«Сева! Сева!», – кричат зрительные ряды. «Сейчас, сейчас», – говорит им Сева и делает рукой вращательные движения, помогая активной мимикой.
Когда я впервые услышал Балдина, я тоже был им очарован. После выступления я стоял в толпе страждущих читателей и жалко просил Севу подписать мне сборник его стихов, который купил у автора за стольник. Сева мило жмурился и покровительственно хлопал по плечу.
Вечером, предвкушая удовольствие от встречи с высоким, я открыл сборник Балдина и уже на первой странице понял, что меня обманули, ибо солнце было – пекущее, океан – ревущий, любовь – разлучница, а дорога – дальняя. Сева оказался банален, как отвертка, и этим велик, ибо нет ничего приятней для обывателя, чем обычная банальность.
Теперь я тоже выбегаю в курилки, когда читает Сева, и меня понимающе приветствуют редакторы толстых журналов, которые, наверное, были так же когда-то обмануты феноменальным Севой Балдиным.
Кацо Нежарадзе всю жизнь занимался арбузами, пока не увидел, как Лилечка Зосимова на эстраде театра «Эрмитаж» в легком прозрачном платьице читает поэму «Быть-бытовать». Он смотрел на нее, расширив глаза, а после выступления подошел ко мне, так как жизнь его перевернулась, и попросил поучаствовать в литературном проекте.
Я скажу честно, что новых людей в тусовке не люблю, ибо алчущим здесь делать нечего, а страждущих пусть спасает кто-нибудь другой, но Кацо уставился на меня преданно и немигающе и все повторял, что это удар и знак свыше, поэтому я сдался, хотя выторговал условия разумности и вменяемости происходящего.
Первым делом Кацо продал все свои фуры, нанял редактора, корректора и верстальщика, а когда не хватило на типографию, заложил в банке квартиру и разместился вместе с подчиненными и оборудованием в десятиметровой комнате коммунальной шарашки. Сверху капала вода, а снизу подмораживало из подвала.
Во вторую очередь Кацо задабривал мэтров, с которыми я затем встречался и выуживал материалы, пусть и второй или третьей сортности, но из-под великих имен. В тот момент я не подозревал готовившегося пинка под зад, хотя Нежарадзе пару раз и спрашивал, печаталась ли до этого где-нибудь Лилечка.
Через три месяца кипучей работы журнал увидел свет. На цветной обложке Лиля Зосимова обнималась с Нежарадзе, а подпись стояла «Я, поэт и современник». На плотной глянцевой бумаге материалы мэтров перемежались со смачными фотографиями и текстами избранницы Кацо. Литературный мир ахнул и сделал свое «ку», ни один из солидных книжных магазинов не откликнулся, а в лавках победоносного ширпотреба тексты в рифму не пользовались популярностью.
Кацо и Лиля жили в съемной коммунальной комнате на кипе типографских пачек, а когда у Нежарадзе закончились деньги, Зосимова ушла навсегда, прихватив с собой две упаковки журналов. Кацо слег на диван и глядел в потолок, часами названивая мне, чтобы я продал тираж, но я отвечал, что не сумасшедший и мы так не договаривались.
После этой авантюры прошло уже пять лет, но до сих пор, когда я в августе покупаю у Нежарадзе в железной клетке арбуз, он незаметно плюет в мою сторону и делает вид, что со мной не знаком.
Ha Кубани все колхозы скупили приезжие. А работают местные, причем за смешные деньги. Их ставят в поля к технике и оставляют пахать, привозя еду и питье. Иногда у станичников сдают нервы, и они отвинчивают и выкидывают гайку от какой-нибудь машины и ложатся отдыхать в стога, чтобы убить время.
Тогда через час прилетают вертолеты с людьми в спортивных костюмах и с битами, и гайки находятся, а станичники начинают пахать без устали.
Поэтому на Кубани нынешние времена не любят. Хозяева стали зверинее, а платить больше не стали.
Женя был раздолбаем, и об этом знала вся станица. Он ходил по домам и занимал деньги, а потом проигрывал в игральные автоматы и сидел по кабакам. Отец же его следовал по заимодавцам и говорил: «Что же вы делаете, идиоты, кому даете? Он же ни одной копейки в дом не принес». Когда скопился долг в пять тысяч рублей, выплачивать пришлось родным, и тетя Нина сидела и плакала над трехмесячной пенсией и не хотела даже видеть Женю. Он мялся в стороне и пытался доказать всем, что на что-то еще годен, но в станице уже все знали и поэтому на работу не брали, потому что он даже летом и осенью не работал, а жил разухабисто и пару раз уснул в хлебоуборочную. Однажды раздолбай забрал деньги у матери силой и исчез из станицы навсегда. И хотя на всякий случай объявили розыск, участковый Антипов сказал: «Зачем его искать? Раздолбай с возу – кобыле легче».
