Людке, в общем, тоже нравилась Алина. Ну а че, девка не спесивая, всегда улыбнется, поболтает без понтов. А то, что все ей в жизни само в руки упало, так это ж порадоваться надо за человека. Тоже, знаешь, если всем, кто помоложе, да посмазливее, да поудачливее завидовать, жизни не хватит.
Но все же почему-то именно сегодня Людка, счесывая гребнем размокшие снежинки с Алининых волос, решила позабавиться, порассказать этой хорошенькой дурехе с фарфоровыми щеками про настоящую жизнь, про которую она, эта девочка, надо думать, и не слыхала никогда. Интересно стало Людке, как перекосится ее принцессная физиономия, если Людка поведает ей разного из своей биографии. А того, что Алина раззвонит потом сплетню по всему театру, Людка не боялась – сказано же, ей с этим местным бабьем детей не крестить, отработает свои полгода да и отчалит, как основная гримерша из декрета вернется.
– Ты ж у нас сегодня Офелия? – спросила она, туго заплетая шелковистые Алинины волосы, чтобы прикрепить сверху блондинистую косу.
– Ага, – кивнула Алина. – Ох, не знаю, как сегодня играть буду. У меня с утра интервью было для одного издания, вставать рано пришлось. Не выспалась.
– Ой, а у меня сегодня, наоборот, хороший день, – довольно усмехаясь, начала Людка. – И отдохнуть даже удалось. Я же, ты знаешь, днем в массажном салоне «Розалинда» ишачу, а уж вечером здесь. Иногда так наломаешься – спину не разогнуть, а мне еще тут крутиться, коллег твоих чесать. Но сегодня нормально. Клиентов было мало, выдохлись они, что ли, все на праздниках, или, может, черт их унес в какое-нибудь другое место, более дешевое. Ну да и хрен-то с ними, пусть они там себе вичек-гепатосик прихватят, в этих салонах грязных какая только шваль не работает: и гепатитные, и гастарбайтерши иссохшие-полусдохшие – словом, вся дрянь со всего бывшего Совьет Юнион летит туда в надежде выгадать длинный рубль. Мне-то что их осуждать: у кого мать парализованная, а лекарств бесплатных надо месяц ждать, у кого муж-скотина к другой ушел и о жене и детях бывших забыл, как о собственной смерти. Время сейчас такое: «никто не забыт, ничто не забыто» давно в прошлом, с глаз долой – из сердца вон, жены бывшие уже непрестижны, как говорится. Институт брака себя изжил, точно тебе говорю, и прямо на корню…
– Ой, Люда, я и не подозревала, какой у вас мрачный взгляд на жизнь, – вздохнула Алина, тряхнув уже пришпиленными к голове, спускавшимися до талии роскошными бледно-золотыми волосами.
Вид у нее теперь был и вовсе ангельский. Людка склонилась над ней, нанося дымчатые тени вокруг глаз, от которых взгляд Алины должен был утратить детскую непосредственность и приобрести глубину и скрытую сердечную боль.
– Не мрачный, а точный! – отрезала Людка. – Тебе-то, конечно, с мужиком повезло, кто спорит. Но такой случай, знаешь, один на тысячу бывает.
– Люда, а я никогда не спрашивала, вы замужем? – проигнорировав тему собственного супружества, поинтересовалась Алина.
– Ну а как же, и я там побывала, – хмыкнула Людка. – Ой, была бы я поумнее, я бы в жизни в эту каторгу не вписалась. Целый год его, козла вонючего, кормила, а он взял и к богатой старухе ушел – морда тянутая-перетянутая, на тачке крутой ездит, стерва, молью побитая, чтоб она, сука, там поносом на нем изошла.
А муж-то мой бывший раньше-то на руках меня носил, а когда встретил ее, владелицу трех палаток плюс подпольный магазин самогона у бабы Зои в области, сразу меня и попер, как будто я не человек, а собака приблудная. Мигом вся любовь у него прошла, завяли помидоры, даром, что я за ту комнату, которую мы снимали, за три месяца вперед уплатила. Он-то прикинулся, ублюдина, что денег у него нет, а у меня были – вот я и заплатила. Развелся он со мной, разошелся, как метеор с астероидом или как там еще.
Короче говоря, осталась я одна со своим клетчатым чемоданчиком. Вон он, родимый, под шифоньером лежит. – Людка для наглядности пнула торчавший из-под шкафа с реквизитом угол клетчатого чемодана. – Я там расчески-помазилки всякие храню. Ну, пусть лежит, как реликвия и прохудившийся памятник моей глупости.
Мы с чемоданом, делать нечего, поплелись на Киевский вокзал, среди ночи в надежде, что сестра из Харькова денег вышлет, и первое время как-то можно будет перекантоваться, угол снять. Тут мне было главное, чтобы на работе не узнали, что я теперь бомжую. Я ж тогда в парикмахерской в солидном отеле работала – повезло, знакомые устроили, когда я только нагрянула в Москву со своим клетчатым чемоданом. А там все серьезно – зеркала, мрамор, сверкает все, аж глазам больно. Администраторша строгая, как училка. Короче, там бы раздумывать не стали, поперли бы с работы как ей же ей.
