Мама Марушки обставила свою квартиру, подаренную ей дочерью, совершенно иначе. Там все дышало уютом, но не было величия и легкости.
Томашу нравилось новое жилище его невесты. Когда она бывала в Праге, они все время проводили вместе. Матери он ни о чем не докладывал, да и не должен был: человек в двадцать шесть лет, зарабатывающий на жизнь сам, не обязан отчитываться о том, как и с кем проводит свободное время. Надо сказать, что и мать вроде как угомонилась и не препятствовала их общению. Во всяком случае – молчала, и то хорошо.
И вот настал день, когда Томаш и Марушка решили подать заявление о вступлении в брак. Молодой человек понимал, что благословения родительского не дождется. Он, конечно, надеялся, что потом сердце матери смягчится. Только когда именно – этого он точно сказать не мог.
Он уже несколько дней не заходил домой, да и в тот день забежал только для того, чтобы переодеться в костюм. Ему хотелось подчеркнуть торжественность момента, вот и решил он сменить обычные свои джинсы со свитером на строгое одеяние. Увидев сына в рубашке с галстуком, мать сразу обо всем догадалась и зашлась криком:
– Не пущу, – вопила она, – ты никуда не пойдешь! Она не дождется! Нет тебе моего благословения! Ни за что!
Томаш поначалу смеялся. Он был намного выше и гораздо сильнее мамы. Ему бы никакого труда не составило сгрести ее в охапку и запереть в комнате или на кухне. Но ему и в голову не пришло сделать такое. Он миролюбиво повторял:
– Мам, ну что ты? Ну перестань. Ну хватит.
А мать тем временем действовала. Она заперла входную дверь на ключ и – классика жанра – принялась причитать, что выйдет он из дому только через ее труп. Ах, как любят истеричные и деспотичные особы повторять присказку про свой собственный труп! И не отдают себе отчета, что крики их могут и вправду закончиться трупами, но, как правило, не их, а тех, кого они заклинают остановиться.
– Никуда не выйдешь отсюда! Только через мой труп! – шипела изошедшая в крике мама, не понимая, какую беду накликала в свой собственный дом.
Что оставалось делать Томашу? Он был любящим сыном. И мама его до этих драматических событий была очень любящей и понимающей мамой. Он не мог себе позволить силой отнять у нее ключи от входной двери. Хотя на самом деле это наверняка был самый лучший выход из создавшегося положения. К сожалению, о том, что надо было поступить иначе, и было бы лучше, люди делают выводы тогда, когда ничего уже не вернешь.
Томаш знал, что любой ценой покинет сейчас родной дом, потому что его ждет Марушка. Он был уверен, что решается на безопасное и несложное действие. Он открыл окно и быстро выпрыгнул на свободу, зная, что ничего плохого случиться просто не может: жили они на втором, очень невысоком этаже, окна выходили на газон с мягкой травкой и цветочками. Томаш полагал, что он прыгнет, упадет на травку, вскочит на ноги, отряхнется и побежит к своей любимой, чтобы не заставлять ее ждать. Мать не успела даже охнуть, просто застыла, прижав руки к груди: сын все-таки ослушался, ушел! Она почувствовала свое бессилие и не захотела подходить к окну, чтобы видеть, как бодро удаляется от нее непослушный сын, причинивший ей такую невероятную боль. И все-таки через несколько долгих мгновений она пошла в направлении сквозняка, чтобы закрыть распахнутое настежь окно. Вниз глянула совершенно машинально, не ожидая никого там увидеть. Но увидела: сын лежал на мягкой травке без движения, бледный и кажущийся неживым.
Она вызвала «Скорую». Потом судорожно искала спрятанные ключи. Потом, боясь выйти из дому, позвонила несчастной Марушке, чтобы та немедленно пришла: с Томашем несчастье. И только после этого пришлось ей идти к сыну.
Первое чувство облегчения подарил ей врач «Скорой»: Томаш был жив. И череп его – цел. И даже вроде руки-ноги целы. Что тогда? Сотрясение мозга? Ну, от этого же не умирают, правда? Сотрясение мозга – это полбеды. А вот сломанный позвоночник – беда полная и настоящая.
Марушка прибежала, когда Томаш пришел в себя и лежал уже на специальных носилках. Он мог говорить и улыбался невесте, радуясь, что они в итоге оказались рядом. Он еще и не думал, что жизнь его изменилась. Совсем-совсем. Ему казалось, что сейчас он чуточку отлежится, и они пойдут по своим делам. Он не понимал, почему плачет мама. Потом вспомнил и решил, что это, наверное, от ревности к Марушке. Ну, пусть поплачет. Придется привыкнуть.
