– Я тоже хочу.
Петрова не могла сказать дочери о том, что баба Вера категорически против такого альянса, поэтому продолжала врать, увлекаясь все больше и больше.
– Давай. Только потом обратно не просись.
– Не буду, – обещала Светка.
– Будешь.
– Откуда ты знаешь?
– У бабы Веры ты будешь спать так же, как и Роза, три раза в день. Еще ты будешь помогать бабушке мыть посуду и гладить белье. А Ганса придется отдать другим людям, потому что баба Вера будет рассматривать твои руки в микроскоп.
– А откуда у нее микроскоп? – удивлялась Светка.
– Папа принес.
– А это больно? – с ужасом уточняла девочка.
– Нет, это не больно, это видно. Выбирай, – предложила Люся.
– А нельзя с тобой на работу?
– Нельзя, – отрезала Петрова.
– Тогда – лучше в садик.
Через год в семье Жебетов образовалась четкая оппозиция. По одну сторону – готовившаяся к школе Светка. По другую – Роза. Молчаливая, улыбающаяся, закрывающая от смущения ладошками личико. Именно ее боготворил Павлик, часами рассказывал дочери увлекательные сказки о принцессе по имени Роза, каждая из которых заканчивалась нежными объятиями перед сном. Вторую девочку он для порядка гладил по голове и желал скучным голосом доброй ночи. Светка ревновала, неистовствовала и со злобой щипала сестренку, с наслаждением оттягивая розовую кожу. Роза плакала, протягивала матери то ручку, то ножку, но молчала. Молчание длилось лет до четырех.
– Значит, в том, что девочки не ладят, виноват Павлик?
– Не только Павлик, я тоже.
– Вы?
– Я.
– Каким образом?
– Ты же видела, насколько Светка ершистая, настолько Роза покладистая. Когда я возвращалась, старшая мне ехидно говорила: «А не пойти ли тебе, мама, к твоим больничным деткам?» Мне становилось обидно.
– А Роза?
– А Роза молча подходила и тыкалась в бок. Она так до сих пор радуется: от счастья глаза ладошками закрывает.
– Вам хотелось…
– Мне хотелось покоя, тепла и уюта. Светка у меня все это отнимала, Роза обеспечивала одним своим видом. Я пыталась скрывать свои ощущения, быть одинаково внимательной и ласковой с обеими.
– Получалось?
– Пыталась. Но Светка, конечно, все это чувствовала. До сих пор в вину ставит.
– Вы ее сами-то чувствуете?
– Так, отголоски. Теперь я понимаю, что испытывать одинаковые чувства к детям невозможно. Любовь не больше, не меньше, она просто разная. И Светку я люблю без памяти потому, что она мне очень тяжело далась.Первый раз она убежала из дома из чистого любопытства – не ночевала двое суток. Ей было пятнадцать. За сорок восемь часов Петрова вспомнила всю Светкину пятнадцатилетнюю жизнь. Память прихотливо подсовывала неожиданно осиротевшей матери осколочные фрагменты бесконечных происшествий.
Старшая всегда умела за себя постоять. На расправу была скора. К событиям своей дворовой жизни родителей предпочитала не привлекать, во всем полагаясь на себя. Так и в этот раз. Неожиданно (на самом деле на спор) соседский пацан задрал девочке юбку. Светка восприняла это как оскорбление чести и достоинства, на которое отреагировала спонтанно – со всей силы двинула хлопцу в ухо. Паренек отлетел, взмахнув руками, под предательский хохот дружбанов. Светка стояла руки в боки и презрительно смотрела на корчи поверженного врага.
О произошедшем Люся узнала от разгневанной матери избитого мальчика. Оправдываться не стала, просто позвала дочь. Та тоже не унижала себя оправданиями – просто молчала, как пленный партизан. До извинений дело так и не дошло. Когда делегация удалилась, Светка прошипела вслед:
– Сволочь. Надо было еще во второе дать…
– Во второе что? – уточнила Петрова.
– Ухо.
– Так ты ж его по голове била?
– Мама, ты врач! Ухо и голова – это одно и то же?
– Для того, чтобы бить человека по лицу… – начала Люся.
– По-твоему, ухо – это лицо? – презрительно уточнила Светка.
– Для того, чтобы бить человека по лицу, – продолжала Петрова, – нужны очень веские причины.
– Они у меня были! – торжествующе заявила разбойница.
– Можно узнать какие? – полюбопытствовала мать.
– Ты мне не доверяешь? – сузив глаза, наступала Светка.
– Конечно, доверяю, – поспешила уверить ее Петрова.