– Ну и что сестра? – Алина спросила, не открывая глаз, чтобы не мешать Людмиле наносить грим. – Помогла?
– Да как же! – хохотнула Людка. – Послала меня на хрен, как и следовало ожидать, старая разведенка в климаксе. Ничего, все ей аукнется. Нас, сирых и убогих, Боженька не оставляет, и не хмыкай так, и у меня своя правда есть. Я бы с ней обязательно поделилась, если бы она в такую задницу попала, хотя, клянусь вот, терпеть ее всю жизнь не могла, а все же кровь не вода. Для нее, выходит, вода. Отродясь мне всегда завидовала, дура старая, хрен с ней, вспоминать тошно. Забыла я о ней.
– Значит, вы совсем одна в Москве остались? И без денег? – уточнила Алина. – Не представляю, как вам удалось выкарабкаться. Мне только один путь видится, извините…
– Ну да, он самый и есть, – залихватски подтвердила Людка. – На панель! А че мне еще, скажешь, было делать? Нет, ты, конечно, не подумай, до уровня вокзальной шлюхи я никогда не опускалась. Ты глянь на меня: и тело у меня молодое, и волосы роскошные, ниже задницы, да и мордашка смазливая, и морщин-то почти нет. Это у нас вся порода бабская такая – долго не стареем мы. Кровь у нас сильная, да и здоровые мы, маманька вон моя одна со всем хозяйством справляется в шестьдесят лет, всю родню разогнала, всех из хаты поперла и живет припеваючи.
Короче говоря, подцепила я шныря одного пьяненького тогда на вокзале, поехали к нему, а там у него, мама дорогая, даже спать негде и вонь такая – это он, наверное, ссал по углам, когда в белой горячке был, углы с унитазом, сука, путал. Полез он на меня за ночлег. Я, правда, не дала ему, сказала, будет домогаться, уйду на хрен, но не раньше утра, а так будет у тебя, у псины, баба в доме, сыт будешь и вымыт, если рубль будешь приносить, не на водку все спускать… Заботиться, говорю, о тебе по-соседски буду, падла, если лезть не будешь. На том и порешили.
Отмыла его, грязь его вековую развезла, распетрушила все в его вонючем лежбище, нагладила… Глядь, дочка его жирнозадая приехала, руки в боки уперла: выметайся, говорит, из квартиры, ты, говорит, лимита охреневшая, на имущество моего отца-алкоголика, дурака неприкаянного, претендуешь.
И хотела мне в репу сунуть, тварь неповоротливая. Ха, куда ей… Я-то уже горьким опытом отлично была научена: ей граблю заломила и за космы как следует оттаскала, да и спустила с лестницы, пока шнырек-то мой, папашка ее долбаный, не вернулся с работы.
Потом села, закурила, руки трясутся, думаю: че делать-то мне теперича? Денег особо у меня нет. Прописки нет тем более. Сейчас эта жирная овца стопудово вернется с нарядом, и придется мне пару дней в лучшем случае в камере отдохнуть, а потом на родину к мамаше депортируют, будь оно все неладно. Прежде трахнут, конечно, всем отделением, ну это не суть.
– Ох, Люда, какие вы страшные вещи говорите, – качнула головой Алина.
Но все же эффект, произведенный ее историей на актрису, не показался Людке достаточным. Слишком уж по-прежнему безмятежно взирала на нее эта голубоглазая святоша. И Людка продолжила:
– Дальше, ты уже знаешь мои расклады, опять чемоданчик подхватила, все нужное-ненужное туда запихнула и снова среди ночи – да что за невезуха-то у меня, вечно в темень непроглядную выгоняют прогуляться, так сказать, по свежему воздуху – поперла я по одному адресу.
Интим-салон массажный там был. Пятьсот рублей полчаса интим-массажа без секса. За час вместе с медицинским – тыщу, ну, ты понимаешь, дорогая, что это все на словах только. Какой там медицинский, где медицина, а где мы, смеешься, что ли? А хозяин себе половину отбирал тем не менее от нашего заработка. Именно отбирал, дорогая моя, именно! Потому как не в барском доме мы там пыль гоняли!
– И как? – брезгливо скривила губы Алина. – Не противно было?
– Ну а ты как думаешь? Какого только там вонючего сброда не было, а салон наш, на самом деле точку обычную, менты крышевали. Это отдельная вообще песня, точка-то рядом с Лумумбарием была, так что можешь себе представить, что там у нас были за постояльцы. Африканцы, страшные, мля, как смерть, только белками в красных прожилках туда-сюда вращают. Приборы мужские у всех – это вообще пипец, что аж взяться страшно. И гашишем прет. Ну, барыги они, ясное дело. На чай ни хрена не оставляли. А вот арабы милые в основном попадались и мытые уже приходили, с каждого в карман чаевых можно было положить рублей триста.