– Мы вместе. Навсегда, – сказал он девушке уверенно.
– Да! – повторила та, зная, о чем говорит, что обещает любимому. – Вместе и навсегда. До последней черты.
Можно было тысячу раз спрашивать себя: почему, почему, почему… Почему Томаш, не раз в отрочестве выпрыгивавший в это проклятое окно и даже синяка не получивший, в этот раз остался инвалидом? Почему мать, которая после всего случившегося почему-то полюбила Марушку искренне и нежно, до трагедии и слышать о ней не хотела? Почему, наконец, судьбе было угодно именно так искалечить Томаша? Ведь можно же было, чтоб он просто ноги переломал, пусть даже с руками вместе… Почему?
Необъяснимые загадки? Вопросы без ответов? Да?
Ну почему же необъяснимые? Почему без ответов?
Есть ответы. Давно все прописано. Как в рецепте. Не поверите, есть такой рецепт. В любом храме увидите слова: «Да любите друг друга!» И вроде – все слышали. И будто бы всем понятно, что любовь – дело хорошее. Но вот когда доходит до повседневных мелочей… Из головы вылетает. Забывается напрочь. И труднее всего становится действовать именно по любви! Ведь что стоило матери смириться? Сказать: «Люблю тебя, сынок! Будь счастлив с той, которую выбрал». И – распахнуть дверь. И рукой вслед помахать, благословить на добрую дорогу. Вот это и был бы светлый лик любви. А где же любовь, если кричать: «Через мой труп, через мой труп!»? Ох, сколько ужасов можно было бы избежать, если бы люди вовремя вспоминали о любви! Не произносили бы зазря это приевшееся слово ради достижения каких-то мелочных целей, но – молча действовали бы по любви! Ведь там, где нет любви, царствует беда. Все, что происходит от гнева, ярости, ненависти, – все это можно обозначить одним только словом: горе. И творят его сами люди. Поэтому нет смысла клясть судьбу и прикидываться жертвами тогда, когда сами сотворили свою беду.
Надо сказать, что у каждого из действующих лиц этой драмы было свое объяснение случившегося. Мать, конечно, запоздало винила себя. Она все поняла именно так, как надо, и не прощала себе той запертой двери, все время мысленно возвращаясь к роковому моменту. Ей часто снился один и тот же сон. В этом сне она обнимала сына и – отпускала, обнимала и отпускала. И просыпалась счастливая.
Томаш старался не думать о причинах вообще, иначе у него не осталось бы сил на ежечасное преодоление.
А Марушка – никто не узнал бы, кого именно винила бедная Марушка в страданиях своего любимого. Она была уверена, что не мама жениха тому причиной. Нет! Ну, мало ли что между родными людьми бывает! И она бывало ссорилась со своей мамой, чего уж там. Но такой жестокий результат не мог бы получиться от обычной ссоры. Марушка знала, что все произошло из-за того, что отец ее много лет занимался колдовством. Ведь сказано же, что это грех. И что за грехи родителей часто приходится отвечать их детям. В данном случае – ответственность ложилась на Марушку. Конечно, она никогда и никому не рассказала бы о своих мыслях. Но убеждение ее было твердым, как гранит.
Осознав, что отец – источник ее горя, она больше с ним не виделась, не искала встреч, словно давая понять высшим силам, что не нужно больше наказывать их с Томашем, что лучше оставить их в покое.
Что же дальше? Дальше пошла другая жизнь. Томаш пережил несколько операций. Научился сидеть, управляться с инвалидным креслом. Он даже одну ногу разработал так, что мог и на костылях передвигаться. Он водил машину, приспособленную для людей без ног. Он многое мог. И главное – он излучал счастье. Он любил и был любимым. Марушка его обожала. Они теперь по всем ее делам отправлялись вместе. Томаш, как никто другой, умел развеселить свою любимую, поддержать, подбодрить. Так длилось несколько лет.
Единственным человеком, с которым поделилась Марушка своими соображениями о первопричине случившегося, стала Варя. Именно ей Марико доверила все. И осознание трагедии любой полукровки – трагедии нераздельности со своим народом и неслиянности с ним, и понимание деятельности любимого отца как причины всех ее несчастий, и чуткость к мистическим сторонам жизни, так явно обнаруживавшим себя в ее судьбе.
– А ты не думала в Японии поселиться? – спросила как-то Варя Марико. – Может быть, там ты чувствовала бы себя среди своих? И многие страдания просто растворились бы в воздухе?
– Думала, – отвечала Марико, – мечтала порой очутиться там и стать, как все, смешаться с толпой. Но потом, когда пришлось летать туда по работе, поняла, что той земле я не менее чужая, чем той, где выросла.
