Я никогда не видел ничего подобного. Но именно так Галилео переживал свою смерть: я знал это, ибо видел содрогания Флюида, все еще притворявшегося его сознанием. Почти как Фехтовальщик, распавшийся на куски чужих снов, Галилео умирал через какой-то темный кошмар своего мира.
Словно песок в часах, он заструился прочь из Идиллиума – и начал осыпаться в это черное зияние. При этом он как бы разделился на два ручейка – все, что было в нем доброго и светлого, падало на верхнюю часть черного Сатурна, а темное и злое – на нижнюю, под сверкающее заломленное кольцо.
А потом Флюид открыл мне последнюю тайну: никакой разницы между низом и верхом черного Сатурна не существовало. То, что я наблюдал, было просто идеей Чистилища, помноженной на отпечаток неведомых мне ужасов Ветхой Земли.
Таким был прощальный отблеск сознания Галилео – и последний салют его памяти. Вероятно, он увидел Абсолют именно в этой форме, потому что в глубине души оставался католиком.
Случившееся потрясло меня. На миг я перестал понимать, где я и что происходит, – а когда пришел в себя, ни черного Сатурна, ни Галилео больше не было. Исчезла даже железная пика в спинке стула – там осталась только круглая дырка. Туда, видимо, и закатился навсегда мой ментор, старший друг – и самый опасный враг.
Я сел возле стула, прислонившись спиной к стене. У меня тряслись руки – и очень хотелось спать. Времени на это уже не было. Но все-таки я на несколько минут заснул – и мне приснилась грозная сине-желтая луна в ночном небе.
Света вокруг становилось все больше, начинался день – и меня наконец привели в чувство появившиеся в комнате люди. Среди них оказался тот самый офицер в малиновом берете, у которого в прошлый раз была недобрита щека.
– Отрадно видеть, что вы наконец побрились, – сказал я.
Он не улыбнулся, а лишь вытянулся – видимо, решил, что я делаю ему выволочку. Людей собиралось все больше, они были в парадных нарядах, и я вспомнил наконец, какой сегодня день.
– Ваше Безличество, с вами все хорошо?
Я кивнул. Короткий сон вернул мне силы.
– Пора переодеваться. Вы готовы? Или ждете Галилео?
Никто из них даже не представлял, что здесь случилось.
– Нет, – сказал я, – я никого не жду. Мы можем приступать, Галилео не придет.
Только теперь я поверил до конца, что Saint Rapport все же состоится.
Меня повели по коридору – и с каждым поворотом вокруг становилось все больше людей. Я смотрел вперед, избегая чужих взглядов, и замечал одни наряды. Когда мы оказались в гардеробной, вокруг собралось столько шелковых платьев, парадных мундиров и оранжевых ряс, что за ними не было видно стен.
По традиции, когда Смотритель готовится к праздничному выезду, ему прислуживают самые красивые девушки столицы – чтобы сделать его чуть веселее. Но другая традиция требует, чтобы мысли Смотрителя были свободны от чувственности, поэтому лица прислужниц закрыты, а их телесная красота спрятана под ритуальными платьями из растянутого на каркасах шелка, похожими на китайские фонари.
Это могло бы стать отличным примером бюрократического идиотизма, если б не их глаза.
Их глаза были прекрасны, мечтательны и чисты. Глаза смеялись. Они были полны счастья, и хоть я не понимал его причины (может быть, девушек просто угостили чем-то перед процедурой, или распустили над каждой по сто глюков), эти искры били в меня достаточно долго, чтобы привести в радостное возбуждение.
Его не смогла полностью уничтожить даже процедура одевания. По заведенному много лет назад обычаю Смотрителя обряжают в аутентичный наряд двухсотлетней давности – узкие белые панталоны, высокие ботфорты, черный мундир с бриллиантовой звездой, а поверх вешают голубую переливающуюся ленту – она же одновременно и перевязь для шпаги.
Все это было чудовищно неудобным: кожа сразу начала чесаться в нескольких недоступных местах, мундир впился в бока и подмышки – и меня даже напугала мысль об эпохе, когда самые благополучные и продвинутые люди регулярно одевались подобным образом, чтобы выехать на поле брани и попасть под залп картечи, или получить удар шпагой в бок. Все-таки прогресс – это реальность, а не выдумка.
Но когда веселые девушки внесли в гардеробную футляр со Шляпой Могущества и открыли его передо мной, я испытал самое настоящее благоговение.