Павлику о поведении дочери тоже донесли. Вечером к ответу были призваны обе. Ни жена, ни дочь не сказали ничего вразумительного. Жебет разошелся не на шутку, грозил запереть дочь дома « на-всег-да ». Светка даже не шелохнулась. Смотрела прямо в разинутый рот отца и молчала.
Об истинных причинах рукоприкладства Люся узнала через неделю от запойного слесаря, относившегося к ней как к родной.
– А Светка-то, – поделился он, икая, – молодца. Он ей юбку вверх – она ему в ухо хрясь!
Петрова торопилась оповестить Павлика, требуя смягчить наказание, хотя бы сократить срок. Жебет был непреклонен и строг, Светка – горда и неприступна. Неделю жили в изматывающем молчании. Люсе не осталось ничего другого, как продемонстрировать дочери свою лояльность, переехав из спальни в маленькую детскую. Светка была довольна.
– Ты пожалеешь, – предупредил жену Павлик. – Не сегодня-завтра к тебе придут не соседи, а инспектор по делам несовершеннолетних.
Так и случилось. И, как всегда, Петрова узнала обо всем последняя. И снова причина была благородная – Светка украла бычка.
Никого она, конечно, не крала, гораздо позже утверждала Люся. Но в тот момент дочери инкриминировали именно эту статью Уголовного кодекса (под которую Светка, кстати, не подходила по возрасту).
Любительница животных – кошек, собак, выпавших из гнезда птиц, невероятными усилиями добытых хомяков и морских свинок, – разгуливая по переулкам частного сектора (а делать это категорически запрещалось), обнаружила скитавшегося от забора к забору бычка.
Симпатичного окраса, как и положено, со звездой во лбу, животина издавала, по уверениям Светки, жалобные звуки и всем своим видом просила о помощи. Барышня, понимавшая язык всякой живой твари, сразу же поняла, что к ней обращаются с просьбой: «Не бросай меня». Светка, девочка ответственная, ни секунды не сомневалась. Просто взяла бычка за оборванную веревку и, ласково уговаривая, отвела к себе во двор, поместив скотину в пустовавшем сарае вышеупомянутого слесаря.
Три дня Светка тайно таскала ему траву и выгребала внушительное количество продуктов жизнедеятельности. Впрочем, тайной это было только для ее родителей. Поэтому к появлению участкового уставший от Светкиных причуд двор был готов, и добросердечные бабушки, гроздьями облепившие приподъездные лавки, с готовностью указали местонахождение украденного имущества.
Слесарь, вмиг протрезвев, от ответственности отказался и, вздыхая, указал на арендатора сарая. Светка отпираться не стала. С бычком простилась. И предстала перед инспектором соответствующего ранга.
Дело сшили быстренько. О нем Петровой сообщила сама преступница как раз в момент, который именуется «критическим».
– Почему ты все это время молчала? – не выдержав, заорала мать.
– Я думала, сама справлюсь.
– Тебя столько раз вызывали в милицию! – негодовала Люся. – От тебя должны были потребовать присутствия родителей или хотя бы их письменного согласия.
– Я его принесла, – не смутившись, призналась Светка.
– Как? – обалдела Петрова.
– Сама написала.
– Ты сумасшедшая.
– Я уже взрослая, – не согласилась Светка.
– Взрослые люди понимают, что нельзя брать чужое.
– А я и не брала. Он был ничей.
Люся загрустила от невозможности повлиять на дочь и позвонила начмеду с нетрадиционной для врачебного сообщества просьбой – найти хорошего адвоката.
– У вас что-то случилось? – с тревогой поинтересовался он у своей подчиненной.
– Да. То есть нет. У меня – нет. У дочери. В общем, случилось, – заикалась Петрова, не зная, как описать.
Вместо утреннего приема в поликлинике Люся сидела в кабинете у адвоката. Точнее, адвокатши. На вид ей было не менее восьмидесяти лет, в зубах торчала папироса, и на запястье почему-то оказался татуированный якорь. Это была знаменитая Инесса Моисеевна Крайнц, известная в городе тем, что не имела ни одного проигранного в суде дела.
– Сколько лет девице? – хрипло поинтересовалась адвокат.
– Пятнадцать, – робея, сообщила Петрова.
– Хороша нимфеточка, – хмыкнула Крайнц, смерив взглядом ничуть не смутившуюся от незнакомого слова Светку.
Дело рассосалось. Вместо юга семья отправилась на городской пляж.
Через несколько недель Светку настигла любовь. А еще через несколько – ревность. Причем не к сопернице, а к сестре, любезно приглашенной бабушкой на Черноморское побережье.
