Долго еще пробирались мы лесом, долго трудно и скучно месили снег. Просека не показывалась. Тупоуныло переставляя лыжи, я думал: вот сейчас кто-нибудь опять потребует вернуться, и на этот раз мы все согласимся. Да, еще немного – и мы поворотили бы лыжи; но вдруг неожиданно, словно сжалившись над нами, лес как по волшебству расступился… Нет, это была не просека, а гораздо лучше просеки: перед нами лежала широкая заснеженная поляна, посредине которой, обвалованный сугробами, стоял небольшой бревенчатый домик.
– Ура, Морозово! – закричали девчонки.
Но Грач, оглядев поляну, почему-то не выразил радости.
– Если это Морозово, – проговорил он недоуменно, – то где же…
– Что – где же?
– Где же другие-то дома? Где мой дом… в смысле батин?
Воткнув палки в снег, мы стали размышлять.
– А может, твои дома развалились? – предположила Томка. – Или их просто разобрали?
– Не знаю… не знаю… – растерянно бормотал Грач.
– Зато я знаю, – мрачно объявил я. – Я знаю, что наша турбаза накрылась.
Это и было самое печальное: из трубы единственного уцелевшего домика шел дымок, из чего следовало, что он обитаем. Грач даже выругался, чего обычно при девчонках не делал.
– Хутор капут! – воскликнул он с досадой. – Ползем обратно.
Тут наши подруги чуть не расплакались:
– Как так ползем? – запищали они. – Мы устали, мы замерзли! Давайте хотя бы попросимся погреться.
Легко сказать – «попросимся погреться»!
– Если это не Морозово, – возразил Грач, – то черт его знает, кто здесь живет вообще. А если Морозово, то… еще хуже.
– Почему хуже?
– Потому… – Грач хмуро посмотрел в сторону домика. – Потому что тогда здесь живет Наина, а она колдовка.
Хоть и невесело нам было, но тут мы рассмеялись.
– Ай да комсомолец! – подколола Томка. – Значок носишь, а в колдовство веришь.
– При чем тут значок и комсомолец! – рассердился Грач. – Вы в Морозове не жили, а мне батя рассказывал. Ведьма самая настоящая.
Я, конечно, тоже Грачу не поверил – какая еще такая ведьма. Мне просто казалось неудобным напрашиваться в дом к незнакомым людям. Я, пожалуй, предпочел бы вернуться или развести костер прямо в лесу Но… увидав, как моя бедная прозябшая Тачка дует в красные ладошки, примкнул к девчонкам.
– А что, в самом деле, – сказал я, – съест она нас, что ли? Погреемся, да и назад.
Снова нас выходило трое против одного, и Грачу пришлось подчиниться. Опять наша компания выстроилась в цепочку, только теперь впереди шел я. Мы приближались к избушке осторожно и держали наготове наши палки, опасаясь дворовых собак. Но их не оказалось – ни собак, ни собственно двора: лишь сугробы и маленький покосившийся сарай. Отстегнув лыжи, я взошел на низенькое, без перил, крылечко и постучал в дверь. В ответ – никакого движения. Я постучал сильнее.
– Не слышит старая, – предположил Грач. – Надо войти.
А что еще оставалось? Мы повтыкали в снег лыжи с палками и, подталкивая друг друга, не без робости зашли в сени. Сени были как сени – захламленные и холодные. В дом из них вела дверь, толсто обитая какой-то кирзой. Обивка была рваная, и сквозь дыры ее глядела серая вата. Здесь я тоже постучал – стук прозвучал глухо и тоже не возымел результата.
Была не была! – я потянул за ручку. Дверь оказалась незапертой, и с облаком пара мы всем гуртом ввалились в горницу. И сразу в носах у нас защипало от крепко настоянного духа – это был соединенный запах старого дома и старого тела.
– Фу! – не удержалась Томка. – Ну и вонища!
– Тс-с! – зашипел на нее Грач. И, кашлянув, произнес уже громко: – Здравствуйте, хозяева!
Тишина… В угловой беленой печке поскуливали-потрескивали горящие дрова, да слышно было, как клацают где-то настенные часы.
С минуту мы выжидали, прислушиваясь и оглядывая сумрачное помещение. Что до меня, то я не находил здесь ничего необычного: железная застланная кровать; у окна – стол с лавкой и керосиновой лампой; по стенам – какие-то комоды… Так примерно я и представлял себе убранство деревенской избы… почти так. Чего-то в горнице все же не хватало. Я стал соображать, чего именно, но Грач сбил меня с мысли:
– Пошли отсюда, – глухо сказал он.
– Вот еще! – Томка надула губы. – Пришли греться – давайте греться. Я лично раздеваюсь.
И она, сняв свою лыжную курточку, повесила ее на гвоздь поверх какого-то хозяйского тряпья. Чуть поколебавшись, остальные последовали ее примеру. Конечно, это было нахальство – расположиться в чужом доме в отсутствие хозяев; но мы, решившись на такое неприличие, даже повеселели.