Это была подлинная треуголка Павла Первого – одна из главных реликвий Идиллиума. Моя собственная церемониальная шляпа выглядела точно так же – но это была разница между оригиналом великой картины и ее репродукцией.
Футляр, где лежала шляпа Павла, был обит изнутри красным бархатом, из-за чего треуголка казалась каким-то особенным музыкальным инструментом (в известном смысле так оно и обстояло). Сама шляпа несколько вылиняла за столетия – но золотая бахрома на ее краю блестела уверенно и ярко.
Павел был невелик ростом – и я подумал, что его шляпа окажется мне мала. На самом же деле девушкам пришлось обмотать мою голову платком, чтобы треуголка крепко держалась: голова Павла была куда больше моей.
Впрочем, возможно, шляпа была специально сделана большой, и так же поступал сам Павел – чтобы жесткая металлическая полусфера не царапала кожу. Моя треуголка была изготовлена с куда большим искусством, и о медных вставках в ней можно было догадаться лишь по весу.
Вслед за этим открыли футляр с алхимической шпагой Павла – «Жезлом № 2», упомянутым в его латинском дневнике. По виду жезл действительно был неотличим от шпаги – я увидел разницу, только вынув его из ножен (что, как мне объяснили, полагалось сделать перед выездом на случай, если металл прикипел).
Это был тонкий стержень из белого золота, заостряющийся на конце в иглу – им, вероятно, действительно можно было кого-нибудь проткнуть. Расширяясь, он переходил в рукоять, обрамленную эфесом. Жезл был выкован из одного куска металла – чтобы, в соответствии с тогдашними алхимическими представлениями, не создавать сопротивления Флюиду.
Несмотря на свое ажурное изящество, шпага была тяжелой. Я испытал от прикосновения к ней почти суеверный страх, подумав, что передо мной инструмент, когда-то вызвавший к жизни моего предка, пусть даже и номинального.
Наконец я был готов. Вся свита, включая моих помощниц, покинула комнату – и я остался один.
Тогда передо мной появился Ангел.
По отчетливости, с которой он был виден, я понял, что шляпа Павла Великого не потеряла за последние два века своих свойств.
В этот раз я различал только его лицо. Оно дрожало и менялось – и немного походило на пустую тыкву с тоненькой и слабой свечкой, догорающей за впадинами глазниц.
Ангел, видимо, знал, какое впечатление производит – он виновато улыбнулся.
– Ты победил Фехтовальщика. Теперь мы знаем, откуда он приходил… Даже странно, что мы не рассматривали такую возможность. Идиллиум был создан когда-то потоком Флюида, начавшимся на Ветхой Земле. Знающие нашу тайну могли, конечно, влиять на нас оттуда. Но кто мог подумать про baquet на Ветхой Земле?
– Кем был Галилео?
– Иллюминатом, – ответил Ангел. – Прекрасно подготовленным шпионом. Пока он жил, в его ум не мог проникнуть никто из нас. Два века назад иллюминаты поклялись отомстить Месмеру и Павлу за то, что их не пустили в новый мир. Но никто не предполагал такой долгой памяти. Возможно, они исправляли то, что казалось им чудовищной ошибкой их секты… Но сейчас это уже не важно. Они больше нам не страшны – за ними будет следить Железная Бездна.
– Кто такая Леди Гага? – спросил я.
– Не знаю.
– Как так?
– В своем понимании Ветхого Мира я ограничен видениями монахов Железной Бездны. На этот момент она никому из них не известна.
– Она носит маску Анубиса, – сказал я, – и мне кажется, что это шлем-резонатор.
– Забудь о ней, – ответил Ангел. – Если ты не монах Железной Бездны, познать тайны Ветхой Земли невозможно. Даже если ты сумеешь в них проникнуть, они лишь изнурят тебя своей низкой бессмысленностью. Не трать на эту Гагу последние мгновения моей жизни.
– Почему последние?
– Мне полагалось уже исчезнуть. Но я растянул себя во времени, чтобы дать тебе последнюю инструкцию, Алекс. Ты спрашивал, как создать Небо из счастья. Проще всего сделать это так – оглянуться на свою жизнь и выбрать секунду, когда твое счастье было самым несомненным. Вспомни ее хорошенько. И сделай Небо из нее. Тогда твое творение будет совершенным и прочным. Но не думай об этом сейчас, все случится само.
Пока рот Ангела говорил это, его лицо стягивалось к губам: казалось, лист бумаги, висящий передо мной в воздухе, поедает невидимое пламя.
– Ты успеешь увидеть, что такое мир без Неба. Не пугайся. Все вернется… Прощай.
