Валентина Николаевна с удовольствием прислушивалась к этой веселой перепалке. Больше всего она любила, когда у них на даче съезжались «дети». В последнее время это случалось не так часто. Что – то происходило в семье у Ляли, но та молчала, а Валентина Николаевна не расспрашивала.
С тех пор, как вернулась из «изгнания» ее сестра Анна, Лялька словно жила двойной жизнью. Дома, при бабушке и матери, которые практически не общались друг с другом, Ляля выполняла обязанности послушной дочери и внучки. Валентина Николаевна наблюдала за Лялькой, у которой отняли детство, наполненное искренней любовью отца и няни, с болью и жалостью. В глазах тринадцатилетнего ребенка была такая взрослая мудрость, что это пугало тетушку. После смерти няни Нюши, Ляля словно осиротела окончательно. Она стала чаще приходить к Валентине Николаевне и старалась подольше у нее задержаться. Она помогала делать уроки Галине, ходила в магазин за продуктами и обязательно оставалась «на чаепитие». То, что ей просто не хотелось идти домой, Валентина Николаевна поняла сразу. Но Лялька никогда не жаловалась. Поведение сестры Анны, которая просто не замечала переживаний дочери, возмущало Валентину до глубины души. В очередной раз устраивая свою личную жизнь, она просто не обращала внимания на девочку. В конце концов Анна переехала к своему новому «мужу», позабыв на время и о Ляльке и о немолодых родителях. Лялька осталась одна, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Один за другим умерли ее бабушка и дед. Но долго жить одной ей не пришлось. Анна, налюбившись, вернулась домой, к дочери.
«Конечно, Анна ехать на дачу отказалась. Как же она терпеть не может Лялькиного мужа! А ведь молиться на него должна! Другой бы давно высказал ей все, что думает, а Сашка терпит, ради Ляльки и терпит, чтобы та не расстраивалась».
– Ляля, а почему Кира не приехал?
– Они со своей девушкой уехали к ней в деревню, куда – то в Оренбургскую область, Беляевка, кажется.
– Мама, а имение Печенкиных не в Беляевке разве было?
– Да, Галя, там. Только оно сгорело.
– Все равно было бы интересно туда съездить.
– Да, девочки, неплохо бы.
Валентина Николаевна тихо вздохнула. Ее мать, Наталья Афанасьевна, мечтала побывать в родных местах. Она рассказывала ей, что последний раз видела свой дом горящим, в тот день, когда они бежали в Петербург. И еще она очень хотела разыскать своих старших сестер, Зою и Антонину. Муж Валентины Николаевны посылал запрос в Польшу, в Хойну, но ответа они так и не дождались. А адреса Антонины у них не было, в Гренобле та жила на съемной квартире и письма получала на почте.
* * *
– Обалдеть, как вкусно! Сашка, я тебе все прощу за такое удовольствие!
– И какие же грехи ты мне собралась отпускать, святая ты наша?
– А то ты не знаешь!
Лялькины муж и сестра сидели в тени раскидистого дуба на старом одеяле и ели шашлык прямо с шампуров.
– Галка, не говори загадками, знаешь ведь, не люблю, – в голосе Соколова послышались недовольные нотки.
Да знаю, потерпишь.
– Ого, кажется надо мной навис суд праведный.
Оба понимали, что от разговора не уйти. Сашка, обычно редко выползающий из своей «скорлупы», сам того не замечая, с Галиной мог говорить обо всем. Более надежного друга, чем сестра его жены, у него в жизни не было. Она могла двумя – тремя фразами разложить все по полочкам и всегда говорила именно то, что нужно, не обижая и без подхалимажа. А сейчас ему было худо. Худо от того, что он не понимал, что происходит у них с Лялькой. Они не ругались, но уж лучше бы Лялька орала на него, чем это равнодушное согласие и отведенный в сторону взгляд. Вот что пугало его до коликов: у Ляльки, которая всегда при семейных разборках смотрела ему прямо в глаза, появился этот скользящий мимо взгляд. Она не «заводилась», не пыталась «отесать» его, не привыкшего ко всяким политесам, мужлана, не называла «бревном бесчувственным». Она не говорила ничего. И Сашка испугался, что теперь ей все равно, какой он. Похоже, он ей никакой больше нужен, ни воспитанный, ни мужиковатый. Когда – то он завидовал Юрке, Галкиному мужу, что того никто не пытается «облагородить», ни теща, ни жена. Они его принимали таким, как есть. Позже, когда он наконец понял разницу межу собой и Головановым, он успокоился. Голованов родился в том «кругу», о котором ему все время напоминала любимая теща, Анна Андреевна. А он, Соколов, как ни старайся, навсегда останется «за кругом». Именно Галка тогда объяснила ему все это, весело высмеяв