Картина с бурлаками висела на стене у Носикова недолго, а потом ее место заняла другая картина – тоже настоящая, написанная на холсте и маслом, но художник был неизвестен (как, в общем-то, он был неизвестен и для первой картины, но там все-таки присутствовал Илья Репин – как в некотором роде соавтор).
На второй картине изображена была улица в незнакомом городе. Невысокие дома с черепичными крышами и прочее. Эта картина была похожа на окно первого этажа, хотя на самом деле квартира Носикова была на втором этаже, чему соответствовали другие окна – в большой комнате и на кухне. Но именно в это окно, как в дверь, вышли два нитголлоха – Никанор и Василий.
Носиков повесил на картину, как на окно, занавеску. Иногда занавеску отдергивал и, лежа на красном диване, смотрел на картину, словно в окно – на улицу, деревья, невысокие дома с черепичными крышами.
P.S. Носиков не знал, какой художник написал первую, и какой – вторую картину, но он думал, что это один и тот же художник, а с какого-то времени стал в этом уверен.
Главное – чтоб была стена, а на стене – картина.
Картина – это окно, если только она не портрет и не натюрморт, а в окно можно выйти. Для этого существовали разные способы, Носиков не понимал их, но видел действие. А сам знал один простой способ, при котором можно было обойтись и без девочки Даши, проводника между мирами.
Способ был– «Каберне» и «Столичная». Носиков делал себе стакан смеси и пил. Выпив, отдергивал с окна занавеску, и окно оживало. По улице проходили люди, а другие – выглядывали из окон. Проезжали машины, которые были похожи на маленькие вагончики, иногда по два и по три в составе. Облака в небе медленно плыли. Ветви деревьев гнулись – это был ветер.
Носиков протягивал в окно руку, высовывал голову, подобно многим другим в соседних домах, но на большее не решался. Только во сне, когда засыпал на красном диване с беспокойной, упирающейся в бок пружиной, он вылезал в это окно. За окном была ночь. Носиков бродил по ночным улицам, освещенным фонарями, а иногда убегал от преследователей, и тогда улицы становились темными и узкими.
Днем, то есть наяву, вылезти в окно Носикову было страшновато – удастся ли вернуться из незнакомого мира? Он вспоминал, как ночью на мосту через канал Грибоедова (был там свой канал Грибоедова, не похожий на питерский, но тоже с водой и мостами) его задержали милиционеры – два китайца и негр. Требовали предъявить документы, но правильному удостоверению личности у Носикова неоткуда было взяться. Пришлось бежать по темным улицам, спасаясь от преследования. Во сне ему удалось проснуться раньше, чем его догнали, но наяву он легко б не отделался. Хотя наяву он позволял себе только глядеть в окно (высовывание руки или головы наружу было не в счет).
Люди, которые проходили по улице, были большей частью китайцы и негры, но не только. А однажды Носиков увидел трех бывших нитголлохов из компании Петрова, приравненных блондинов. Они шли, разговаривали и смеялись – с осмысленным выражением лиц, и без пива в руке. Носиков высунулся по пояс из окна и замахал им навстречу. Трое, как бы не узнав его, прошли мимо, но один, самый блондинистый, обернулся в сторону Носикова и приложил палец к губам.
С этих пор Носиков смотрел в окно целенаправленно и устремлено в поисках знакомых лиц. Он обещал себе, что если увидит кого-нибудь знакомого – обязательно попробует заговорить с ним, но никого с тех пор так и не увидел.
Каждый раз, чтобы заглянуть в окно, приходилось пить гадость, и Носиков уже как бы привык к ее вкусу. Но однажды на мосту через канал Грибоедова ему встретился экстрасенс, который сказал: «Берегите печень, она вам еще пригодится». Это был Жуков, который во сне явился Носикову в качестве экстрасенса (во сне он многое мог, и не только это), но правда сказанная – она от любого лица правда. Носиков посмотрел на свое отражение в воде – это было лицо запойного пьяницы (алкоголика).
«Если буду продолжать пить гадость, таким, значит, и стану», – подумал Носиков и, когда проснулся, задернул на картине (окне) занавески, и больше не открывал.
P.S. Однажды (через время, исчисляемое скорее годами, чем днями) Носикова потянуло вспомнить старое, но «Столичной» уже несколько лет как не было в магазинах, и картины не было на стене, да и стены самой не было, потому что Носиков жил в другом доме, а старый дом подвергся капитальному ремонту с перепланировкой.
