Повторная защита прошла на ура. Отзывы оппонентов, ведущей организации, специалистов и членов защитного совета были исключительно хвалебные. Меня хвалили за то же самое, за что несколько лет назад ругали. Верность гипотез проверяется не столько опытом, сколько временем. Меня так хвалили, что я подумал, что я уже умер.
В тот же год я написал книжку «Фотоника». Для ее издания требовалось получить одобрение родного ученого совета. Рукопись я дал почитать нескольким членам совета. Но поскольку Биркштейн, который слыл специалистом в люминесценции, был резко против, то члены совета попытались уклониться, ссылаясь на то, что материалы ближе к физике, чем к биологии, и поэтому трудно провести полноценное обсуждение. Титулованные ученые подобны страусам: любуются своим оперением, для полета не предназначенным, а чуть что – голову в песок.
Я дал почитать рукопись ведущим биофизикам других институтов. Они написали хвалебные отзывы. Я принес отзывы в ученый совет. К моему удивлению, на заседании совета никакого обсуждения не возникло. Члены совета, услышав о наличии отзывов со стороны, дружно поддержали книгу. Редактором взялся быть В.Н.Орлов, который много лет занимался люминесцентной микроскопией. Биркштейн и Кондрашкина почему-то на заседании отсутствовали. Книга состоялась.
Спустя год Георгий Беляев тоже написал книгу, в которой описал результаты своих исследований. Захотел издать. Принес мне машинописную рукопись и попросил поддержки на заседании ученого совета. Четыре другие экземпляра он вручил ведущим биохимикам и членам совета.
Обсуждение книги проходило бурно. Зал был полон. В каждом собрании есть что-то от стада: одни мычат, другие жуют, некоторые спят, и на всех них некто гавкает. Сначала на трибуну взгромоздилась тучная Кондрашкина. Она высказалась яростно и страстно: книга никуда не годится, написана сумбурно, данные сомнительны, а выводы противоречат основам науки. Глядя на нее, я подумал, что женщину надо еще с детства воспитывать так, чтобы противоречие служило для нее стимулом к размышлению, а не поводом для истерики. За Кондрашкиной вышла одна из ее любимых сотрудниц и призвала всех бороться с лженаукой, всегда и везде. Потом выступил профессор-микробиолог из соседнего института. Он возвестил, что ничего в книге не понял, но что касается 7-й главы – о превращении митохондрий в бактерии – то это полный бред. Затем последовал еще ряд выступлений. Все они были эмоциональны и негативны. При этом никто не обсуждал конкретные опыты, описанные в книжке.
Наконец выступил Илья Мефский. Он говорил по существу. Рассмотрел ряд данных, положительно отозвался о методах изучения митохондрий, которые разработал Беляев, покритиковал автора за жаргон и сделал несколько замечаний. К сожалению, некоторые вещи Илья недопонял. В заключение он отметил: «Кое-что из методов Беляева можно было бы использовать у нас в Институте. Однако, при всем моем дружеском расположении к автору, книжку публиковать нельзя. Во-первых, результаты пока не получили широкого признания. Во-вторых, 7-я глава – о превращении митохондрий в бактерии – слишком невероятна».
Дошла очередь до меня. Выйдя на трибуну, я не удержался от ехидства: «По-видимому, большинство из выступивших не имели времени прочесть рукопись внимательно и поэтому не смогли дать анализа по существу. Сделанные замечания носят характер недоразумений. Например, уважаемая профессор Кондрашкина отметила, что митохондрии, помещенные на стекло, не могут дышать. Но ведь в том опыте, где Беляев помещал их на стеклянную пластинку, никакого дыхания он не смотрел, да и не собирался. Он следил за работой ферментов дыхательной цепи, используя красители. Конечно, Майя Михайловна права, что Беляев работал не с природной системой, а с искусственной. Но ведь любые изолированные митохондрии это заведомо не природные системы, так как находятся вне живой клетки. В этом смысле почти все работы, проводимые в лаборатории Кондрашкиной, тоже нужно отнести к искусственным системам (зал весело зашумел). Далее. Тут на трибуне многие протестовали против превращения митохондрий в бактерии. Но ведь в 7-й главе слова „бактерии“ вообще нет (выкрики из зала: „Как это нет?!“). Посмотрите внимательно: в этой главе есть слово „микроорганизмы“. Другое дело, что можно было бы назвать их „мито-микроорганизмы“ или „псевдо-микроорганизмы“, но это всего лишь терминология; суть от этого не меняется. Если устраниться от эмоций, то нет ничего сногсшибательного в гипотезе о том, что микробы могут появляться в организме не только извне, но и из собственных митохондрий. Общепризнано, что на заре эволюции жизни на Земле какие-то микробы вступили в симбиоз с клетками и превратились в митохондрии. Если уж мы допускаем это, не имея возможности проверить, но основываясь на огромном сходстве митохондрий и некоторых микробов, то почему мы сходу отрицаем опыты Беляева?».