– Греться так греться! – расхрабрился я. – Раз так, давайте и выпьем для сугреву.
– А не влетит нам? – засомневалась благоразумная Тачка.
– Семь бед – один ответ!
Что скажешь, мы были беспечны тогда, как все подростки. Недолго думая мы развязали наш рюкзачок и достали из него две бутылки «Анапы», стакан и какую-то снедь, прихваченную из дому хозяйственным Грачом. Возле печки нашлась вторая лавка, занятая ведрами, – мы очистили ее и подтащили к столу. Пять минут спустя вся наша отважная четверка уже вовсю пировала.
Трудно поверить, но так все и было. Хозяева по-прежнему не показывались, а мы пили и закусывали, словно у себя дома. Я не говорю о совести, но простой здравый смысл должен был нам подсказать: дело неладно… Дрова прогорели – мы подбросили, благо у печки лежала их небольшая стопка. Часы вдруг всполошились, закуковали – нам все нипочем. Куда хозяева подевались? А кто их знает… А может быть, это «Анапа» снимала вопросы.
В сущности, зачем ломать голову, когда все так славно устроилось. Мы с Тачкой разомлели и, обнявшись, приникли друг к другу. Скоро мы были далеко и от вонючей избушки с ее таинственными хозяевами, и вообще от всего на свете. Мы целовались. Грач опять подкормил печку дровами – мы целовались. Томка зажгла керосиновую лампу – мы… Краем глаза я увидел, что наши приятели перебрались на кровать. Пусть их, нам было хорошо и на лавке.
Сколько мог еще длиться этот наш поцелуйный марафон – трудно сказать. Может быть, мы с Тачкой поставили бы тогда наш личный рекорд, а может быть, и нет. Увы, обстоятельства редко позволяли нам испытать себя по-настоящему. На сей раз мы прервались оттого, что двое на хозяйской кровати отчаянно о чем-то препирались.
– Ну, нет! – Томка наконец вскочила и, вся растрепанная, пересела к столу.
Грач полежал немножко и тоже перебрался на лавку.
– Ладно, – сказал он, не глядя на подружку. – Тогда еще выпьем.
Нам с Тачкой пришлось разомкнуть объятия. Грач откупорил вторую бутылку «Анапы», и единственный наш стакан снова пошел по кругу. Девчонкам, понятно, мы наливали понемножку, себе же – по полстакана. Признаюсь, в первые годы юности я не был, что называется, «крепок на вино». Однако тогда портвейн меня не то чтобы отрезвил, но… будто помог мне спуститься с небес на землю. И первое, что осознал я, – это то, что, пока мы с Тачкой отсутствовали, здесь, на земле, наступила ночь. За окном сделалось совсем черно, да и внутри нашу избушку затянуло по углам сумраком, точно паутиной. Горница не только стала словно больше размером, но казалось, что и гостей в ней прибавилось. Стены и потолок стремительно облетали черные тени – они то вспухали, становясь огромными и бесформенными, то съеживались, принимая очертания человеческой руки или головы. Эти тени были наши собственные, но верилось с трудом, что они повторяют наши движения.
Словом, хоть я никогда не страдал избытком впечатлительности, но там, в ночной избушке, мне сделалось отчего-то не по себе. И не мне одному: когда часы закуковали в очередной раз, то мы вздрогнули все четверо.
– Страшновато здесь как-то стало, – шепотом призналась Тачка.
Грач опять взялся за бутылку.
– А я вам что говорил? Наина – ведьма, и дом у нее поганый. Видите – икон даже нет.
Ах вот чего не хватало в избушке! То-то я сразу это почувствовал…
Однако Томка не согласилась:
– Ну и что? У нас в квартирах ни у кого нет икон.
– То квартира, а то свой дом, – нахмурился Грач.
Мы не нашлись, что ему возразить, и выпили еще.
– Ведьма и есть! – продолжил Грач упрямо. – Мне батя такое про нее рассказывал…
– Какое?
– От ее сглазу спасенья не было. И ни значок комсомольский, ни партбилет – ничего не помогало. На кого сглаз положит, того и заберут.
– Куда заберут?
– Куда, куда… – Грач вздохнул не по-детски. – Может, потому и народ из Морозова разбежался.
Тени наши на минуту перестали метаться и замерли, склонясь над нами.
– Страсти какие на ночь рассказываешь, – выговорила наконец Томка. И тряхнула головой: – Ты, Грач, подбрось лучше дровишек.
– Сама бы и подбросила, – проворчал Грач, однако встал и пошел к печке.
В сущности, не очень понятно, зачем нам понадобилось еще подбрасывать. Портвейн мы почти допили, нацеловались порядочно – самое время нам было собираться восвояси. Тем более что… тем более что Грач сообщил, что дрова кончились.
