– Сама бы и подбросила, – проворчал Грач, однако встал и пошел к печке.
В сущности, не очень понятно, зачем нам понадобилось еще подбрасывать. Портвейн мы почти допили, нацеловались порядочно – самое время нам было собираться восвояси. Тем более что… тем более что Грач сообщил, что дрова кончились.
Но тут на Томку что-то такое нашло. Думаю, ей просто захотелось повыпендриваться перед дружком.
– Кончились, так принеси! – протянула она капризно. – Или выйти боишься? Не бойся – ведьма твоя улетела на метле.
Похоже, она попала в точку, потому что Грача заело.
– Дура! – огрызнулся он. И стал одеваться.
– Ты куда? – спросил я.
– За дровами!
Не говоря больше ни слова, Грач взял со стола нашу лампу и вышел из домика, хлопнув дверью. Мы остались сидеть в кромешной тьме.
– На кой черт нам дрова? – пробормотал я. – Домой же пора.
– Я пошутила, – отозвался из темноты смущенный Томкин голос. – А он… Куда он хоть пошел?
– Ну, не в лес же. Наверное, в сарае ищет…
Вот только этими фразами мы и успели обменяться. В следующее мгновение в сенях раздался грохот; дверь распахнулась, и в избушку ворвался Грач. Лампа в руке его тряслась и подсвечивала снизу искаженное ужасом лицо.
– Грач! Что случилось? – Мы повскакивали с лавок.
– Ноги!.. – только и мог он вымолвить.
– Что – ноги?.. Какие ноги?
– Ноги надо отсюда делать! – Он схватил свой рюкзачок и стал его надевать, не попадая руками в лямки.
Страх передается от человека к человеку быстрее мысли – это точно. Словно спичка упала в лужу керосина, миг – и нас охватила паника. Не спрашивая ни о чем, мы кинулись к своим курткам. Еще через несколько секунд вся наша компания вывалилась из домика наружу. Как мы не перепутали лыжи, как умудрились надеть их в таком состоянии, до сих пор удивляюсь. Однако минуту спустя мы уже что было духу мчались к лесу.
Мне кажется, паника сродни бурному восторгу. Она так же опьяняет и так же частенько разряжается смехом. Добежав до лесного уреза, мы остановились, потому что… задыхались от хохота.
– Ой, не могу! – сгибаясь, простонала Томка. – Грач, ты специально нас надурил?
– Кой черт специально! – Грач перестал смеяться и посерьезнел. – Вы же не знаете, что я там видел.
– Ну что ты видел?
– Старуху я видел! Никуда она не улетела, а сидит в сарае… Мертвая, а глазищами смотрит!
– Мамочки!
– То-то – мамочки! Я в штаны чуть не наделал.
Мы оцепенели. Страх снова накрыл нас, но уже другой – медленный, сосущий. Как же это выходило, мы весь день пировали и нежничали, а рядом в сарае сидела – кто? Покойница-ведьма! Невольно оглянулись мы, словно опасаясь, что мертвая старуха вылезет из сарая и устроит за нами погоню. Конечно же, погони не было – покойники ни за кем не бегают, тем более по снегу и без лыж. Но… мы увидели кое-что другое. Окно избушки, обращенное к нам, вдруг ярко-оранжево осветилось изнутри. Прежде чем мы успели что-нибудь сообразить, до нас донесся хлопок, звон разбитого стекла, и из окна вырвался язык пламени. Избушка горела!
Избушка горела дружно, как пионерский костер. Хотя мы наблюдали пожар издалека, голос пламени, сухой, отчетливый, звучал, казалось, совсем рядом. Искры ракетами взмывали вверх и, отразившись от низкого зарумянившегося неба, медленно и извилисто падали в снег…
Изумленные, завороженные зрелищем, мы не сразу даже и догадались, что сами устроили этот фейерверк. Керосиновая лампа – вот что послужило причиной пожара. Выбегая из домика, мы, верно, уронили ее – и вот результат… С другой стороны, теперь, задним числом я понимаю, что злосчастной избушке самое время было сгореть.
– Капут! – сказал Грач.
Мы выстроились опять в маленькую колонну и, больше не оглядываясь, тронулись в путь. Нам еще предстояло выбираться из леса.
Такая вот история приключилась лет тридцать тому назад. А приключилась она, между прочим, как раз в канун православного Рождества, хотя мы тогда были об этом без понятия. Если же вы думаете, что все это я наврал и никакого такого хутора вовсе не существовало, – спросите у моей жены Татьяны. А лучше приезжайте к нам на дачу – она у нас в Морозове.
