Но счастье ее было недолгим. Смутная тревога, с самого начала поселившаяся в душе, которую она с самого начала пыталась затолкать в самый отдаленный, самый темный уголок души, назойливо напоминала о себе, росла и крепла с каждым днем, уже не умещаясь в недрах подсознания.
Она заметила странно изменившийся взгляд мужа. В то время, как он живо рассказывал о своей работе и делился с женой планами на будущее, его глаза будто были прикованы к чему-то невидимому, ведомому лишь ему одному.
Её опасения усилились после того, как спустя месяц после начала работы, он вдруг заявил, что ему назначили испытательный срок без зарплаты но если он справится, то тогда ему начнут платить через три месяца.
Жене показалось это странным. Что-то подсказывало ей, что здесь что-то не так. Но она гнала прочь назойливую, как муха, тревогу, а на радостное сообщение мужа лишь как всегда промолвила: «Слава Богу».
На какое-то время она успокоилась. Вскоре, однако, она заметила, что он лишь старательно делает вид что спит, но сам, сжавшись как резиновый мячик, бодрствует всю ночь.
Шли месяцы, он, как робот, каждое утро пил чай, одевался и выходил за дверь. Приходил поздно вечером, жалуясь на большое количество работы.
Однажды она заметила, что он начал вставать посреди ночи и долго сидел на кровати, подперев голову руками.
В глубине души она знала причину его страданий, но боялась сама себе в этом признаться.
Все открылось разом и очень страшно.
В тот ноябрьский вечер его не было дольше обычного. Она уже собралась было звонить в полицию, обзванивать больницы, когда в дверь постучали. На пороге стояли полицейские – парень и девушка, говорившие исключительно на иврите.
Ещё не осознавшие до конца происходящее, но уже насмерть перепуганные, дети помогли перевести ей страшную правду о том, что их отца и ее мужа больше нет. Он прыгнул с перехода, соединявшего два новых многоэтажных здания в Университете. Переход располагался где-то на уровне восьмого этажа. Он, оказывается, часто приходил туда, блуждая по многочисленным коридорам. Это было одно из мест, куда он уходил каждое утро будто бы на работу. Здесь он бесцельно блуждал с утра до вечера, возвращаясь домой лишь с наступлением темноты. Поначалу он часто заходил в библиотеку, подолгу с интересом читая книги и журналы. Потом это занятие показалось ему бессмысленным, и он все чаще стал наведываться в новое высокое здание. Здесь он задумчиво бродил по коридорам и все чаще выходил на мост, соединявший два корпуса здания, и задумчиво смотрел вниз. В самом низу здания располагалась лаборатория, где проводились эксперименты над животными. Зимой, когда темнеет особенно рано, он слышал в вечерних сумерках тоскливый, обреченный вой подопытных собак, который произвел на него странное действие. Возможно, эта сцена и этот вой и были той последней каплей, которая переполнила его сознание. Когда у него поинтересовались, что он делает в здании и не нужна ли ему помощь, он лишь горько усмехнулся и, поблагодарив за участие, направился к переходу. Постояв немного на мосту, он перелез через перила и прыгнул вниз. При падении он сломал себе шейные позвонки, но лицо почти не пострадало.
История попала в газеты, главным образом из-за того, что место самоубийства давно уже пользовалось дурной славой, и он был не первым среди использовавших переход чтобы свести счеты с жизнью.
Место действительно было паршивым. В связи с публикацией в той же заметке приводился комментарий психолога, который объяснял случившееся особым родом депрессии, возникающей у непривычных к новому климату репатриантов под влиянием их собственного тоталитарного сознания.
О лаборатории, плаче несчастных собак и тех ассоциациях, которые этот вой вызывает у тех, кто не спит по ночам в заметке не упоминалось.
Вообще заметка была крохотная – на фоне прочих новостей о перспективах мира с палестинцами, перестановках в правительстве, высоких процентах пьянства и проституции среди новых репатриантов и еще целого приложения, целиком касающегося спорта.
Его похоронили в костюме, которым он так дорожил. Бледная, без единой кровинки женщина не проронила ни слезинки и не произнесла ни единого слова за все время подготовки к похоронам. И лишь увидев мужа в его любимом костюме, горько зарыдала.
Я встретил ее в канун Нового года.
За полгода до того, как я ее встретил, жена, забрав нашего двенадцатилетнего сына, улетела обратно в Россию, не выдержав наших мытарств.
