…как просто вам будет в Сокольники ездить!
Идеального ничего не бывает. Это всем прекрасно известно, – настолько прекрасно, что никто об этом и не задумывается, до тех, во всяком случае, пор, пока не явится что-либо близкое к идеалу. Вот и посожалеешь тогда о том, чего быть не может. А ну как – было бы? Ну, тогда бы ты этого и не наблюдал, – они, идеалы, совсем другие места для обитания избирают, не этим чета. Стало быть, и так – никаких тебе идеалов…
Такого рода антиномии приходят на ум, бесспорно, от без дельного лицезрения, по разным причинам не имеющего шанса разразиться действием. В этом случае мешала как раз категорическая, вопиющая неидеальность: отчаянное совершенство тела – руки, ноги, ноги! плечи, грудь – о-о! попка волшебная, шкурка вроде поспевшего абрикоса – и поразительная некрасивость лица. Если не опускать взгляд ниже шеи, Вера была просто дурнушкой: рыжеватая, глаза блеклые, нос картошечкой, да еще вверх чуток, как у выхухоли, веснушчатый, багроватый несходящий румянец. Но от шеи вниз – восторг слюноточивый! Румянцем и рыжеватыми кудрями вполне стоило пренебречь, но Григорий решил не пренебрегать: во-первых, девица была из Орехово-Зуева и очень хотела замуж, но это – ладно; во-вторых, засмеют ведь за такую ряшку; в-третьих, неудобно командиру пользовать комиссара – где служебная комсомольская этика? заложат ведь; кроме того, были опасения, что Верка попросту не даст – кто ее знает? Последнее соображение было, увы, основным. Впрочем, тогда, осенью 79-го года, не было недостатка в менее идеальных, но более комплектных сочетаниях, – Вера привлекала Григорьево недреманное на бабца око, только когда мыла полы или выходила из душа во вполне провинциальном бельеце.
К середине октября Григорий сдал дела по зональному штабу сельхозотрядов Раменской зоны – слава, огу! все благополучно, никто не погиб, не проворовался, место в соцсоревновании по области высокое, молодцом, Гриша, отлично! – сказал ректор. Спасибо, Гришка, за картошечку-капусточку, сказали обкомовские корешки, да и Верка твоя неплоха – о как! Да уж, раз в неделю штабной «газик» с пугающей надписью «Ветпомощь» на обитой жестью кабине таскал, таскал в Москву мешочки, тормозя с четвертого только качка… А и Верка туда на выходные пару раз путешествовала… Тоже – ловля на живца… В виде славного попца… Ну, каждый зарабатывает, как может.
Про Веру студент четвертого курса вспомнил в конце ноября, когда приехал в обком на предмет оформиться в турпоездку – премия за комсомольские достижения, – Родина ценит, помнит и знает. И доверяет, да-с, – не всем, не всем по плечу знакомиться с заграницами, да в первый же раз в капстраны! Ладно, езжай, Григорий, отдохни там от хлябей родимых – помесил говнеца сапогами! Вера оказалась в той же группе. Это, собственно, было все равно, а вот поехать, что поехать – выехать, съездить! – это было да!
Теперь-то и тем особо, кто родился после 80-го хотя бы, как понять, а уж ощущить – как? что это было – съездить . Большущая была редкость для человека не из кругов. Одна фраза «А “Кока-колу” пробовал?» – и все. Год спустя – в Олимпиаду – финские пакетики «Марли» с соком в буфетах гостиниц продавали только иностранцам – понятно? Да пес бы с ними, с этикетками, но посмотреть, поглядеть – а как там ? Страна Советов к тому-то времени обрыдла всем до беспредела, не перелесками заокскими, не степями да реками – дуростью и бедностью, – доруководились кухарки. А и готовить разучились. Вот, кстати, – вкусно ли там едят? Что за суп – гаспачо? А паэлья? А почему Штирлиц предпочитал холодное тинто? А кочинильяс – лучше наших, с кашей? А что такое хамон? По Фейхтвангеру про Гойю, хамона – свинка-свининка! Поездка была на две недели – Испания и Португалия. Yes, por favor, muchacha, жвачка! Ради такого дела можно было перетерпеть идиотизм хождения по комиссиям, где дураковатые члены райкомов задавали вопросы, судя по которым сараи в стране развитого социализма по-прежнему были нечищены, как мудро предполагал проф. Преображенский. Вот уж о колхозных сараях москвич Григорий знал много, про страны Иберийского полуострова – тоже, но сараев он видел предостаточно, а стран зарубежных совсем не видал. Деньги за поездку предлагалось платить свои, – средств у Родины на такие роскоши не хватало. У студента – имелись: в строй– и сельхозотрядах кое-какую толику можно было наскрести.
