Однако она его не забыла. Джим трюхал на трамвае в Стрельну, когда мобильник разродился мелодией битловской песни «Lovely Rita», поставленной лишь на одного абонента. Офелия!
– Ты можешь приехать? – звезданула она ему в лоб первым же вопросом. – Я звонила этим двоим, но они, по ходу, не в форме!
– Могу! – Его кольнул шприц ревности (всё-таки она позвонила сначала Хрофту и Асмуду, а потом уже ему), но шрам от укола тут же оросили бальзамом: она попросила приехать! – Ты дома?
– Дома. Жми скорее, я расшифровала записку Пушкина!
Он бы и так примчался быстрее ветра, но теперь полетел на третьей космической. Рита ждала его с книгой Веневитинова и исчёрканным вдоль и поперёк блокнотом.
– Мы дуболомы! Взялись расшифровывать по современному изданию!
– И что?
– А то! Пушкин и Веневитинов соблюдали правила орфографии девятнадцатого века. Они писали с ерами – твёрдыми знаками на концах слов! Потому у нас и возникла путаница. Когда я вставила эти твёрдые знаки в стихотворение «К моему перстню» и пересчитала буквы по-новому, всё удалось!
Джим взял блокнот и прочёл: «Карлъ Брюлловъ Помпеи».
– Я-то думал…
– Ты думал, что это уже хеппи-энд и сейчас пойдут титры? Нет, мой яхонтовый, придётся ещё повкалывать! – Рита была не в меру весела, баядеркой кружилась по комнате. – Едем в Русский музей!
– Посмотреть на картину Брюллова?
– Посуди сам. Что ещё можно подразумевать под сочетанием «Брюллов – Помпеи»? Я уже нашла её у себя в книжках, но лучше посмотреть на оригинал. Калитвинцев именно его держал перед глазами!
С Ритой Джим поехал бы хоть в тридевятое царство.
– Тогда собирайся!
– Я собралась. Папа подбросит нас на машине.
Пять минут спустя «Опель» цвета «баклажан» уже рассекал полосу движения на проспекте Большевиков. Майор правил одной рукой, развалясь на водительском сиденье.
– Повезло тебе, Ритусик, что сегодня у меня отгул. Пользуйся. Что, говоришь, в шифровке было? «Последний день Помпеи»? Кхм! К чему бы? Геморрой один с этими искусствоведами, особенно когда сам в искусстве ни в зуб ногой. Проще десятерых урок скрутить.
– Не прибедняйся, пап. Ты в искусстве не хуже Пикассо разбираешься, уж я знаю…
За поворотом открывался прямой подъезд к музею. Семёнов сбавил скорость, и в этот момент из пристроившегося сзади «Форда» рубанула автоматная очередь.
Асмуд попадает в мышеловку
Пули продолжали дубасить по загривку «Опеля». Семёнов выкручивал руль, как выкручивают кряжистый подберёзовик из грибницы.
– Пригнитесь! – крикнул с опозданием.
Рита, сидевшая впереди, уже припала к приборной доске. Семёнов, вокруг которого роились смертоносные пчёлы, направил машину к стоявшему перед музеем памятнику и распорол борт о кромку пьедестала. Автоматчики из «Форда»-тачанки прекратили шпарить ему вдогон и скрылись. Майор нажал на тормоз. Схваченные колодками колёса перестали крутиться, «Опель» юзанул от пьедестала к музейному крыльцу и остановился в шаге от какого-то иноземца, превратившегося в соляной столп.
– Как на передовой! – произнёс майор, который никогда на передовой не был. – Ты в норме, Ритусик?
– Да, пап. – Она выбралась из-под щитка. – Джим! Ты где?
Джим поднял голову над спинкой её сиденья, которая была разрыта пулями, как военный полигон после ковровой атаки авиационных штурмовиков.
– Тебя не задело? – Рита протянула руку, чтобы увериться, что он жив.
Вихор, торчавший у него над маковкой, был отчекрыжен пулей. Других повреждений не имелось.
– Sorry, – сказала Рита иноземцу, выйдя из покрытого рубцами-оспинами автомобиля. – This is Russia, sir…
– О, Russia! – подъял он длани к небу и стал похож на индейца майя, молящегося Кукулькану.
Оставив Семёнова разбираться с подъехавшим нарядом полиции, Рита с Джимом вошли в музей. Передряга, в которую их только что угораздило попасть, не сказалась ни на намерениях, ни на боевом духе. Нигде не задерживаясь, они прошли в зал, чей простенок занимало полотно Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Оба видели его не раз, но сейчас оно как бы заутюжило их своим рвущимся с холста натурализмом и в то же время демонической фантасмагоричностью. Они стояли подавленные, не в силах вымолвить ни слова. Понадобилось время, чтобы выйти из прострации.
– В чём здесь подколка? – задумалась Рита, странствуя взглядом по картине. – Что хотел сказать Пушкин?
К ним подошёл майор Семёнов. Он был взмылен, как мустанг после многочасовой скачки по прериям.
– Ну коллеги! Шпыняли, как сопляка… Будто не по мне из «калаша» жарили, а я в кого-то.