Когда мы только приехали, я объездил всю страну в поисках работы, но безуспешно. Потом мы оба мыкались в поисках заработка и дешевого жилья, хватаясь за любую работу типа уборки, мытья посуды за пять шекелей в час. В то время и такая работа тогда была в большом дефиците. Страна была наводнена легальными и нелегальными эмигрантами, палестинскими рабочими с оккупированных территорий и гастарбайтерами из Азии и Африки – от Филлипин до Нигерии.
Потом я нашел хоть и не очень престижную, но зато постоянную работу. Если была возможность – работал в две смены. На жизнь хватало, и мне казалось, что постепено наши пошатнувшиеся было отношения налаживаются.
Но я ошибся. Моя жена смотрела теперь на меня совсем не так, как раньше, до приезда в Израиль. Тогда ее глаза смотрели на меня с каким-то восторженным обожанием.
Впрочем, и я тогда был совсем другим. Я в то время работал в престижном НИИ, собирался защищать диссертацию, и… Вдруг НИИ закрылся, и все, кто могли, разъехались кто куда, или ушли в бизнес.
А те кто не могли, прозябали на грани нищеты.
Мы с женой тогда тоже решили уехать, надеясь, что Израиль это та страна, где я смогу наиболее полно реализовать свой потенциал…
Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Здесь мы тоже влачили жалкое существование, не живя, а постоянно выживая.
Просто здесь все было по-другому. Ко всем нашим проблемам прибавились и неприятности сына. Он никак не мог привыкнуть к новой школе, где все для него было чужим. Его сразу же посадили в обычный класс, где он, не зная языка, сидел, ничего не понимая, за последним столом с еще двумя-тремя такими же, как он, детьми.
За то время что мы успели прожить в новой стране, он ожесточился и замкнулся. Наши походы в школу ничего не дали, поскольку мы толком еще не выучили иврит, и потому не могли как следует объясниться ни с учителями, ни с администрацией.
Ощущение собственного бессилия перед новой действительностью еще больше осложнило наши и без того непростые отношения с женой. И тогда в ее глазах как будто что-то погасло. В ней появилось какое-то безразличие ко всему и в первую очередь – ко мне.
И теперь, когда я был дома, она все время молчала, сосредоточенно делая какую-то работу по дому, или вдруг вспоминала о каких-то важных делах, которые нужно сделать прямо сейчас.
На мои вопросы и попытки поговорить, она отвечала, что «все в порядке», либо ссылалась на сильную занятость. И все это с какой-то неестественной, будто приклееной улыбкой.
Ложась в нашу общую постель, я теперь будто ощущал исходящий от нее холод и не решался к ней прикоснуться.
Потом вдруг она засуетилась, стала покупать сыну теплые вещи и однажды объявила мне, что они с сыном возвращаются обратно – к ее родителям.
Я не стал ее ни уговаривать, ни удерживать. С готовностью подписал все бумаги и отдал деньги, которые находились на нашем общем счету.
Возникшую на прощание неловкость я легко разрешил, сказав, что ни в чем ее не упрекаю.
Она даже на прощание хотела чмокнуть меня в щеку, но я посчитал это лишним и лишь сухо с ней попрощался.
За время нашего пребывания в Израиле она стала совершенно другой, чужой для меня женщиной, и ее отъезд лишь поставил точку в нашем разрыве.
Когда-то наш, а теперь только ее сын лишь как-то угрюмо, исподлобья смотрел на меня, непонятно, прощаясь или осуждая. Это был ее сын от первого брака. Когда мы стали с ней встречаться, ему было семь лет, но я полюбил его как родного. И он вроде бы полюбил меня как отца. Но по мере того, как росло отчуждение между мной и женой, он тоже все больше отдалялся от меня и вдруг перестал называть меня «папа». Он вообще перестал как-либо обращаться ко мне.
Так мы расстались.
После ее отъезда я чувствовал какое-то безразличие ко всему. А потом я встретил ЕЕ, и, как мне казалось тогда, моя жизнь снова наполнилась смыслом. К тому времени я уже окончательно похоронил свои научные амбиции. Этой стране нужны были лишь те, кто будут за копейки делать самую черную и тяжелую работу, либо ремесленники. Я предпочел стать ремесленником, выучившись на сварщика.
Работы по выбранной мною профессии всегда хватало, и платили за нее неплохо. Поэтому я смог позволить себе жить не в трущобах Южного Тель-Авива или в какой-нибудь дыре на периферии, а в благополучном и тихом спальном районе, в самом центре города.
У меня появились друзья, я купил машину, и теперь по выходным мы все время куда-то ездили – либо на море, либо в лес, либо на озеро – благо здесь есть, что посмотреть.