Здесь уместно заметить, что спустя несколько лет одна профессорша из Москвы, используя электронную микроскопию, доказала, что некоторые микробы, проникающие в жабры рыб, умеют там превращаться в митохондрии. Ее доклад на конференции у нас в Институте был проигнорирован. Ученое сообщество иногда напоминает стадо слепых кротов, каждый из которых роет свою норку и ничего не видит (и даже не желает видеть) далее собственного носа. И все эти кроты дружно щеголяют знанием одних и тех же расхожих «истин». А по-моему, группа людей, думающих одинаково, не стоит одного, думающего по-разному.
Но вернемся к моему выступлению. Я кратенько рассмотрел основные результаты Беляева и подчеркнул, что ему удалось проследить этапы развития митохондрий в живой клетке и, что особенно впечатляет, выделить пост-митохондрии. Тут Кондрашкина начала делать знаки председателю. Тот хотел было меня прервать, но народ зашумел: «Пусть говорит!». В конце я заключил: «Методы Беляева используются во многих лабораториях. Часть данных была опубликована в журналах, в том числе за рубежом. Книгу издавать нужно. Поскольку седьмая глава вызывает много возражений, предлагаю издать книгу без нее.» (раздались крики «правильно!»). Члены совета начали совещаться. Председательствующий В.Н.Орлов отозвался о книге положительно и заявил, что готов быть редактором. Затем решили приступить к голосованию. Кондрашкина предложила тайное голосование. Орлов ответил, что по протоколу оно должно быть открытым. Большинство членов совета проголосовало «за».
Вечером Беляев подошел ко мне и устало произнес: «Кеша, спасибо за поддержку, но ты меня кастрировал». – «Ты о чем?» – «Об изъятии 7-й главы. Ведь в ней содержатся самые интересные результаты». – «Герундий, посмотри в бумажку, которую тебе дали в ученом совете, и включи мозги». Георгий прочел резолюцию вслух: «Рекомендовать к изданию, без 7-й главы» и вопросительно посмотрел на меня. Я пояснил: «Переставь параграфы, перекомпануй материал и сделай из семи глав формально шесть!». Он так и сделал. Книжку издали.
Гера думал, что вышедшая книга позволит ему защитить докторскую. Ничего подобного. Ему не дали возможность защитить даже кандидатскую. Хотя многие результаты были повторены коллегами и использовались в нескольких учреждениях Академии наук, за Беляевым в нашем Институте негласно закрепилась слава лжеученого. Этому немало способствовали слухи, распространяемые Кондрашкиной и другими, с кем Гера успел поссориться на почве научных разногласий или несходства характеров. Я подбадривал приятеля словами: «Клевету со стороны врагов воспринимай как комплименты». Он отвечал: «Нет ничего азартней, чем быть для врагов мишенью, в которую они никак не попадают».
Когда Кондрашкина выгнала Беляева из своей лаборатории, его приютил профессор Эйтис, у которого Гера самозабвенно проработал несколько лет. Однако когда дело дошло до того, чтобы публиковать материалы и подавать заявки на изобретения, у Беляева с Эйтисом повторилась та же ситуация, что у меня с Мырановым. Эйтис претендовал быть в соавторах, хотя всё это время Гера работал сам по себе, без какой-либо его реальной помощи. В отличие от меня, Гера не пошел на компромисс. Бескомпромиссность вызывает в людях два чувства: уважения и отчуждения. Компромисс – вынужденная победа над взаимным эгоизмом.
Эйтис с треском выгнал Беляева; при этом Геру перевели из младших научных сотрудников в старшие лаборанты. Это было не только понижение в должности, но и унижение. Три года Гере пришлось отработать лаборантом в кабинете микроскопии. В свободное время он продолжал заниматься своими смелыми изысканиями.
Как-то раз Беляев пришел ко мне и радостно сообщил: «Кеша, меня берут сотрудником в лабораторию биохимии!». «А что ты так радуешься?», – скептически спросил я. «Как – что?! – изумился Гера, – Во-первых, смогу там заниматься своей наукой. Во-вторых, там замечательный коллектив. В-третьих, у них очень толковый шеф, я с ним уже беседовал». – «Не уверен, что тебе там дадут заниматься своими делами. Шеф заставит пахать на него. Коллектив там сплоченный, но ты для них чужак; у тебя есть там только друг Ося. Что касается шефа, то ты его переоцениваешь. Он, конечно, не дурак и не бездельник, но трус и конформист; и у него очень хилое образование: в молодости учился в сельхозакадемии на ветеринара, а потом делал кандидатскую под руководством бестолковой Кондрашкиной». «Ну вот, вечно ты испортишь воздух, где тебя не просят!», – раздосадовано воскликнул Гера. «Ладно, не хочешь слушать – не слушай. Но я уверен, что через год-два тебя оттуда тоже выпрут». Я ошибся. Его вытурили через полгода; и понизили в должности до младшего техника.
