Группа оказалась не только международной, но и междугородной. Помимо восьми собранцев из области Московской, руководителя – престарелого обкомовского инструктора – алкаша, а также немалых уже лет стукача , в нее влились десятеро посланцев солнечного Ставрополья. Приятно Григорию, восемь из десяти являлись посланками Пятигорска, две из восьми – с испанского фака тамошнего иняза, одна из двух – да просто киска, – не познакомиться ли близко?
Сидение в «Орленке» с двумя провожающими сразу же омрачилось известием о том, что гнусное португальское посольство – наследство Салазара, фашисты просто! – не дает визы. Будем ждать. Надо бы, ребята… То да се пока – подмигивал руководитель… Понимаете, да? Ребята понимали, но не все. Григорий был вынужден понимать – он из своих . Да вот беда – денег совзнаками у него с собой было всего два червонца, заначил на машину из Шереметьево до дома, – меньше восьми рублей таксисты не везли. Дома тоже не было, и никто бы – хочешь ехать? езжай! – не дал, поэтому он с легкой душой заказал ресторанный, двухсполовиноценный фуфырь и принял участие. К чести двух инструкторов ЦК, они не только пили хорошо, но и не жмотились – выложив по четвертаку, разрулили ситуацию. А как же – первая советская группа в Испанию после падения франкизма, и в Португалию – после Салазара! Вы уж там, ребятки, достойно, да? Значки с Олимпиадой все взяли? Вот и раздавайте, пусть знают, сукины коты! А кошки? Ха-ха, эти – особенно!
Веру цекисты, пока то да се, вздрали, похоже, по очереди. Непосредственно после этого она примкнула к одному из двух посланцев Ставропольского края – красавцу-грузину из Кутаиси. Тот, употребив изрядно, мотал головой и все твердил: «Хочу, понимаешь, Сикстинскую капеллу поглядеть в Ватикане, когда будем, очень хочу, брат велел». Пояснения о нахождении папского государства в Риме, а не Мадриде вовсе, он не принимал – раз брат велел, какие дела – посмотрит! Вера пощекотывала его волосатую грудь. Наконец все разъяснилось – в Португалию не едем, едем в Испанию на десять дней. Про четыре зажиленных дня никто и не спрашивал, – ведь едем же! Кто сэкономил валютки на Португалии – осталось непроясненным, не те ли провожающие, а и ладно – едем же, едем!
Разрешенные к вывозу по две бутылки водки на одно лицо (1 литр крепких спиртных напитков) руководитель группы велел – социализм это учет и контроль! – собрать в один кофр и поручил его Григорию, как самому крупному и владеющему языками . Старый чемодан был страшно тяжел, гремел стеклом, но высший в общенародном государстве уровень доверия отказа не предполагал. Чемодан этот спас Григорьеву поездку.
В Шереметьево студент-турист, волочась в хвосте стайки пятигорских вертипопок, приостановился передохнуть на пути к стеклянным барьерам погранконтроля и очутился лицом к лицу с отправлявшимся куда-то бороться за мир посредством стихопроизнесения, подвыва и восклицания высокорослым поэтом Евтушенко. Тот, злобно клацнув на рычаг трубку телефона-автомата , с неудовольствием глянул на не менее рослого, но более широкого в кости Григория, повернулся лицом к своей тогдашней ирландской жене и сказал громко: «Fuck them! No States’ visas!” и добавил не менее внятно: «Роб – мудак!» Женщина согласно кивнула, непонятно, про Штаты или про Рождественского. Студент-лингвист не удержался выказать ученость: «Good luck!» – сказал он и, желая ободрить знаменитость, но обалдев уже от чемодана с водярой, вместо «Мягкой посадки!» выпалил: «Земля пухом!». Е. Е. презрительно скривился, снова повернулся к жене и вымолвил иронически: «They are after me even here!» Потом, вильнув шеей, обратился непосредственно к Григорию: «Пошел на хуй, сволочь!» – шипнул. «Взаимно», – сказал непричастный к тайному сыску Григорий и пошел. Надоела поэту популярность, подумал он.
Вся группа уже успела прососаться через воздушные ворота Родины, прочно стоявшие на земле и густо усаженные погранцами в зеленых фуражках, мерным киванием голов – паспорт – лицо – паспорт – лицо – напоминавших китайского фарфорового мандарина у бабушки на комоде. Григорий сдал паспорт. Чуть в отдалении, уже, стало быть, за границей, стояли рядышком руководитель группы Толя и стукач Сергей. Сквозь стеклянную стену был виден испанский «DC-9», на низеньких шасси, похожий на трамвай. Компания «Iberia»: Москва – Варшава – Барселона – Мадрид.
– Не поворачиваться, смотрите на меня, – одернул Григория сержант-пограничник.
– Гриша, ну что ты там, вылет через двадцать минут, – с перепойной хрипотцой крикнул Толя-руководитель.