Всё в станице на Кубани зависит от местной власти, то есть от схода станичников. Как сход решил, так оно и будет. Где этот институт власти со старых времен остался, там и порядок. Если не выполнил решения схода, то тебя высекут или прикладом между глаз заедут. Где же путаница с судебной властью, там кругом разруха и непонимание. Всегда все держалось на нагайке, а тут либеральные поползновения.
На юге главный враг – мусор. Мусор валяется вдоль околиц и гниет, если за ним не следят. Поэтому в каждом доме должна быть выгребная яма. Если есть яма, то все нормально. Значит, хозяин отходы на общую улицу не выкидывает. Поэтому специальные наряды ходят по хатам и смотрят, есть ли выгребная яма, а сами станичники друг на друга доносят и таким образом поддерживают демократическую основу Кубани.
Когда на хутор Железный пришло наводнение реки Кубани, дед Бобыль стал поливать сваи дома водой. Он крутил у виска тем, кто отводил стихию, потому что знал про государственные дотации. И хотя заливало еще и выгребные ямы и зловоние стояло такое, что невозможно было дышать, Бобыль трудился, пока все зажимали носы и старались бегом передвигаться по земле, чтобы не замочить ноги.
Когда вода спала, у тех, кто не поливал сваи, комиссия дома не приняла, а мокрую основу дома Бобыля посчитала поврежденной и выделила деньги – сто пятьдесят тысяч рублей. Но дед взял не наличными, а в виде нового дома.
Пришли экскаваторы и молдаване и воздвигли двухэтажный кирпичный семикомнатный дворец с потолком три метра и видом на залив из стеклянной, широкой веранды. Дед, его старуха, трое детей, две невестки и пять внуков после двухкомнатной заваливающейся халупы вошли в дом и сели на попы от удивления. Так все оказалось неожиданно.
Они долго отмечали возведение дома, но на третьи сутки обитания в нем Бобыль убежал жить в сараюшку рядом с садовыми деревьями, говоря, что в камне тело не дышит. Семья пыталась вернуть деда на место, но ничего сделать не смогла. Лишь построила печку, чтобы спасти Бобыля зимой. В холода из сарая шел белый дым и раздавалось гордое уханье деда.
Атаман Мазнов, родившийся на хуторе Железном, при советской власти не пользовался популярностью, потому что мало того что участвовал в Белом движении, но еще и в тридцатом поднял бунт против комиссаров, и его фотография блистала на страницах эмигрантского журнала «Посев».
После повсеместной вырезки восставших бригадами НКВД Мазнов бежал в Константинополь, откуда перебрался в Париж. В столице Франции он сдружился с генералом Шкуро, но вступать в его сорокатысячный корпус, воевавший на стороне гитлеровцев, отказался, хотя позже ему даже знакомство со Шкуро ставили в вину.
Умер атаман в Боливии, где, будучи отставником Французского легиона, отстроил свою маленькую виллу, куда свозил предметы русской старины.
В 2001 году администрация Железного обратилась к правительству Боливии с предложением передать в хуторской музей домашние вещи атамана, и те откликнулись, хотя все ценное оставили себе: серебряные и золотые предметы, шашку с дарственной надписью Мамонтова и парадный мундир. Приехал архив и дубовое, хорошо сохранившееся кресло с кожаной обивкой.
Теперь, если смотрителю на Кубани дать стольник, можно посидеть с ногами в кресле Мазнова и даже оставить пару автографов на страницах его дневника.
Греческий писатель Гесиод жил очень бедно и долго судился с братом своим Персом за наследство родителей, пока не проиграл. У нас же у русских трудно представить, чтобы родня пошла в суд. Все видится легким и бесконфликтным.
Когда Жмерины переезжали с Камчатки на Кубань, старший брат Андрей продал двухкомнатную квартиру и отдал из пятнадцати тысяч долларов отцу с матерью по две тысячи и младшему брату Федору одну тысячу, хотя сам остался на месте, у вулканов, и в станицу в Краснодарском крае не полетел.
Родители же по прибытии приобрели трехкомнатную хату, которую завалил первый же паводок. Тогда погиб весь фруктовый сад, а кобель Бич внатяг спасся на собачей конуре так, что на шкуре осталась широкая полоса от ошейника.
