На защите сначала была бурная, но вполне конструктивная дискуссия, поскольку диссертацию читали многие специалисты. Потом секретарь зачитал вслух поступившие отзывы, в том числе – три отрицательных от бубрецовской группы. Бубрецов на защиту не пришел, но прислал аспиранта – Мишу Спицина. Надо сказать, что Миша был парень особенный: учился блестяще, соображал хорошо, говорил четко, держался уверенно и, кроме того, был чертовски обаятелен, чему нисколько не мешал его рост «метр с кепкой». Миша бодро вышел на трибуну и заявил, что на самом деле всё совсем не так, как тут Никишин рассказал, и что все сейчас увидят, что теория Форстера верна, потому что это единственно правильная теория. И стал показывать свои результаты, судя по которым все должны были убедиться, что можно измерять расстояния в мембранах с точностью 0,1 ангстрем.
В своем ответе я сделал акценты на следующем. Во-первых, на моей защите нужно обсуждать мои материалы, а не Миши. Во-вторых, его данные никоим образом не являются подтверждением теории Форстера. Физическую теорию нужно проверять не на живых клетках, а на простом физическом молекулярном объекте, где промеряны все расстояния, известна ориентация молекул и динамика их столкновений. В-третьих, Миша в своих опытах отождествлял уменьшение интенсивности люминесценции с эффективностью переноса энергии. Это не корректно, так как снижение люминесценции имеет место во многих процессах: при столкновении молекул, при их агрегации, при перепоглощении света. В-четвертых, размеры люминесцирующих молекул – порядка 10 ангстрем. Невозможно, используя такие крупные молекулы в качестве «линейки», измерить что-либо с точностью лучше 10 ангстрем. В-пятых, теория Форстера содержит ряд упрощений и допущений, причем, Форстер и Галашкин сами указывали на приближенный характер своих построений.
Миша Спицин статей Форстера и Галашкина не читал, в физических теориях был профан, спектроскопию знал слабо. Поэтому на мои аргументы ничего внятного ответить не смог (впоследствии он разочаровался в науке и стал работать воспитателем в детском садике). Но тут ему на помощь пришел один из членов совета. Он был убежденным сторонником форстеровской модели и лично уважал Бубрецова, о чем и поведал присутствующим с большим пафосом. Убеждения – заградительные форпосты окопавшихся. Твердые убеждения обычно черпаются не из твердых знаний, а из твердых лбов.
Я начал с этим твердолобым спорить, забыв правило: спорь с дураками почаще, чтобы понять, каким не нужно быть. Не знаю, куда бы это меня завело, но тут вмешался Волькин, исповедовавший мудрый принцип: на добро отвечай добром, на смех – смехом, на удар – ударом, вот только на глупость не отвечай. Волькин попросил слова и вышел на трибуну. Он кратко обозначил в чем ограничена форстеровская теория, привел наглядные примеры, а в заключение заявил, что отрицательные отзывы бубрецовцев являются актом мести Никишину за его недавнее критическое выступление на докторской защите Бубрецова. Авторитет Волькина был столь велик, что члены совета тут же дружно начали хвалить мою работу и проголосовали «за». Однако двое всё же высказались «против».
Обычно ВАК не обращает внимания на пару голосов «против» и утверждает присуждение кандидатской степени. Но в моем случае было по-другому. Тот самый Морозкин, который нахваливал докторские диссертации Бубрецова и Лизарева, оказался в ВАКе рецензентом моей кандидатской (бывают же в жизни такие «случайности»!). Он написал разгромный отзыв. Как говорится, деготь найдет средство сделать белое черным. Обычно рецензент охаивает чью-либо диссертацию или статью в трех случаях: если ни фига не понял или если материал противоречит его собственным взглядам, или если требуется время, чтоб украсть.
Экспертный совет ВАКа вызвал «на ковер» меня, оппонентов и председателя ученого совета. Состоялся второй акт спектакля, в котором я был проходной пешкой, окруженной сильными фигурами – слонами и королями научного мира. На заседание пришел академик Галашкин – последователь Форстера и член Президиума ВАК. Академик – университетская мумия, мнящая себя живее всех живых.
Мне дали выступить 10 минут, после чего начали задавать вопросы. Затем меня попросили выйти. Как потом выяснилось, Галашкин заявил присутствующим, что пропустит диссертацию только через свой труп. Мои оппоненты (один – доктор физико-математических наук, другой – биологических) и председатель совета пытались его разубедить. Большинство членов совета ВАКа тоже были на моей стороне. Но Галашкин уперся. Создалась патовая ситуация, и решение было отложено.