Первые километры они прошли, старательно работая веслами. Их резиновая надувная посудина, похожая на ватрушку, продвигалась вперед стилем баттерфляй, то есть энергичными, но короткими прыжками. Накрытые воды испуганно барабанили в борта и бежали от лодки во все стороны. Уключины-уши скручивались и грозились оторваться; они бы давно уже дымились, если бы не орошались постоянно брызгами от неловких взмахов.
Вовик сменял Гарика, Гарик сменял Вовика; лодка от их усердия елозила плоским дном по водной глади. Однако берега что правый, что левый миновались чрезвычайно неохотно. Каждый куст, каждая прибрежная корова демонстрировали себя подолгу в разных проекциях, словно желали быть навсегда запечатленными в памяти путешественников. Что говорить о деревнях: раз показавшись из-за какой-нибудь излучины, они уже не отпускали, не поведав о себе во всех подробностях. С суши прилично прикрытые огородами да околицами, на реку деревни глядели запросто, без стеснения выставляя самое свое исподнее. Если бы Гарик с Вовиком не были так заняты, они бы могли по ходу вполне изучить местные быт и нравы и даже узнать имена многих здешних собак.
Но, увлеченные веслами, они не слишком засматривались по сторонам. «Будут еще деревни, – думали Гарик с Вовиком, – будут города». Река большая – греби, не зевай; все главное – впереди. Хотя плыли они без карты и утратили уже чувство пройденного пути, друзья продолжали налегать на весла, благо молодость позволяла. И так бы они продолжали усердствовать, наживая мозоли на руках, если бы не одно происшествие, в сущности пустяковое. Это случилось уже под вечер, когда вызревшее солнце приотстало наконец от лодки и позолотило воды за кормой. Река блистала, как хромовое голенище, заставляя Гарика, державшего вахту на веслах, щуриться. И вот, в очередной раз кинув глазом для сверки курса, он вдруг заметил, что их догоняет нечто узкое и стремительное, похожее издали на клопа-водомера. Это была туристская байдарка – самый совершенный снаряд для пожирания речных миль. Вообще-то их лодку много сегодня обгоняли – и моторки, и большие суда; но байдарка – другое дело, она тоже имела весельный привод и двигалась вперед силой мускулов. Но как двигалась! Она не рыскала, а ровно и непрерывно кроила реку по долевой. И вода под ней не хлюпала, не булькала, а податливо, с тихим сухим треском расходилась, как расходится умело надрезанная ткань. Из двух человек, сидевших в байдарке, греб лишь один и то как бы с ленцой, с оттяжкой при каждом взмахе. Широкие лопасти весла провертывались, взблескивая под солнцем, и четко, с коротким чмоканьем входили в воду. И никакого холостого движения – вода под веслом словно густела на мгновение, позволяя уверенно толкнуться. Из двух торсов, возвышавшихся над байдаркой, действовал только задний, атлетических форм, принадлежавший мужчине. Передний был женский – острогрудый, гладкоплечий, весь будто из бронзы, полированной солнцем.
Так и прошла байдарка. Она даже волной не обменялась с надувной калошей, потому что сама не делала волны. Это было похоже на сон – из тех, что иногда посещают мальчиков: прекрасный и одновременно мучительный. Гарик даже бросил весла, провожая байдарку взглядом, полным зависти и восхищения.
– Вот это ход! А тут греби не греби…
Плечи и спины друзей вдруг заныли, вспомнив о целодневном сизифовом труде. Сама лодка их, казалось, обмякла: пользуясь передышкой, она раскинула худые весла, уставшие месить реку, и безвольно дрейфовала.
– Греби не греби… – повторил Гарик уныло.
Однако грести было необходимо – хотя бы для того, чтобы причалить к берегу. Пора пришла позаботиться о ночлеге. Пожилое, пополневшее солнце, склонясь, зависло, приласкало реку на сон грядущий, а потом – будто кто перерезал нитку, на которой оно держалось, – свалилось в прибрежные елки. И сразу в воздухе повеяло сырой прохладой. Река, вдруг озябнув, стала натягивать на себя какое-то кисейное рубище. И тут же, осмелев, по-вылетели во множестве бледные, астенического вида насекомые. Это были уже обитатели сумерек – хрупкие и нескладные, как допотопные аэропланы. Летучая немочь затевала свой ежевечерний бал, надеясь, что темнота скроет ее убожество.
Кто днем был робок, те осмелели; кто нахален, те ввечеру совершенно обнаглели. Едва путешественники причалили, как на них градом отравленных стрел обрушились комары. Что было делать? В такой ситуации можно вымещать свой гнев на каждом комаре в отдельности, а можно просто безлично чертыхаться. Но лучше всего, стиснув зубы, все-таки обустраивать свой бивуак. Друзья так и поступили: от комаров они густо намазались «Дэ-той», потом без особых проблем поставили палатку, развели костер и стали ужинать.