– Мотай на ус, папа. Впредь сам не будешь таким привередливым. А то у тебя что ни подозреваемый, то Чикатило.
– Поклёп!
Майор обратил взгляд на картину. Мощь брюлловского дарования всколыхнула и его прагматическую натуру.
– Конгениально! Аж мурашки по копчику…
– Пап, ты не подмечаешь здесь ничего неестественного?
– Неестественного? Кхм! Вулкан коптит, скульптуры валятся, народ бежит… Сразу видно, что гражданская оборона не отлажена: население заранее не оповестили, средства индивидуальной защиты не раздали, эвакуацию не обеспечили…
– Папа, ты циник.
– …А неестественного? Нет, не замечаю.
– Мы тоже. И это не радует. Как ты думаешь, зачем нас хотели пристрелить?
– Не приглянулись мы им… кхм! – Семёнов прокашлялся и заговорил серьёзно: – Хотели бы пристрелить, пристрелили бы в два счёта. По такой-то мишени да промахнуться? Мыслю, что припугнуть решили. Чесанули для острастки – чтоб мы поняли, кто тут пахан, а кто шестёрка.
– Их поймают?
– «Перехват» уже введён, да они ведь тоже не лаптем щи хлебали. Тачка, конечно, угнанная, кинут её в заулке, и – комбайн, май лав, комбайн.
«Опель» был изрешечён так, что Семёнову пришлось сразу после экспертизы отправиться с ним в автосервис («Сподручнее бы сразу в металлолом, да жалко… кхм!.. четвёртый год на нём езжу, ни разу не подвёл»). Рита и Джим, выйдя из музея, где проболтались полтора часа, так ничего и не надумав, остановились под памятником Пушкину.
– Куда идём? – спросила Рита, уставшая от беспокойств и безуспешных исканий.
– Давай в Публичку. – Джима посетила новая идея. – Хочу кое с чем разобраться.
Они доехали до библиотеки, сели за незанятый столик в читальном зале и обложились справочниками.
– Слушай сюда, – Джим пригладил ладонью страницу и начал читать: – «Роза и крест – символы братства розенкрейцеров. Впервые принципы этого союза были изложены в начале семнадцатого века Иоганном Валентином Андре в трёх анонимных памфлетах. При этом он ссылался на немецкого дворянина Розенкрейца, который якобы в четырнадцатом столетии ездил на Восток и получил от индийских мудрецов рецепты эликсира вечной молодости и философского камня. Несколько лет спустя в Гааге под именем братства розенкрейцеров возникло общество мистиков и алхимиков, имевшее филиалы в Данциге, Гамбурге, Нюрнберге, Амстердаме, а также в городах Италии. В середине восемнадцатого века появились Новые Розенкрейцеры, представлявшие собой одну из высших степеней франкмасонства…»
– Сокровища масонов! – вскричала Рита.
– Не распугай книголюбов, – остерёг Джим, заметив, что на её восклицание среагировали все, кто сидел в радиусе десяти метров. – Нам и без того конкурентов хватает… Итак, роза и крест под мостом в Царицыне – знак розенкрейцеров. Можно предположить, что и сокровища, которые мы ищем, принадлежали им. Княгиня Волконская жила в Италии, а там влияние этого братства было особенно сильным. Смотрим дальше… «Во второй половине восемнадцатого века наибольшее распространение среди многих тайных объединений имел Орден золотых розенкрейцеров. Подробные свидетельства о нём изложены в трактате Синсеруса Ренатуса „Правдивое и полное описание философского камня Братства Ордена золотых розенкрейцеров“. В трактате фигурируют устав и ритуалы Ордена. Члены союза делились на семь классов, во главе его стояли император и вице-император, обладавшие не совсем ясными полномочиями. Кроме того, в Ордене состояли семьдесят семь старших магов, три тысячи младших магов, две тысячи семьсот верховных философов первого ранга…»
– Кто вступал в этот Орден?
– Медики, теологи, офицеры, дворяне… Под именем Ормезуса к розенкрейцерам примкнул наследник прусского престола, ставший впоследствии королём Фридрихом Вильгельмом Вторым. Короля всегда окружали оккультисты и духовидцы, он слыл чрезвычайно доверчивым. Однажды во время бала его вызвали условным паролем розенкрейцеров и перед ним предстал дух его деда Фридриха. Дух предупредил внука, чтобы тот опасался французских роялистов. Вследствие этой консультации Фридрих Вильгельм проявил нерешительность и проиграл сражение при Вальми…
– А сокровища? – изнывала Рита. – О сокровищах что-нибудь сказано?
– В трактате Синсеруса Ренатуса говорится, что философия розенкрейцеров направлена на овладение тайнами природы и вечной жизни. В составе Ордена было несколько сот именитых алхимиков, они утверждали, что им удавалось при помощи философского камня превращать в золото любые металлы. Достоверность этих утверждений сомнительна, хотя чего не бывает… Но, учитывая, какие высокопоставленные адепты были у Ордена, можно предположить, что розенкрейцеры не бедствовали. Один Фридрих Вильгельм мог с полтычка отвалить им столько лавэ, что обеспечил бы на всю жизнь и их самих, и их потомков.