Особенно в штабах.
– И сколько это будет стоить? – подозрительно спросила у Григория мать, ударив голосом на «это».
– Около трехсот, – смущенно скалясь, ответствовал тот. – Двести восемьдесят за поездку, и сорок поменяют на валюту, ну, чтоб там…
– Немало, – выражение лица матери и ее подчеркнуто сдержанный тон чувствительно давали понять студенту, что она, мать, уж точно нашла бы этим деньгам лучшее применение. Стипендию она у Григория забирала, предпочитая выдавать по рублю в день. Избытка в семье не было.
– Да, – покивал почтительно сын, пряча за очками хитрованство, которое тоже маскировало носорожью пробивную мощь, – да, конечно… Но случай-то какой… Когда еще получится? (Следующий раз получится через двадцать с лишком лет – такая жизнь.)
– Ну, как знаешь, – состоялся родительский вердикт.
Отец промолчал, – неизлечимо больной, он сидел дома, получая изрядную пенсию, в хозяйстве и делах решала мать.
Все это было не совсем приятно, но терпимо – на уровне прохождения парткомиссии. Первым шансом попасть в Европу Гриша сознательно не воспользовался. Он тогда учился в восьмом классе, и как-то зимой родители призвали его на кухню, где обычно решались вопросы вышесредней важности. С торжественностью, подобающей сообщению о присуждении Нобелевки, мать сказала, что они, родители, намерены отправить его в летний лагерь. В ГДР. По отцову лицу можно было рассудить, что инициатива – его, тогда еще работающего начальника. Сын зашелся восторженной благодарностью, прикидывая тем же временем, что ехать куда бы то ни было ему совершенно не в чем, тем более в компании сынков и дочек . Не было в этом никакого ни снобизма, ни выебона , только привычное стыдное неудобство за отсутствие второй пары штанов. Ну и прочего. Тогда не только встречали по одежке, но и оценивали как возможного компаньона – сразу и навсегда. Кодекс строителя коммунизма и прочие пролетарские мерзости московские детишки в расчет почему-то не брали. А и потом, не дай бог – тройки! – попреков не оберешься. Такое за пэрентами водилось. Гришка просто не пошел в райком комсомола за нужной для поездки рекомендацией, а дома врал, что, мол, проклятые бюрократы тянут с бумагой. С каждым очередным враньем материно лицо слегка светлело, и парень соображал, что такой оборот дела ей по душе, – ну и славненько. Отец же только пару раз плечами пожал – как знаешь, мол, сам дурак, стало быть. А там и время вышло. Такой вот юношеский идеализм. Практический. Диалектика, бля.
Врать, не меняясь в лице, Григорий научился довольно рано, причем не из корысти, а из чувства самосохранения, хотя и это, конечно, – корысть тоже. А куда денешься – если, к примеру, в десятилетнем возрасте зовут тебя на семейный совет, собравшийся, натурально, на кухне в полном составе, родители и дед с бабушкой, и мать, глядя сугубо пристально, настороженно, почти враждебно, сообщает, что они намерены родить еще ребенка, так вот – ты-то, мол, не против ли? Да будь ты хоть распрепротив – оно тебе надо? разве скажешь? Значит, что – или они тебя за идиота держат (скорее всего), или, чтобы потом не гундел, добиваются (тоже вариант). Вот тут-то меняться в лице совершенно нельзя, ну совсем – такого тебе не забудут. Гришка, правда, тоже не забыл. Вот так же, наверное, не менялись в лице мараны, когда испанские инквизиторы вопрошали их о тайном исповедании иудаизма, а потом все одно – гнали, гнали за пределы королевства: а неча топтать нашу рiдну Испанщiну! (Так вот – пройдет совсем немного лет после испанской поездки – мать выпрет Григория из большой семьи: зачем женился, куда торопился, нет бы счастливое детство отработать!)
Григорий начал предвкушать загрантуризм, стараясь дома на эту тему не распространяться, мать же его утешилась тем, что, хотя и не прибыло, но хоть не убудет – заработал-то сам… Хотя и мог бы… Мы-то вот небось особо не путешествовали. Хотя юга посещали исправно. По молодости. Бог простит.
Вожделенный отъезд состоялся в конце февраля, а приключения стартовали еще до отъезда. Группу собирали в комсомольско-цековом «Орленке», где, всем известно, вожаки ВЛКСМ весьма уважали блясти , как выражался Сильвестр в «Домострое». Вожаки – да, потому что были и стаи, и не приведи бог Акеле промахнуться… Хоть бы и на блядованье. Схрумкают и джигу оттопочут восторженно. Во имя светлых идеалов ленинизма. Бывали, стало быть, и не светлые?