его попытки стать «своим». Как она его тогда «припечатала», особо не выбирая выражений: «Ты, Соколов, лучше бы оставался таким, как есть, чем тратить время на эти игры. Поверь, на самом деле Ляльке все равно, умеешь ли ты „целовать ручки“ дамам и вести „умные“ разговоры. Она тебя любит просто, а не „за“. А воспитывает по инерции, заметь, только после визита к Анне Андреевне. Научись различать, где говорит она, а где из нее „лезет“ матушка. И тебе сразу станет легче. Ну не родился ты в семье юристов, как Голованов, зато твоя мама любила бы тебя, даже, если бы ты не „соответствовал“. Лялька всегда мне говорила, что, если бы не твои родители, Царство им небесное, ваши дети не знали бы, что такое, бабушка и дедушка. А ты бы лучше попытался понять свою жену. Что ты о ней знаешь? О ее детстве, например?» Галина тогда его здорово задела. Они сидели часа три под этим же деревом, и он с жадностью слушал ее, ловя каждое слово. Она рассказала ему все, доведя его до отчаяния и глубокого стыда. В горле образовался комок, который ему удалось сглотнуть только потом, когда она ушла в дом. Он, самонадеянный дурак, никогда даже не спрашивал Ляльку о ее жизни «до него», однажды «отрубив» ее желание поделиться с ним накопленной болью одной фразой: «Мне неинтересно, как и с кем ты жила „до меня“, давай больше к этой теме не возвращаться». Он – то имел в виду только ее «ухажеров», которых у Ляльки всегда было немерено. А она, видно, поняла, что ее прошлое его не волнует. И замолчала. И вот сейчас Галина, опять учуявшая надвигающуюся беду в их семействе, собирается «промыть ему мозги».
– Ты не шути. Лучше внимательно посмотри на жену, она ведь ходит на себя не похожа. Вчера я с ней попыталась поговорить, но бесполезно. Кажется, это тот случай, когда непонятно что, и непонятно почему. Ее объяснение про «кризис брака» просто отговорка.
– Ты думаешь, я ничего не замечаю? Но она все время молчит.
– А ты пытался ее спросить? Честно говоря, зная Ляльку, я думаю, что она чего– то ждет. Равнодушно, как неизбежное.
– Галя, поверь, я на сегодняшний день чист перед ней, как стекло. Да ты и сама видишь, сколько у нас с Юркой работы! Открыли еще два отделения, а работать некому. Так и мотаемся по очереди в командировки, потому, что поставить на руководство некого. Кто ворует, кто просто ничего не делает.
– Кто тут ничего не делает? – Лялька подошла тихо, мягко ступая спортивными тапочками по молодой траве, – Соколов, не грузи мою сестру своими проблемами. Галя, пойдем с твоей мамой поговорим.
– А мне можно?
– А тебе интересно? – Лялька, впервые за последнее время, посмотрела мужу прямо в глаза.
– Не цепляйся к мужику, сестрица. Пошли, Соколов, твоя жена кое – что раскопала интересное про наших предков.
Валентина Николаевна уже разливала по чашкам чай из большого медного самовара, растопленного на углях. От чашек разносился такой дух, что запах черемухи, цветущей у самых ворот, померк перед этим «букетом». Пчелы, обманутые исходящим от чашек ароматом, вились над напитком, позабыв о цветущих клумбах. Все расселись по длинным скамьям, врытым в землю вокруг деревянного стола, на котором в керамических тарелках высились горки сладких пирожков. Валентина Николаевна, в который раз за этот день, с удовольствием оглядела многочисленное семейство. Лялька, достав из принесенного пакета памятный альбом с портретом прабабушки, передала его Валентине Николаевне. Та раскрыла его и всплеснула руками.
– Господи, это же Анна!
– Галина с Лялькой дружно рассмеялись.
– Нет, мама, это не твоя сестра. Это – Анна Печенкина, твоя бабушка.
За разговорами и воспоминаниями незаметно пролетел день. Уставшее солнце закатилось за вековые деревья, уступая место легкому, сумеречному туману. Комары, почуяв свежую кровь, радостно набросились на расслабившихся от чая и пирожков людей, но в дом никому идти не хотелось. «Вот что такое семья», – подумал Соколов, – «когда вот так вместе, за одним столом, и всем интересно, что интересно одному, и нет чужих, и ничего не надо скрывать, потому, что поймут, отругают, если есть за что, расцелуют за просто так, утешат, если тебе больно, и придут за помощью, если будет нужно». Его жена сидела рядом на жесткой скамейке, привалившись к нему гладким плечом, время от времени отгоняя нахальных насекомых от своего и его лица. А он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это неожиданно подаренную теплую радость, мысленно уводя от себя все страхи последних дней.