Жуков предостерегал Носикова относительно той картины, которая с одной стороны была картина, написанная маслом, а с другой стороны – окно первого этажа, выходящее на улицу незнакомого города. Сторона картины, впрочем, была одна и та же, если понимать в прямом смысле слова.
Он говорил, что если сам Носиков может вылезти в это окно, кто-нибудь с улицы точно так же может в него залезть, тем более что ни стекла, ни рамы в окне не было (не предусмотрел нарисовать художник).
На окна первого этажа ставят решетки, говорил Жуков. Носиков соглашался, но не спешил с действием, в душе видимо считая, что и задернутой занавески будет достаточно.
И вот оно случилось, хотя и не так, как можно было предвидеть.
В тот день Носикова осенило. Вредную для здоровья смесь, может, и не обязательно было пить, а просто плеснуть на полотно – что-то примерно такое делал бомж Афанасий из рассказа, когда-то написанного.
Носиков смешал ингредиенты и плеснул из стакана. И тут же чья-то рука протянулась снаружи и ухватилась за раму картины. За одной рукой – другая, потом возник весь человек, голый до пояса, но в зеленой фетровой шляпе с широкими полями.
Рама треснула, и человек упал на пол. Он тут же вскочил, взмахнул рукой, по картине расплылось синее пятно (какие-то чернила были у него наготове). Носиков успел увидеть на холсте усы и фуражку с кокардой – лицо преследователя, возникшее и тут же скрывшиеся под слоем синего цвета.
– Какому, интересно, цуремуху пришла в голову эта проверка документов на мосту? – Человек посмотрел в сторону Носикова. – Понимаю, конечно, – пробормотал он, – что не всякий может контролировать то, что ему приходит в голову.
Он достал из сумки на поясе кисть и краски, и Носиков понял, что это художник, а если художник – то, наверное, тот самый.
Художник (может, лучше было бы повернуть слово в летнюю сторону и сказать «пачедлох»?) тем временем достал из сумки, которая у него была на поясе, кисть и краски и занялся делом. Он водил по холсту кистью, и ложащиеся мазки, кажется, сами собой продолжали течь по холсту, находя себе точное место и обретая форму.
Носиков смотрел. Крыши домов, не тронутые чернильным пятном, остались, как были, но сами дома теперь скрывались за написанными поверх пятна густо стоящими деревьями – словно лес подступил к стенам.
– А я использую специальную смесь, – сказал Носиков, – «Каберне» и «Столичная», очень действует. Не сам придумал, но мне подсказали.
Пачедлох посмотрел на результат своей работы и повернул лицо к Носикову.
– Смотри за тем, что приходит в голову, – сказал он и выскочил в окно – в нарисованный лес, густые кусты. Ему, значит, не нужно было никакого специального зелья. Носиков только завидовал.
P.S. Краска, которой написан был лес, скоро начала осыпаться, и картина потеряла вид. Она уже не была окном первого этажа, и Носиков выбросил ее в мусор.
В музее Носиков рассматривал картину Репина «Бурлаки на Волге». Картина была знакомая. Носиков с облегчением увидел, что ничего в ней не изменилось, хотя, кажется, с чего бы чему-нибудь было изменяться. И никто из бурлаков никакой стороной лица не был похож на Жваслая, хотя к этому тоже не было никакого повода.
А богатырь на картине Васнецова был похож. Носиков смотрел на него с разных сторон, и с любой стороны это был Жваслай (он же Чсок-вой), и оба его профиля чудесным образом оказывались соединенными вместе. С самого начала так было или позже нарисовалось? Впрочем, не все ли равно, до Жваслая Носикову как-то и не было дела. Он хотел найти Дашу. И два страшных старика (сегодня их было только два) – наследство ушедшей – в открытую шли за ним следом, они тоже хотели. Один старик время от времени чихал, другой кашлял. «Я, наверное, простудился», – подумал Носиков.
Искать было трудно среди многочисленных подобий: девочек, девушек, женщин, иногда бросающих взгляд из толпы, а иногда позирующих с серьезными лицами. Девушка в лодке – это была Даша, узнавал Носиков издали, дама на лошади – тоже была она. За той и за этой, чувствовал Носиков, стоял общий для всех темный неоформленный образ, притягивающий внимание, но когда Носиков останавливался у картины, изображенное на ней лицо словно поворачивалось другой стороной, утрачивая признаки первоначального сходства.
Носиков начинал сомневаться, способен ли он узнать Дашино лицо во всех его возможных вариантах от девочки до, быть может, старушки. В своих поисках он уже проходил несколько раз по одним и тем же местам. Носикову даже начинало казаться, что богатырь Жваслай, если подходить к картине справа, подмигивает ему одним глазом.