Ответить Григорий не успел, потому что увидел, как погранец перестал смотреть в его паспорт и снял телефонную трубку, прикрыв стеклянное окошечко – от подслуха. Это настораживало. Через пять минут стояния между землей и небом Григорий изнемог от тревоги и стал помахивать кистью опущенной руки тем, кто только и мог сейчас вмешаться в его судьбу – Анатолию и Сергею. Анатолий куда-то двинулся и еще через пять минут вернулся. Григорий мгновенно обострившимся до кошачьего слухом уловил:
– Что-то у него с паспортом, ждут. – Это Толик.
– Да хер бы с ним, пусть остается, прилетит следующим рейсом, послезавтра. – Это Сергей.
Так.
– Ёбу дался? У него чемодан.
– Улетит самолет-то.
– Подождем.
Еще через пять минут, в течение которых Григорий очень явственно представлял себе свое будущее расстройство, забыв даже о текущем отчаянии, а также тайное довольство матери, брямкнул пограничный железный телефон. Сержант кивнул в трубку, шмякнул штамп и протянул Григорию его «серпастый и молоткастый». «Сука Маяковский», – подумал Григорий, второй раз кряду оскорбив довольно великого поэта.
– Ну давай, давай, товарищ Нетте, – имея в виду чемодан с бесценным грузом, квакнул осипший со страху Толик, – побежали.
Сергей уже бежал далеко впереди. Григорий не побежал, но не из-за проснувшегося чувства собственного достоинства, нет, – с таким чемоданом бежать никак невозможно.
А с паспортом все было просто – с Григорьева документа начиналась новая серия, а у группы была еще старая, вот погранец и пробдел. По отношению ко всем остальным участникам этого эпизода данный глагол должен быть изменен так: прошедшее время, множественное число, несовершенный вид, корень без приставки, с добавлением девятой буквы русского алфавита между двумя звонкими согласными.
Кроме молодых туристов этим рейсом в Мадрид больше никто не летел. Две сумасшедше красивые стюардессы – таких великолепных ухоженных баб Григорий видел только в журнале «Penthouse», где они были еще и голыми – разносили напитки – соки, пиво! – бесплатно. До Варшавы расписали пульку.
В Польше было военное положение, поэтому, пока заправляли самолет и загружали в него контейнеры с обедами, пришлось стоять на ветру посреди летного поля. Неинтересно, но мерещились всякие завидные ужасы – броневики, патрули и комендантский час. С одной стороны, поляки вызывали сочувствие – ну как же, борцы за западные свободы. С другой, вполне имперская душа Григория возмущалась против попытки ляхов уползти из-под русской пятки. Кой хрен, в конце-то концов? «Мицкевич лях, Костюшко лях… Извечный спор славян между собою… Да будь ты хоть татарин…» Григорий бормотал Пушкина, удивляясь тому, что польские его предки никак не влияют на великодержавно-империалистически-шовинистическую оценку им хроники текущих событий. Он еще не знал тогда, что вернее всего антисемитом и юдофобом становится крещеный еврей, что дед служил в НКВД и охранял перед войной пленных поляков, а другой дед во время оно перестрелял под Смоленском колхозное правление в стиле Макара Нагульнова… В общем, яблонька от вишенки недалеко растет. Но это будет потом. Сливка и грушка – это уже чехи; там пока, после 68-го, было тихо.
Обед над Центральной Европой был плотным, и немедленно после него всем захотелось пить. Кроме того, к обеду почти что все взяли по паре дринков – кто коньячку (плохого), кто виски (еще хуже). Испанские красотки выкатили тележки с водами-соками, народ насладился, а через пятнадцать минут был предъявлен счетец на восемьдесят с чем-то долларов, – каждый дринк во время обеда и после него – доллар; кто же знал, что халява не бесконечна? Даже при том, что официальный обменный курс Госбанка был 66 копеек за доллар, сложности возникли немалые. Никаких долларов ни у кого просто не было. Совзнаки предстояло обменять уже в Мадриде по заранее подписанному чеку на песеты, – какие баки? (Да-да, они тогда так назывались.) Руководитель Толик предложил Григорию, опять-таки как владеющему языками, пойти и договориться с экипажем. Ему пришлось улыбаться командиру и второму пилоту, как проститутке, забывшей кинуть в сумочку презервативы. Заплатим, конечно, заплатим, но только в Мадриде, ОК? Григорий не знал, что в Барселоне будет пересадка. Командир сказал, что они подумают. Через пять минут одна из стюардесс, чуть выставив профессионально круглую коленку, поведала, что волноваться не надо – экипаж угощает. Еще через минуту на коленях пилотов сидели трое советских девчушек, сладостно выпевая «Подмосковные вечера» – комсомольская закалка: если надо убить – убей, партия сказала «надо» – дай! Автопилот подпевал подозрительным гудением, жалея, вероятно, что у него нет ничего, на что можно было бы плюхнуть упругие советские округлости.