В молодости, в середине 50-х годов, Галашкин был рядовым научным сотрудником Физического института. Прочитав первые работы Форстера о возможности «перескока» энергии на 100 ангстрем, Галашкин опубликовал сходную статью. Все ученые страстно хотят быть первыми. Форстер был первым. Кто хоть раз был первым, тот уже никогда не захочет стать вторым. Галашкину же пришлось стать вторым.
Теория без практики – как паровоз без колес: пыхтит, гудит, пускает пар, но с места не двигается. Форстер попытался подтвердить свою теорию путем измерения люминесценции в смеси двух красителей. На первый взгляд, это ему удалось. Галашкин тут же проделал опыт на похожих красителях и вроде бы тоже подтвердил свою модель. Когда к Форстеру пришла слава, ее отблеск пал и на Галашкина. Это позволило Галашкину быстро защитить докторскую, а впоследствии стать академиком.
Со временем накопились данные, не укладывающиеся в форстеровскую теорию. Теория – складное изложение нескладных фактов. Факт это зазнавшийся опыт. Теория – смешная попытка отобразить Вселенную с помощью трех десятков буквенных знаков и математических символов.
Оказалось, что те опыты, которые проделали Форстер и Галашкин, имеют совсем другое объяснение. Они предполагали, что молекулы красителей распределены в растворе равномерно, на расстоянии 100 ангстрем друг от друга. На самом же деле, как показали другие исследователи, красители находились в виде скоплений (агрегатов). Перенос энергии происходил как раз внутри таких скоплений. Авторы этих критических работ умерли, не дожив до признания своей правоты, а Форстер и Галашкин жили и плодили последователей. Общеизвестно, что доктрина считается доказанной, когда ее противники либо устали возражать, либо умерли.
Форстер и Галашкин не были врунами, ничего подобного. Это были серьезные исследователи. Просто они были столь увлечены идеей, что не слишком-то критически ее проверяли. С помощью энтузиазма доказать можно всё что угодно. Нужно заметить, что Форстер и Галашкин сделали много полезного в области люминесценции. Они были корифеи.
И вот с одним из них меня и свела судьба лоб в лоб. Так получилось, что после заседания экспертного совета, я случайно столкнулся с Галашкиным на выходе из здания ВАКа. Он окликнул меня, подозвал и ободрил: «Молодой человек! Не расстраивайтесь. У Вас всё еще впереди. Поработаете, получите новые данные и поймете, что теория Форстера безупречна». Я возразил: «Во-первых, теория Форстера не слишком верна уже хотя бы потому, что получена с помощью грубых допущений. И Вы это прекрасно знаете. Хотя, конечно, плохая теория всё же лучше чем никакой теории. Во-вторых, она не согласуется со многими экспериментальными данными, в том числе с моими. В-третьих, те опыты, которые проводили Форстер и Вы, никоим образом не могут служить доказательством». Галашкин возбудился: «Доказательств масса! Я сам видел снижение люминесценции одного красителя при добавлении другого!». Я улыбнулся: «Многочисленность доказательств свидетельствует об отсутствии неопровержимых доказательств. А что касается снижения люминесценции, то оно было вызвано образованием скоплений. Разве Вы не читали статьи тех авторов, которые опровергали Форстера? Разве не знаете книгу, в которой описана агрегация красителей?». Галашкин удивился: «Откуда Вам известны эти публикации 60-х годов? Вы ж тогда еще младенцем были». Я пояснил: «Люблю почитать классиков. Когда делал диплом у Бубрецова, у меня появились кое-какие сомнения. Потом, особенно работая у Волькина, внимательно прочитал основные статьи о переносе энергии и начал делать проверочные опыты. На тех красителях, с которыми работали Вы и Форстер, я обнаружил важный эффект, который вы оба не учитывали – перепоглощение люминесценции». Галашкин заинтересовался: «Вы хотите сказать, что в наших опытах было перепоглощение света?». – «Конечно. И не только это».
Мы с Галашкиным неторопливо шли, останавливаясь в моменты усиления дискуссии. Когда дошли до метро, Галашкин оживленно заметил: «Очень интересно. Вы, оказывается, совсем не дилетант, как я сначала подумал. Знаете, вот что: приходите-ка через три недельки в мою лабораторию и сделайте подробный доклад. Я буду готов согласиться с Вашим мнением, чтобы доставить Вам приятность, но при том условии, что и Вы сделаете хотя бы шаг навстречу». Я принял приглашение.
