые друзья, мы не знали. Люди разбредались по закоулкам большой московской коммунальной квартиры, уходили на кухню, кто-то уже звенел стаканами и бутылками, на нас никто не обращал внимания. Москвичи, пришедшие вроде бы на наш концерт, беседовали друг с другом, чувствовали себя как дома, и никто не высказывал ни нетерпения, ни желания кого-то там еще слушать, кроме себя.

– Ну что, Сережа, как нам начинать-то? – спросил Витька у Рыженко.

– Сейчас начнем. Вы не волнуйтесь, – успокоил нас Сережка. – Это все в основном музыканты, и они все считают себя очень крутыми – это простительно на первом этапе. Не обращайте внимания, это хорошие люди, и они будут вас слушать.

Сережка прошел по квартире и оповестил всех, что ленинградские музыканты готовы и концерт начинается. Мы с Витькой как два болвана стояли на отведенном для нас месте, а публика еще минут пятнадцать подбредала в комнату, рассаживалась, менялась местами друг с другом, рассказывала анекдоты и выпивала-закусывала. Наконец нам это надоело. Процентов семьдесят зрителей уже сидело в комнате, Витька посмотрел на меня, четыре раза резко качнул головой и сильно ударил по струнам. Ми-минорный аккорд заставил публику притихнуть, и мы начали свой первый концерт:

Эту песню Витька написал специально для новогоднего московского концерта.

Мы подозревали, что она может не понравиться москвичам, но рассчитывали на их мазохистские наклонности во всем, что касалось искусства. Вспоминая прошлогодние концерты «АУ», мы проанализировали те моменты, во время которых москвичи особенно кайфовали, и поняли, что чуть-чуть грубости им просто необходимо. Это, в общем, объяснимо – все уже просто осатанели от слащавой официозной музыки и героического подпольного рока и искали, чем бы пощекотать нервы и самолюбие, – на это-то мы и решили немного надавить и не ошиблись.

Как известно, большинство москвичей является убежденными патриотами своего города, так же как и ленинградцы – патриоты Ленинграда. Ленинградцы имеют обыкновение ругать Москву, называть ее «большой деревней», хают московское метро так, что иногда становится стыдно за земляков, – ведь только идиот не сможет разобраться в линиях московского метро – там же на каждом шагу все написано, где какая линия, станция, где вход и где выход… Хочется думать, что все-таки земляки кривят душой и могут на самом деле сориентироваться, как доехать, например, от «Комсомольской» до «Рижской». Москвичи же, наоборот, предпочитают столицу Северной Венеции, и первые строчки Витькиной песни «Мне не нравится город Москва, мне нравится Ленинград» задели слушателей и, по крайней мере, зацепили… На это-то и была сделана ставка. Дальше пошла уже отработанная программа: «Бездельники», первый и второй, «Битник», «Солнечные дни» и дальше, дальше, дальше… Реакция москвичей была несколько неожиданной: проверенные уже в Ленинграде красивые, мелодичные вещи, такие как «Бездельник № 2», не пользовались особенным успехом, зато песни с элементами музыкального или текстового «зверства» – разных там диссонансов, ругательств и вообще «забоя» вызывали восторг. Я вспомнил «Капитана корабля-бля-бля» – эта довольно дешевая, плоская шутка в Ленинграде не очень-то прокатила, а здесь год назад интеллектуальная элита балдела от нее. Мы быстро оценили ситуацию и начали орать изо всех сил, чередуя чисто музыкальные прелести, которыми мы, в общем, гордились, с постпанковскими забоями. Концерт прошел в целом успешно, все были довольны, а мы – больше всех. Мы сыграли чисто, мощно и убедились, что все наши осенние труды не пропали даром – ансамбль звучал.

Примерно половина гостей отправилась восвояси, а часть осталась выпивать-закусывать, расспрашивать нас о житье-бытье и просить повторить для них понравившиеся песни. Мы с удовольствием повторяли и поняли, что и чисто музыкальные вещи тоже доходят до публики, правда лишь до небольшой ее части. Это касалось и текста песен, но, в принципе, это нормально – нельзя за один день привить вкус к слову и звуку народу, воспитанному на диких, с колыбели запавших в мозг стихах, исполняемых А. Пугачевой и другими корифеями, несущими культуру в массы.

Все было очень мило, я чувствовал, что Москва становится нашей вотчиной, – так впоследствии и вышло. Москва для русских музыкантов как Америка для европейцев – ее вроде бы не любят, но мировая слава никогда ни к кому не приходит без американского успеха. Практически все наши группы проверялись в Москве – первый большой успех Майка, первые действительно большие концерты «Аквариума», теперь мы… Но до Майка и «Аквариума» было еще очень далеко, мы прекрасно это понимали и не обольщались, но дело потихоньку двигалось, а там – кто знает…

Один из гостей, назвавшийся нам Алексеем, пригласит нас завтра утром прийти к нему в гости и посмотреть его домашний музей. Что это за музей, он не сказал, но мы решили воспользоваться приглашением, тем более что утром Сережка с Валей начали готовиться к вечернему торжеству, а мы только путались у них под ногами и создавали лишнюю толчею и суету, и мы отправились в гости к новому знакомому.

Приехав в Столешников переулок, где проживал Алексей, мы выпили по кружке пива в знаменитой московской «Яме» и, найдя по бумажке с адресом нужный дом и подъезд, вошли в очередную коммунальную квартиру. Наш новый знакомый был человеком лет уже тридцати с лишним, низеньким, здоровеньким, розовощеким брюнетом с быстрыми темными глазами, аккуратной прической и в спортивного вида костюме. Он оказался довольно известным московским поэтом по фамилии Дидуров. Все, читающие эти строки, я думаю, знакомы с его произведениями, хотя бы со стихами к песням из старого кинофильма «Розыгрыш». Помните это – «Когда уйдем со школьного двора, тра-ля-ля-ля…» и так далее. Дидуров был настоящим поэтом – он не пил и не курил, был холост, каждый день в шесть утра ездил в плавательный бассейн и каждые два часа пил экстракт шиповника – идеальный образ жизни творческой личности. Услышав вчера Витькину «Восьмиклассницу», он был потрясен – Дидуров не ожидал такого совпадения, ведь музей, который он собирался нам показать, назывался «Музеем Голой Восьмиклассницы».

Дело в том, что в процессе работы над «Розыгрышем» – фильмом о школьниках и для школьников – Дидуров был постоянно окружен со всех сторон школьницами различного возраста, от пятого до десятого класса, и они его так достали, что теперь все разговоры и действия поэта вертелись вокруг восьмиклассниц – квинтэссенции всех этих девушек. В его воспаленном воображении все восьмиклассницы виделись ему голыми, и он создал дома целый музей, посвященный любимому предмету.

«Ее дневник», «Ее носовой платок», «Ее промокашка из тетради для контрольных работ», «След ее губной помады», «Ее ноготь с большого пальца правой руки» – такого рода экспонаты преобладали в музее Дидурова, в целом очень забавном. Мы провели у Алексея несколько приятных часов, попели ему песни, которые он записал себе на магнитофон – ему тоже было нужно побольше зверства, и мы поорали всласть для него и его восьмиклассниц. Ближе к вечеру мы отправились к Рыженко, а Дидуров, сказав, что ему нужно переодеться и принять ванну перед новогодним банкетом у Сережки, остался дома. Мы только не поняли с его слов, сначала он будет принимать ванну, а потом переоденется или же сначала переоденется, а потом будет купаться. Размышляя над этим занятным вопросом, мы приехали на место торжества.